Но Распутин при встрече с Нелюбовым повел себя более чем странно. Едва Борис вошел в его гостиную на Гороховой, как отец Григорий, которому уже доложили о посетителе, вышел из своей спальни и, быстрым шагом подойдя к Нелюбову, опустился перед ним на колени и принялся судорожно креститься:
– Уходи… прошу тебя… уходи! В твоих глазах – смерть! Я знаю… ты добрый человек, твоя женщина мне все про тебя рассказала, – Распутин, стоя на коленях, быстро согнулся в поясе и приник лбом к полу. – Но я не хочу умирать…
Нелюбов оторопел от такого странного поворота событий. Чувство жалости и сострадания невольно толкнуло растерявшегося Бориса к Распутину, и он, схватив мужика за плечи, попытался поднять его с пола.
– Встаньте! Я не сделаю вам ничего плохого… Мне сказали… Я пришел узнать, где моя жена, – запах немытого мужицкого тела, перемешанный с запахами чеснока, алкоголя и дешевого одеколона, ударил в ноздри Бориса, и он непроизвольно поморщился.
Распутин меж тем судорожно затряс головой:
– Нет! Нет! Нет! Я ничего не знаю. Уйди… Христом Богом заклинаю! Умоляю… уходи…
Нелюбов сделал шаг назад. В голове у Бориса промелькнула мысль, что перед ним разыгрывают комедию. Что этот дешевый фарс и эти слезы являются не чем иным, как новым трюком Распутина, на которые тот был большой мастер. Но ужас и паника, прыгавшие в красивых ясно-синих, совершенно не вязавшихся с остальным лицом глазах Распутина, были настолько искренними, что через секунду он устыдился собственных размышлений и, так и ничего не узнав, вышел из квартиры. А Распутин еще какое-то время постоял в той же позе посреди гостиной, затем попытался подняться и вдруг схватился за сердце и начал медленно заваливаться на бок: и в тот раз, при посещении Вари, и теперь, когда Нелюбов неожиданно появился у него в квартире, он явственно увидел свое будущее. Как он бежит по большому заснеженному двору, а этот офицер с холодным и надменным лицом стреляет в него из револьвера; увидел, как острые, безжалостные кусочки свинца вонзаются в его большое и сильное тело, разрывают легкие, печень, желудок, и эти ранения сразу же вызывают необратимые процессы во всем организме Распутина, за которыми следует темнота и смерть.
Появившаяся через минуту Матрена нашла отца в глубоком обмороке. Прибывший через десять минут личный врач отца Григория Кондратий Семенович Филимонов с беспокойством осмотрел лежащего без сознания Распутина и, пустив кровь, констатировал сильнейший сосудистый спазм, который, однако, не будет иметь серьезных последствий, если больному хотя бы несколько дней будет обеспечен полный покой. Но едва врач уехал, Распутин открыл глаза и потребовал вызвать автомобиль для поездки в Зимний дворец, чтобы, как он сказал домашним, "приватно поговорить с государем по срочному делу".
Однако уже через час Распутин вернулся, мрачный и сердитый, потому что царь Николай, сославшись на срочные государственные дела, не принял его. На вопрос Матрены, что приготовить ему на ужин, Григорий Ефимович, словно не слыша дочери и не обращая внимания на появившуюся Вырубову, буркнул: "Пусть будет так, как предписано Богом", и заперся в своей спальне, приказав не тревожить его до тех пор, пока он сам того не пожелает.
II
В середине мая Бориса вызвали в Главное резервное управление и объявили, что за августовские бои в составе 2-й армии генерала Самсонова ему полагается Георгий 4-й степени, а в особом порядке, минуя последующий чин, по личному приказу государя присвоено звание лейб-гвардии капитана. И вручили новое назначение в I Гвардейский корпус генерала Безобразова, который на тот момент входил в состав 12-й полевой армии Петра Адамовича Плеве.
Штабной подполковник, который занимался делом Бориса, после поздравления с заслуженной наградой и вручения всех необходимых подорожных документов, вдруг принял заговорщицкий вид и полуприватно сообщил Нелюбову, что им интересуется военная разведка и его просят завтра, к девяти утра, прибыть в дом по известному адресу в кабинет № 16, для ни к чему не обязывающей беседы.
Нелюбов сначала несколько удивился такому странному и неофициальному вызову, но затем, решив, что это приглашение как-то связано с его пребыванием в немецком плену, заверил штабного подполковника что он непременно посетит вышеупомянутый кабинет и, попрощавшись, направился в финансовый департамент для получения нового денежного аттестата.
На следующее утро ровно в девять часов Борис вошел в здание военной разведки и, найдя на первом этаже кабинет № 16, несколько раз громко и уверенно постучал в дверь.
Хозяин кабинета, полковник лет сорока, с круглым, гладким лицом и широкой залысиной, на секунду подняв голову от бумаг, кивнул Борису как старинному знакомому, попросил его подождать и присесть в стоящее напротив кресло.
Подобное не по уставу обращение несколько смутило Нелюбова, и он, усевшись в глубокое и удобное кресло, от нечего делать стал изучать окружающую обстановку, пытаясь составить собственное мнение о хозяине кабинета; большой портрет государя императора при орденах и регалиях, обитые зеленым плюшем стены, массивный стол из красного дерева, два мягких кресла и тяжелые, массивные шторы на окнах, – вся эта казенная обстановка, мало что поведали Нелюбову об особенностях характера его владельца. И чтобы хоть как-то развлечь себя, Борис принялся украдкой наблюдать за увлеченно пишущим полковником и через минуту неожиданно осознал, что по давней, еще довоенной привычке, ищет в этом полковнике одни лишь недостатки, которые всегда удобно подмечать в новых людях для дальнейшей словесной пикировки в разговоре.
Эта мысль и понимание собственных мотивов почему-то именно сейчас стали особенно неприятны Борису Нелюбову. И он, вздохнув, оставил это нелицеприятное занятие и стал смотреть в большое и чистое окно, сквозь которое светило не по-весеннему жаркое солнце.
Полковник тем временем закончил свою письменную работу. Убрав бумаги в верхний ящик стола, он с любопытством посмотрел на скучающего капитана Нелюбова.
– Я внимательно прочитал ваш рапорт об августовских событиях четырнадцатого. А затем про рейд по немецким тылам в марте пятнадцатого… и знаете, что меня удивило?
Нелюбов при этих словах хотел было встать, но полковник жестом предложил ему не затрудняться, и Борис остался сидеть в кресле, чувствуя некоторый дискомфорт в подобном общении со старшим по званию.
– Никак нет, господин полковник! Не знаю.
– Вам фатально везет, – полковник смотрел на Бориса каким-то особенным, многозначительным взглядом, в котором Нелюбов отчего-то разглядел только иронию, и в глубине его души вдруг зашевелилось и стало быстро нарастать презрительное чувство ко всем штабным чиновникам, которые подобно этому лощеному полковнику сидели в глубоком тылу и лишь делали вид, что занимаются войной.
– На все Божья воля, ваше превосходительство…
Полковник весело, но согласно кинул.
– Вот так всегда, случись что хорошее – Бог дал! Дурное – Бог взял… Замечательное оправдание, не правда ли? А главное, на все случаи жизни…
Полковник вдруг посерьезнел и, внимательно разглядывая молчащего капитана, словно именно в этот момент он хотел для себя что-то решить, задумчиво произнес:
– При этом вы все время действуете более чем дерзко и всегда выбираете самое опасное для себя решение.
– Я бы не назвал плен везеньем… – холодно парировал Борис.
– Согласен. Однако те, кто сидел с вами в немецком лагере, я уверен, думают по-другому.
– Это чистая случайность, господин полковник, все могло получиться иначе, – Нелюбов не мог понять, куда клонит полковник, и от этого немного нервничал.
– Вот именно, – полковник хмыкнул. – Мы, кстати, проверили ваши связи… и пришли к выводу, что вы могли бы легко получить назначение на более спокойную должность, чем командир батальона в корпусе генерала Безобразова.
– Долг русского офицера не позволяет мне употреблять дружеские и родственные отношения в собственных целях. Когда идет война и мое отечество в опасности…
– Я понял. Дальше можете не продолжать, – полковник несколько бесцеремонно перебил Нелюбова, который оказался совершенно сбит с толку подобным фамильярным обращением и в упор посмотрел на своего собеседника.
– А вы считаете по-другому, ваше превосходительство?
Полковник все же заметил промелькнувшие негативные эмоции на лице своего собеседника и поначалу досадливо покачал головой, но затем неожиданно улыбнулся приветливой и открытой улыбкой:
– Прошу прощения за резкость, господин капитан, но подобные разговоры я слышу по десять раз на дню. Надоело уж, знаете ли, – доверительно пояснил полковник и забарабанил пальцами по столу. – А ваша горячность один раз сослужила вам недобрую службу… Хотите еще раз испытать судьбу?
– Я вас не понимаю, господин полковник!
– А вот я вас очень хорошо понимаю, Борис Петрович… – немного подавшись через стол к Нелюбову, с нажимом на слово "понимаю", громко произнес полковник. – И заявляю предельно откровенно – нам нужны такие офицеры, как вы! – полковник, чуть приподняв густые брови, значительно посмотрел на Бориса. – Поэтому без обиняков предлагаю вам службу в моей секретной команде…
Полковник встал и принялся прогуливаться по кабинету. Борис, отметив кривые ноги кавалериста и мощное, в некотором роде даже атлетическое сложение офицера, тоже поднялся и, чтобы не потерять своего собеседника из поля зрения, был вынужден все время поворачиваться к нему во фронт.