* * *
Армейская колонна в сопровождении бронетранспортеров тронулась от стен комендатуры в три часа по полудню.
…Взводу лейтенанта Черемушкина вместо теплого БТРа с мягкими поролоновыми креслами и защитой брони, достался Урал с рваным тентом, под которым ничуть не теплее, чем на улице.
Черемушкин забрался в кузов и, осмотрев его, приказал обложить борта бронежилетами. Этому решению были только рады: за полчаса, что после построения провели в "брониках", плечи без привычки ныли …
Сидеть в них и вовсе казалось невозможным, не то что - случись чрезвычайщина - перемахнуть через борт и занимать оборону.
Пока Черемушкин отдавал последние распоряжения, водитель опустил боковое стекло, перекинул через него бронежилет.
- Это зачем? - усаживаясь в кабину, спросил лейтенант.
Солдатик посмотрел на него так, будто ничего глупее в жизни не слышал:
- Снайпера! Двоих водил уже сняли…
"А почему бы и нет?", - подумал Черемушкин и завесил свое окно таким же макаром…
* * *
… Мимо поплыли частные дома, сельчане, спешившие по своим делам. Проехав мимо строения с выбитыми, обтянутыми полиэтиленовой пленкой, витринами, с кривой надписью: "Магазин", они пересекли границу, разделившую поселок на два национальных лагеря. Правда, Юра представлял ее несколько иначе: в виде конкретно очерченной черты, пограничного полосатого столба или даже окутанного колючей проволокой заслона. И никак не пирамидальным тополем с набитой к толстому стволу фанеркой, изображающей осетинский флаг.
Кавалькада выехала на черменский круг - дорожную разверстку республиканской трассы "Ростов- Баку" и менее значимой, направлением на Моздок.
Все четыре направления наглухо перекрыты шлагбаумами, посреди дороги разложены бетонные блоки. Водители невольно сбросили скорость и проползали опасный участок, выписывая затейливые пируэты.
Из укрытий вышли милиционеры, обязанные досконально досматривать транспорт и пассажиров…
Перед шлагбаумом с указателем на Назрань колонна застопорилась.
Юра высунулся из-за трепещущегося на прохладном ветру брезента. От головного бронетранспортера отходил бородатый милиционер с калашниковым на груди; не торопясь, отвел полосатую стрелу к обочине.
… Они ехали дальше по трассе, вдоль которой росли потерявшие листву пирамидальные тополя. Слева виднелись черепичные крыши какого-то поселка, справа простиралось огромное поле с редкими оазисами густого кустарника.
Смолкли разговоры. Посматривая на мелькающие в поле кусты, Юра подумал: "А ведь в этих зарослях может быть засада?"
И может быть в этот самый момент, неприятельский гранатометчик ловил в прорезь прицела их грузовик. Достаточно легкого прикосновения к спуску, чтобы Урал подпрыгнул зайцем и вознесся над асфальтом в обжигающем куполе разрыва…
Закурив, он посмотрел на Володьку, потом на сидевшего напротив Коновалова - не заметили ли его страхов? Но и они выглядели не столь уверенно, как сегодняшним утром…
Свернув с шоссейного полотна на грунтовку, грузовик затрясся на колдобинах…
* * *
И хотя о маршруте движения знали лишь избранные, и утечка информации вроде бы исключалась, за Назранью их уже поджидали.
Путь преградила толпа в добрых две сотни человек. Завидев приближающиеся армейские грузовики, она закипела гневными выкриками и двинулась навстречу.
- Твою мать! - не сдержал досады комбат и вгорячах стукнул кулаком по колену.
Объехать толпу невозможно. Если броневики еще и сползут по крутой насыпи на поле, а потом и заново преодолеют отлогий подъем, Уралам, перевозящим личный состав, подобные кульбиты повторить не удастся. Да и рискованно…
Вдобавок, перед зеленой мордой бронетранспортера выросла цепочка детворы - мал мала меньше, сопливых, в неопрятной одежке. Подражая взрослым, они тоже что-то выкрикивали и воинственно вскидывали над головенками сжатые кулачки.
… В воздухе пролетел камень, треснулся в лобовое стекло, не причинив вреда, скатился на броню. Механик испуганно переглянулся с комбатом и полез опускать бронированные щитки.
А толпа волновалась, кипела истеричными возгласами:
- Оккупанты!
- Вон!
- Вам здесь не пройти!..
- Аллаху Акбар!!!
Камни затарабанили по стальному корпусу, в триплексы виднелись совсем близкие разъяренные лица.
- Убирайтесь! - визжала молодая женщина в слетевшем на затылок платке.
- Изверги! - потрясал клюкой старик в бараньей папахе.
Майор растерялся, не ведая, что предпринять. Стоять нельзя. Толпа почувствует свое моральное преимущество и их бессилие, и кончится как неделю назад в Хасавюрте, когда также вот разоружили и взяли в заложники полтора десятка ребят из внутренних войск. Однако, и давить взбунтовавшихся людей - мирное, по сути, население - он права не имел.
Нерешительность военных утверждала толпу в своей агрессивной правоте.
К откидному борту Урала подбежала ингушка в черном платке, из-под которого выбилась седеющая прядь волос и, обливая сжавшихся солдат испепеляющим взглядом, возбужденно закричала:
- Дальше дороги вам не будет! Под колеса ляжем, а не пропустим. Не уйдете добром - разоружим. Убирайтесь!
Не потерявший чувства юмора Кошкин хамски ухмыльнулся в ее вытаращенные гляделки и показал средний палец.
Бабенка захлебнулась, завертела платком, призывая свидетелей и, в сердцах плюнув в Володьку, запустила непонятным предметом. Предмет пролетел мимо и разбился вдребезги о стальной болт, оказавшись обыкновенной бутылкой.
- Ты ж… стерва! - яростно выпалил Максимов и вскинул автомат. На испуг.
Отпрянув, ингушка заверещала и растворилась в волнующейся толпе. Из всей ее мало понятной без переводчика тирады, Юра уловил одно: "Каратели!"
Он смотрел на совершенно безумных, озлобленных людей, на сгорбленного годами аксакала в кожаных сапогах с загнутыми носками и наброшенном на поникшие плечи коричневом матерчатом плаще, из-за которого виднелась орденская колодка. Сучковатой палкой, бормоча под нос невнятные ругательства, он истово колотил о деревянный борт.
Слова обиды так и вертелись у него на языке. Его подмывало спросить старика, наверняка прошедшего войну: "Это мы, мы - каратели?.."
Быков заерзал на скамье.
- Чего время тянем? Потихоньку надо ехать, потихоньку… На понт берут. Эх, командира толкового нет.
А толпа разрасталась, пополняясь стекающими к несанкционированному митингу зеваками. С мигалками подъехал милицейский воронок.
- Сейчас поедем! - сказал Кошкин, разглядывая подъехавших в прореху тента. - Оттеснят только этих козлов…
Но милиционеры даже не вылезли из машины, открыв лишь двери и чего-то выжидая.
- Да они все заодно! - пробормотал Клыков, обиженно оттопырив нижнюю губу. - И что теперь?..
- Не переживай, - Максимов щелкнул флажком предохранителя. - Отобьемся!
У замыкающего колонну бронетранспортера откинулся боковой люк. Пригнувшись, на слякотную дорогу выбрался офицер.
Юра его не знал, видел лишь сегодня на построении, и о звании мог только догадываться - носить знаки различия в батальоне Сушкина считалось признаком дурного тона…
Поправив шапку, офицер решительно направился к толпе. Толпа вновь забурлила и обтекла его полукругом.
Что он доказывал этим людям, оставалось загадкой. Слова его тонули во враждебном гуле, и лишь по выражению лица, почти по губам, Юра читал, повторяя как завороженный: "Что же вы делаете?! Поймите, у нас приказ…!
Реплика вызвала всплеск негодования, и парламентер торопливо добавил:
- Мы не воевать пришли, а восстанавливать закон…
Всколыхнувшись, толпа тысячерукой губкой втянула его в себя. И сомкнулась. Внутри началось движение, замелькали кулаки.
- Смотри, гады, что делают! - Максимов передернул затвор и, высунувшись за тент, полоснул поверх голов очередью.
Перемахивая через борта, посыпались бойцы, залязгали затворами и, не дожидаясь запоздалой уже команды, открыли беспорядочную стрельбу в воздух.
Народ шарахнулся, откатился в сторону, давя друг друга, посыпался в кювет, отбегая на безопасное расстояние.
К лежавшему на щебенке парламентеру спешил белый, как известь, комбат.
Офицер скрючился на боку, обхватив руками живот. Утонув рукоятью в грязи, валялся брошенный нож.
- Га-а-ды-ы!!! - закричал во все горло Максимов, разворачивая автомат на отбежавших в поле людей.
Ингушские милиционеры, бросив перекур, бежали к ним, вспомнив, наконец, о своих обязанностях.
Комбат склонился над раненым, осторожно отогнул полу его бушлата. Пятнистая куртка на животе напиталась кровью. Расстегнув пуговицы, майор задрал льняную майку. Из пореза пульсирующими толчками проливались красные струйки.
- Ах, Спирин, Спирин… - покачал головой майор и, подняв голову, вскричал:
- Медик! Медика сюда-а!..
Расталкивая столпившихся солдат, к нему пробился фельдшер - почти еще мальчик. Достав из брезентовой сумки с нашитым красным крестом индивидуальный пакет, зубами надорвал прорезиненную оболочку, вытащил белоснежный бинт.
Спирин тяжело дышал, закатывал глаза. Лицо его побелело, на нем отчетливо прорезались синие тонкие нити. Из стиснутых зубов вырывался утробный свист.
Мальчишка-фельдшер замер, впервые столкнувшись с реальной, а не изображенной на учебном плакате, раной. Собравшись с волей, прижал к порезу марлевый тампон. Бинт стремительно пропитывался. Руки фельдшера мелко дрожали, и он не успевал накладывать на расплывающееся пятно новые и новые стежки.