- Остается по-доброму позавидовать. Как один мой знакомый, редактор областной газеты, в свое время завидовал редактору "Гудка". Не надо изворачиваться, придумывать что-то новое, иногда не брезговать желтизной, чтобы не потерять своего читателя. Что бы не написал, и как бы не написал, все равно разберут - в подписчиках все МПС ходит.
Она негромко засмеялась.
- А я полторы недели провела в Моздоке. Сначала пыталась договориться со штабистами, потом пошла в "народ", к ребятам, которых со дня на день сюда отправят. Бесполезно, шарахаются, как бес от ладана. Интервью не возьмешь, по каждому вопросу требуют письменного разрешения начальства или ссылаются на все тот же пресс-центр.
- И вы решили работать самостоятельно…
- Абсолютно верно. Никто за меня ответственности не несет, никто не будет контролировать каждый шаг. Я ни от кого не завишу, и качество материала, и его полнота - все только от уровня моего профессионализма.
Замолчав, она немного опустила боковое стекло и полезла в рюкзачок за сигаретой.
- А я вас, журналистов, не понимаю, - гортанно заговорил Мамед. - И чего не сидится на месте, чего вы все ищете приключений на свою голову? Вот слушаю вас и диву даюсь: ради какой-то статейки собой рисковать? Там идет война, там не шутят, а убивают, и не смотрят, во что ты одет. Поверьте, пуле до лампочки: ополченец или журналист. И бомбе без разницы, на кого свалиться.
- Хорошо, ты нас не понимаешь, - возразил Якушев. - Тогда давай напрямую, без кривотолков. Я вот тоже вас не возьму в толк. Чего вам мирно не жилось? Чего вам не хватает? Просили суверенитета, получили! Только независимость, это не просто принятие каких-то решений без оглядки на чужого дядю. Это еще и ответственность за принятые решения. Кто сказал, что можно безнаказанно грабить поезда, угонять самолеты, проводить финансовые аферы…
- Аферы?! Поверь мне на слово… - Мамед просунулся между сиденьями, ткнул себя большим пальцем в грудь. - Я автослесарь. Жил неплохо и при Советской власти, и при демократах. Пока у людей есть машины, пока машины бьются, такие как я, без куска хлеба не будут сидеть. И меня не касалось, кто управляет республикой, и как. Но что мне, простому "костоправу" делать, когда кто-то пришел на мою землю с оружием, чтобы учить меня, как нужно жить. Прикажете любить летчика, который сыпет бомбы на город, в котором я родился и вырос? Нас поголовно назвали бандитами, поставили вне закона. А нам ничего не остается, как объединяться в ополчение. Армия идет уничтожать бандформирования, то есть нас. Так мне сидеть сложа руки и ждать, когда войска войдут в город, когда любой солдат сможет поставить меня к стенке? Или я имею право защищаться? Какой вы оставили мне выбор?
- Ерунда! - заспорил Якушев. - Послушать тебя, так наша армия, в которой, наверняка, когда-то и ты служил, состоит не из восемнадцатилетних салаг, а из палачей и убийц. И попробуй поставить себя на их место. Идешь по своей, исконно российской земле, в тебя стреляют, кому не лень. Извини, но и я бы дрался за свою жизнь, а на войне - ты же не станешь отрицать, что идет настоящая гражданская война? - прав тот, кто раньше выстрелил.
- Значит, ты признаешь…
- Хватит! - рявкнул на младшего брата Ваха. - Лучше готовьтесь, за поворотом будет "контроль".
* * *
На пониженной скорости "жигуленок" медленно подъезжал к блокпосту. От полосатого шлагбаума, перекрывшего дорогу, к машине шел омоновец в пятнистой куртке и в лихо заломленном черном берете. Автомат с откинутым металлическим прикладом висел у него на плече; подняв ладонь в беспалой кожаной перчатке, он велел остановиться.
С поля, что виднелось сразу за деревьями, раздавался сухой треск, будто медведь бродил по куче слежавшегося валежника.
- Стреляют, что ли? - завертел головой Якушев.
- Не бойся, - успокоил его Мамед и кивком подбородка показал на густые заросли придорожного кустарника. - Ребята дурью маются.
Сквозь переплетенные ветви Якушеву удалось разглядеть недалекую фигуру, стрелявшую из автомата по составленным в ряд бутылкам.
Омоновец, не дойдя нескольких шагов до "жигулей", пальцем поманил к себе водителя. Ваха выбрался на дорогу и полез во внутренний карман за документами.
- Руки! - выкрикнул омоновец, хватаясь за автомат. - На капот, живо! Все из машины!!!
Ваха в нелепой позе прошествовал к "жигулям", разложил руки на забрызганном капоте. Держа его на мушке, милиционер пинком заставил шире раздвинуть ноги и приступил к досмотру.
От блокпоста подошел его долговязый напарник в раздутом от автоматных рожков разгрузочном жилете, наставил дуло на пассажиров.
- Вам неясна команда? - холодно спросил он.
Им пришлось последовать примеру Вахи, встав на раскоряку возле машины и попирая ее руками.
Созерцая крышу автомобиля, пока боец обшаривал его одежду, Якушев покосился на кустарник, откуда, ломая ветки, вывалил едва живой боец в камуфляжной хламиде. Берет его, сложенный вдвое, покоился на плече, пристегнутый погоном. Нетвердой походкой он приблизился к машине и, встав напротив напряженной спины Вахи, взвел затвор.
- Чеченец? - заплетающимся языком спросил он.
Ваха оставил пьяный вопрос без ответа.
- Молчишь? - взбрындил боец, дернул его за плечо, разворачивая лицом к себе. - А может тебя кончить, пока ты по нашим т а м стрелять не начал? А? Хороший чечен - мертвый чечен! Ведь верно?!
Ваха продолжал молчать, хотя по нему было видно, что он не прочь проверить челюсть обидчика на прочность.
- А, старшой? - окликнул тот товарища в беспалых перчатках, который рылся в машине. - Нарисовать третий глаз во лбу… Во, - он вынул из клапана гранату и взвесил ее на ладони. - И никакая проверка не докопается… Да?!
- Как вам не стыдно? - возмутилась корреспондентка, отталкивая от себя омоновца. - Проверяйте! Я - Мария Логинова, радио "Свобода"! Я гражданка России, и на каком основании вы смеете так обращаться с нами?.. А этот?! - она обличительно показала пальцем на покачивающегося автоматчика. - Вы же армию позорите, роняете ее авторитет своими выходками!
- Ах ты, стерва! - зверски кривя лицо, воскликнул пьяный. - Ты нам за основания заяснять будешь? А ты постой здесь, постой хотя бы сутки. Да каждую ночь, когда эти ублюдки тебя обстреливают. Посмотрим, как бы заговорила. Но ты же с нашими стоять не станешь! Тебя же "чехи" с потрохами купили. Все вы туда катитесь, мудаков этих расписывать Робин-гудами. А герои ваши - нашим пацанам бошки режут, яйца кастрируют. А вы их превозносите… Сволочи! - закончил он тирадой, трясясь от бешенства.
- Юрка! - Одернул его товарищ. - Заткнись! Иди проспись!..
- Да чего проспись, Петрович?! Что я, разве не прав?.. Журналисты, это ж твари продажные! Сталина нет на вас. Я не представляю… чтоб в сорок первом попробовали интервью у Гитлера взять… До лагерей бы не дожили!
- Я сказал, спать! - выдавил сквозь зубы старший и толкнул его к блокпосту, сказав тихое:
- Дурак, на всю страну прославишь…
И махнул перчаткой, разрешая следовать дальше.
Сев за руль, Ваха в сердцах хлопнул дверкой. Мария вцепилась наманикюренными пальчиками в рюкзачок.
Запустив движок, он проехал под задранной в небо полосатой стрелой, прибавил газу и, когда контроль скрылся из виду, выругавшись по-своему, ударил ладонями по баранке.
Навстречу с надсадным тарахтением, медленно катил трактор с привязанным к дымящейся трубе белым флагом. В прицепе тесно сгрудились беженцы.
Засмолив сигарету, Ваха понемногу отходил от напряжения. Спалив ее в пять добрых затяжек, выбросил надкусанный фильтр за стекло и сказал брату:
- Повезло, что с нами они едут.
- Это почему? - подавшись вперед, поинтересовалась Мария.
- А запросто могли убить.
- Как? Среди бела дня? Прямо на посту?
Ваха изобразил усмешку, похожую на ту, которой взрослые одаривают ребенка, мало чего смыслящего в жизни.
- Нет, зачем? Пропустили бы дальше. И тут же по рации связались с соседним постом. Вроде как не остановились для досмотра, возможно, ехали боевики. Или… обстреляли и скрылись в их сторону. И встретили бы автоматами.
Подпрыгивая на ухабах, "жигуленок" мчался по пролегающему среди леса шоссе на юг. Туда, где в далекой туманной дымке, обласканные солнцем, виднелись белоснежные шапки высокогорных хребтов.
Глава пятнадцатая
Вторые сутки станицу заметало снегом. Небеса разверзлись, снег валил нескончаемо, пушистыми хлопьями, порядком всем надоев. Он устелил белым ковром поле, прорезанное извилистой лентой дороги; шапкой осел на шатры палаток, прогнув своим весом; припорошил вздернутые к затянутому тучами небу стволы орудий… Бронетранспортеры пятнами выделялись на снежной целине, превратившись в удобные мишени.
Стоя посреди дороги, Турбин изнывал под тяжестью бронежилета; зеленая каска нелепо торчала поверх шапки. После проведенной без сна ночи, зверски хотелось спать, но прежде сбросить обрыдевший броник и каску и перекусить.
Дымятся во влажном утреннем мареве полевые кухни, порывы ветра приносят запахи готовившегося завтрака.
- Ну и погодка, - приплясывал на ветру Кошкин. - И зима не зима, и осень не осень. Я, признаться, ждал морозов. Думал, хоть маленько прихватит грязь. Обувка, и та уже отсырела.
Турбин пошевелил в берцах стынущими пальцами. Сырость, которую земля уже не впитывала, просачивалась через трещины в подошве, носки намокли.
- Скорее бы смена, - мечтал Кошкин. - Минут еще двадцать…
Охранять пустую, никому не нужную дорогу, попросту скучно. В день по ней проезжали с десяток машин. Не взирая на недовольство пассажиров, их досматривали и пропускали…