Она вышла следом, неся в охапке порубленные топориком сучья и обломки мебели, сложила все это на прогоревшей золе у подъезда, где не единожды уже жгли костры.
- Спички у вас есть?
- Зажигалка, - брякнул Якушев.
Он подгреб к кострищу кирпичи, сунул под щепки обрывок бумаги и запалил. На затрепетавший огонь водрузили кастрюлю.
- А теперь идемте отсюда, - она потянула его в подвал. - Мало ли, найдется какой придурок, стрелять начнет.
Вода закипела. Обжигаясь о ручки, Якушев отнес кастрюлю вниз и выставил на стол.
- Крупы нет, - возвестила, обращаясь ко всем сразу, женщина. - Будем швыркать чай. Есть кто-нибудь против?.. Нет? Будем считать, все за.
Ужин был более, чем скромный. Татьяна порезала булку ржаного хлеба; захрустев целлофановой оберткой, высыпала на стол галеты.
- На десерт, Миша! - прицыкнула на вившегося возле стола сына.
Чай запаривали в фарфоровом, расписанном цветами, чайничке. Заполучив кружку с кипятком и две сухие галеты, мальчишка уселся на табурет и с жадностью захрустел.
- Это я позавчера добыл! - дуя на горячий чай, похвалился он Якушеву. - У гастронома Красный крест гуманитарку раздавал…
Мать ласково потеребила его за вихор, отдала посыпанный солью кусок хлеба.
- Ешь, добытчик…
Не обделили и Якушева. Хлебая несладкий чай, отдававший мерзким привкусом ржавчины, с непропеченным клейким хлебом, из которого впору лепить фигурки, он, тем не менее, насытился.
"Надо же, как мне стало мало хватать. Еще пару-тройку дней на голодном пайке, и запросто перейти на питание святым духом…"
Отдав матери пустую кружку, Миша соскользнул с табурета, убежал в темноту, куда не доставал слабенький свет фонаря и, вернувшись, показал Якушеву рваный кусок металла.
- Осколок от бомбы. Возле школы здоровенная воронка. Шарахнуло, аж целая стена обвалилась.
Журналист подержал зазубренный, гнутый осколок, на котором просматривалась затертая маркировка.
- У меня еще и патроны целые есть! А у Сашки из шестьдесят шестого дома граната была. Настоящая. Хотели ее подзорвать, да тетя Галя, Сашкина мать, увидела. Отобрала, и ему ремня всыпала. - Он вздохнул с сожалением. - А зря. Ее бы рвануть на речке, вон, сколько рыбы можно было наглушить.
- Мишка, отстань от человека, - проворчала Татьяна. - Трындычишь и трындычишь…
- Да что вы…
Мальчик забрал у него осколок и неохотно унес в свой тайник.
- Чересчур общительный. Голова уже болит от его болтовни.
- И вовсе я не болтун, - донеслось из угла. - А гранату жаль. Я бы ее обменял у Сашки на трансформера. А потом, когда приехали бы к дяде Вите, хлопцам бы показывал…
Татьяна Петровна опустилась на свободную табуретку, устало потерла ладонью лицо.
- Хотели к брату уехать. Поначалу-то думала, все образуется. Да куда теперь. Переждем еще немного, а как станет поспокойнее, соберемся.
- Далеко ехать? - спросил Якушев.
- Далеко. На Урал. Только вот нужны мы ему? Своих четверо ртов, еще мы обузой. Живут в совхозе; писал, работы нет. Денег не платят.
- Сейчас везде так… Но все же лучше, чем здесь ждать с моря погоды. Вам о Мишке думать надо.
Она слегка улыбнулась.
- Мишка… Он все, что у меня есть. Теперь вот на второй год остался.
- Почему? - подал голос мальчик. - Я же первую четверть без троек закончил.
- Школу нашу еще месяц назад закрыли. Сколько уже пропустил. И сколько еще пропустит, пока на новом месте устроимся.
На столе остывал нетронутый чай, отдельной кучкой лежал нарезанный хлеб и стопка галет. Татьяна прошла к раскладушке и затормошила лежавшую под ворохом тряпок старуху.
- Баба Люба. Вставайте кушать.
Старушка зашевелилась, приподняла голову.
- Спасибо, дочка. Не хочу я… Ешьте сами.
- Ничего не знаю. Вставайте. Специально для вас оставили.
Заскрипели растянутые пружины, старуха с кряхтением слезла с лежанки. Придерживая ее за локоть, Татьяна довела до стола.
- Ох, - простонала бабушка, осаживаясь на табурет. - Совсем ноги не ходят.
Она отщипнула мякиш от хлеба, без всякого желания пожевала.
- А сухарики ты Мишеньке отдай, - отодвинула от себя галеты. - Зубов на них нет.
- Миша уже поел. А галеты вы макайте в чай.
Бабе Любе было за семьдесят, на преклонные ее годы и на подорванное здоровье накладывались дни, проведенные в сыром и зябком подвале. Высохшие, узловатые пальцы ее тряслись, обмакивая в чай неподдающуюся зубам хлебную корочку…
- Она у нас письмо Президенту написала, - обмолвилась Татьяна, отойдя от стола, чтобы не смущать бабушку. - Вот здесь, при свете керосинки. Надеется отправить, только вот загвоздка - почтамт не работает.
- Отправить не проблема, - подхватил тему сидевший у постели жены Петр. - Дойдет ли? Адрес, как у Вани Жукова: на деревню, дедушке.
Татьяна повернулась к нему:
- А почему нет? Москва, Кремль…
- Да там посмеются и выбросят. Или вы думаете, получит наш Борис Николаевич послание бабы Любы, почитает, прослезится и прекратит войну? Двести процентов гарантии, он его даже не увидит. Какой-нибудь человечишка из Администрации посмеется, и на корзину. Мало в стране таких писарей…
Размочив в чае галету, бабушка торопливо доела ее, вытерла пальцы о подол юбки.
- Не должон! - осержено косясь на парня, сказала она. - Он на государственной службе. Обязан ответы давать… Я за него голосовала.
- Вот и доголосовались, - фыркнул Петр.
- Отдайте письмо мне. Я, конечно, не почта, но, буду жив, в Москве сброшу в ящик.
Петр только недоверчиво потряс головой.
- Ну, ну…
Баба Люба черепашьими шагами добралась до раскладушки, из-под подушки достала порядком помятый конверт.
- Возьми, милок… Я свое отжила, так и так помирать. За детей страшно. Им за что такие мытарства?
Якушев убрал письмо в футляр видеокамеры.
- Вы, наверное, устали? - спросила Татьяна. - Давайте постелю.
У стены разложили картон, бросили отслужившую свое шубу, старые пальто. Расположившись на жестком ложе, Якушев натянул на лицо пахнущий нафталином воротник и, согреваясь своим дыханием, быстро заснул.
* * *
Ему снилась песчаная отмель, накатывающиеся с шелестом волны и высокий обрыв, на котором шумели, качая пышными кронами, белотелые березы. Вода рябила, и зависнувшее солнце преломляло в ней лучи, слепя жгучими искорками.
Он шел по кромке берега, закатав до щиколотки штанины, и теплая вода омывала, ласкала ноги. Навстречу ему бежала девушка. Еще не видя ее лица, Якушев узнал в ней Вику. Она была в старомодной шляпке с развевающейся на легком ветру лентой, в кружевном платье, которое он ни разу не видел на ней. В ореоле солнечного света она казалась ему богиней.
Раскрыв объятия, он побежал к ней. Налетевший ветер упруго стегал его в грудь, ступни увязали в мокром песке.
Она вдруг исчезла во взметнувшейся в небо стене песка и воды. Остолбенев, он смотрел, как дождем сыпется в воду взвихренный взрывом песок, а когда ядовитую пелену снесло на середину реки, открыв ему дымящуюся еще воронку, он рухнул на колени и не своим голосом закричал…
…Якушева разбудил собственный крик, не сразу сообразив, где находится. Взмокший от пота, он поднялся.
Хило светила "летучая мышь", возле стола копошилась Татьяна.
- С добрым утром, - заметив, что "постоялец" проснулся, поздоровалась она. - Кошмары снились?
- Снились…
Он повел затекшей шеей.
- Есть попить?
Татьяна подала ковшик с водой. Вода оказалась студеной, от нее заломило зубы и перехватило дыхание. Но самое главное, на зубах не чувствовалось ржавчины, точно ему поднесли колодезную воду.
- Откуда? - Он отрывался от ковшика.
- Сходила на Сунжу. Тихо, почти не стреляют.
Якушев отряхнулся, привел себя в порядок.
- Пора и честь знать, - поскоблив отросшую щетину, засобирался он.
- А позавтракать?.. День сегодня удачный. Поднялась к себе в квартиру, пачку с гречкой нашла. Представляете, делала летом на кухне ремонт, все поперетаскала на балкон. А сейчас полезла смотреть, и вот везение… Я поставила кашу, минут через двадцать будет готова.
- Не хочу вас обременять. И так вчера последнее отдали.
- Тю… От тарелки каши богаче станем.
… Схватки у Алены начались внезапно. Судорога свела ей низ живота, захлестнула с такой силой, что, зажмурившись, она вскрикнула:
- Петя!
Он схватил ее за руку, заглядывая в глаза.
- Что? Уже началось?
Алена только кивнула, и новый приступ заставил ее застонать. Она откинулась на подушку, закусив губу.
Приступ понемногу отпустил, но вместе с тем она почувствовала мокрое, и испуганно прошептала:
- Воды отходят…
Петр побледнел, бросился к Татьяне Петровне, не зная, что делать.
- У нее воды пошли!
Так завертелась предродовая суета, таинство всегда радостное и с нетерпением ожидаемое в тысячах семей, и связанное с воем сирены кареты скорой помощи, мчащейся по городу, с томлением в коридоре роддома взволнованного будущего отца, и материнским счастьем при первом крике новорожденного.
Но это там, в другой России… В Грозном все было иначе.
- Кипяти воду! Быстро! - командовала Якушевым Татьяна, и тот с ведром бежал во двор разводить костер.
- Я здесь рожать не буду!.. - закатывая глаза, кричала роженица. - Петя!!!
- И не надо здесь! - уговаривала ее Татьяна, поднимая с кровати. - Потерпи. Сейчас поднимемся в вашу квартиру, там чисто и светло… Петька, да помогай же!