– Развернули все ж таки фрицы свои батареи, – Борис с тревогой оглянулся и увидел, как бронепоезд, огрызаясь огнем тяжелых орудий, покинул станцию и устремился к мосту.
Через несколько минут остатки казачьей сотни собрались в условленном месте. Когда до противника осталось около пятисот метров, со стороны деревни дружно ударили пулеметы, но германская конница, не обращая внимания на довольно плотный огонь, на ходу перестроилась и, развернувшись в лаву, перешла на галоп.
"Пора", – решил Нелюбов.
– Сотня! Слушай мою команду! Шашки вон! Наметом… Заходим с фланга… В атаку… Ма-а-рш!
С посвистом и гиканьем, словно на поселковых игрищах, рассыпавшись в редкую линию, казаки Нелюбова пошли в свою последнюю атаку.
Поначалу показалось, что германцы совсем не обратили внимания на этот маленький отряд, посчитав атаку горстки русских небывалой дерзостью. Но когда расстояние сократилось до двухсот метров, от основной массы немецкой кавалерии отделилась довольно большая группа всадников и, раскрываясь полукругом, начала стремительно сближаться с атакующими.
"Сабель семьсот, – на глаз определил Борис. – Много! Очень много! Ты вот наследника хотел, а теперь так и не узнаешь, кто родился. Ведь на руках даже не подержал", – отстраненно, будто бы о каком-то другом человеке, подумал Нелюбов.
Прямо на переодетого поручика, немного обогнав остальных, размахивая палашом, скакал немецкий офицер. По легкости и по тому, как тот держался в седле, Нелюбов определил в нем опытного рубаку и, выждав момент, когда немец чуть свесился вправо и приготовился к рубящему удару, прямо через голову лошади выстрелил в него из револьвера.
За мгновение, до того как врубиться в основную массу противника, Борис оглянулся и увидел веселую ярость на лице Дмитрия Щербицкого.
А затем все закружилось в круговороте смерти. Бориса Нелюбова почти сразу окружило несколько немецких всадников, которые сходу попытались достать его саблями, но поручик ловко уворачивался от косых ударов и быстро расправился с ними.
Однако численно силы были не равны, и через некоторое время Нелюбова окружило уже не меньше десятка врагов.
"Кажется, все… Не быть мне генералом", – подумал Борис, застрелив двух самых ближних к нему немецких кавалеристов.
Несмотря на трагичность минуты и близость смерти, он испытывал небывалый душевный подъем. Время словно остановилось, и Нелюбов на кураже, в эти последние мгновения призвав на помощь все свое мастерство, умение и ловкость, сумел заставить супротивников на секунду-другую отступить. Но, потеряв еще двух товарищей по оружию и по достоинству оценив опасность переодетого русского, немецкие кавалеристы быстро перегруппировались и постарались произвести новую атаку – все разом.
"Вы же так только мешаете друг другу", – веселясь, подумал поручик.
Буквально за пару секунд, расстреляв все патроны в револьвере и свалив наземь еще троих, Борис с силой швырнул бесполезное оружие в ближнего немецкого всадника. И когда тот попытался уклониться от летящего в лицо нагана, Нелюбов, чуть приподнявшись на стременах, наискось рубанул по нему шашкой и в следующее мгновение вылетел из седла, получив страшный боковой удар сзади.
VIII
В начале ноября 1914 года, когда русское командование было вынуждено отказаться от вторжения в Германию и перейти к обороне, со стороны противника последовал новый контрудар "между Вислой и Вартой". Отборные корпуса под командованием генерала Августа фон Макензена нанесли точно выверенный удар в обход города Лодзи, но, несмотря на существенное превосходство, все же не смогли выполнить поставленную задачу, а именно: уничтожить V Сибирский армейский корпус генерала Сидорина.
На ходу перегруппировавшись, Макензен развил наступление на линии Гнезен-Торн, во фланг и тыл главным силам русской армии, находящейся на левом берегу Вислы.
Через неделю, после тяжелых и ожесточенных боев, правое крыло русской армии у города Лодзь было почти отрезано от основных сил, и только вовремя переброшенные подкрепления из Варшавы, да тяжелое положение, в которое попала группа генерала фон Шеффера-Бояделя, заставили генерала Макензена оттянуть назад свои совершавшие обход войска и приостановить наступление.
Однако в Петрограде эти события воспринимали совершенно иначе. 13 ноября вечерние газеты сообщили, что наше наступление развивается успешно и на фронт посланы поездные составы для эвакуации нескольких десятков тысяч пленных.
Приближалась зима, и к концу ноября маневренная война закончилась. От Балтийского моря до Румынии установился сплошной фронт, и многим в России стало ясно, что близкого конца войны теперь ожидать не приходится.
* * *
30 ноября 1914 года командир отдельной гвардейской кавалерийской бригады генерал-майор Густав Карлович Маннергейм получил тридцатидневный отпуск по болезни – дал о себе знать хронический ревматизм, который в последнее время все чаще беспокоил Маннергейма. Приехав в Киев на штабном автомобиле, генерал Маннергейм с удивлением узнал, что в связи с острейшей нехваткой вагонов места первого класса стали большой редкостью и их необходимо заказывать заранее.
"Ничего не поделаешь, поеду во втором", – решил Густав Карлович и, отправив ординарца покупать билеты, пошел прогуляться по городу.
Барон Маннергейм любил Киев. Во время службы в 15-м Драгунском Александрийском полку в конце прошлого века, тогда еще поручик, Густав Маннергейм довольно часто бывал в Киеве и по служебной надобности, и по личным делам. Многочисленные приятели и знакомые, свидетели его бурной молодости, многие из которых до сих пор проживали в городе, изредка писали барону и звали в гости, но Маннергейм ни с кем из них не возобновлял прежних отношений. Но не потому, что считал эти отношения бесполезными или ненужными; все осталось в прошлом, и незачем портить тот ни с чем не сравнимый аромат молодости, который иногда витал в воздухе в те редкие минуты, когда Маннергейм вспоминал былые кутежи с киевскими приятелями.
Вернувшись на вокзал после непродолжительной прогулки по Киеву, Густав Карлович увидел, что поезд на Москву давно подан и можно занимать места. Прощаясь с адъютантом штаб-ротмистром Скачковым, в глазах которого генерал прочел невысказанную обиду, что того не взяли с собой, Маннергейм договорился о времени и месте, куда адъютант должен прибыть для встречи своего командира из отпуска и, дождавшись доклада денщика Кубанова, что все вещи погружены в поезд, направился в свой вагон.
В купе, в котором надлежало ехать генералу, уже расположились два его попутчика: похожий на профессора невысокий старичок и неряшливый молодой человек в сером засаленном пальто.
Заметив генерала, старичок, поднявшись во весь свой незначительный рост, с элегантным поклоном головы отрекомендовался профессором филологии Московского университета Бирюковым, и, повернувшись к молодому человеку, с легкой усмешкой (так показалось Маннергейму) представил его Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, молодым литератором из Киева.
В глазах юноши Маннергейм заметил гордость, вызов и сарказм и подумал, что, наверное, его появление прервало какой-то спор, который происходил между его соседями, и, с интересом поглядывая на эту странную пару, стал ожидать продолжения, впрочем, недолго.
– И все-таки, Михаил Афанасьевич, что же вы предпочитаете: прозу или стихосложение? – словно в продолжение разговора, обратился к молодому человеку профессор Бирюков. При этом он так весело посмотрел на Маннергейма, что генералу на секунду показалось, что он хотел ему подмигнуть.
– Я не ограничиваю свою деятельность чем-то определенным, – с достоинством парировал молодой человек и, принимая молчание попутчиков за предоставленную возможность изложить свои взгляды, продолжил:
– Сегодня, когда вместе со своими консервативными взглядами ушли в прошлое Толстой, Достоевский и Чехов, нас, молодых литераторов, ждет великое будущее. Копание в чувственной эстетике и порывах души – это удел писателей прошлого века. Для нового поколения важна динамика сюжета и непосредственное действие, а сантименты сейчас никого не интересуют. – Он обвел взглядом своих спутников и с удовлетворением заметил, что его слова произвели некое впечатление.
– Но, к сожалению, нас не все понимают. Я вот недавно закончил повесть, принес издателю, а он мне заявил, что я написал банальную вещь! Представляете, господа! Так и сказал, герой, мол, сер и неинтересен, а сюжет избит и безвкусен!
– А о чем повесть? – не удержался Маннергейм. – Если это, конечно, не секрет.
Молодой литератор полез в свой портфель и с необычайным волнением достал оттуда толстую тетрадь, но открывать ее он не стал и положил рядом с собой на сиденье.
– Мой главный герой – сыщик уголовной полиции, который расследует дело об убийствах проституток. У него есть невеста, скромная девушка, и они вот-вот должны пожениться. Но неожиданно его невесту находят мертвой, и потом выясняется, что она тоже была проституткой.
Маннергейм удивленно посмотрел на своего спутника.
– Но позвольте? Разве у нее не было желтого билета? – профессор с сомнением пожал плечами.
– В том-то и дело, что не было! Она втайне от всех занималась проституцией, об этом никто не знал, даже ее сыщик, а когда узнал, то сам девушку и убил, потому что не смог пережить многочисленных измен… А издатель не поверил. – Молодой человек обиженно хмыкнул. – Вот послушайте, господа, какую рецензию мне отписал его редактор! – он вытащил из тетради свернутый листок: