– У меня было такое ощущение, будто во мне умерло все живое, – рассказывал он мне. Потом он вдруг стал вспоминать убитых им людей. Особенно ему запомнилась молодая женщина – мать маленькой девочки, которая умирая пыталась закрыть своим телом дочь. Это видение приходило к нему всё чаще и чаще, и наконец он стал испытывать раскаяние. Сначала слабое, потом всё более и более сильное. От этого раскаяния он мучался почти физически. Кроме того, его стал мучать жгучий стыд за содеянное и он старался избегать бывших сослуживцев и всех, кто так или иначе были участниками или свидетелями той страшной сцены. Он уволился из армии, хотя ему предлагали более высокую должность и стал сторожем на фабрике в кибуце. Ему предлагали стать начальником охраны на фабрике, но он отказался. Он как будто хотел стать как можно незаметнее. Угрызения совести мучили его всё сильнее, и вот тогда у него проявились первые признаки болезни. Он вдруг ни с того ни с сего начинал кричать и ругаться. Иногда это происходило вдруг, среди бела дня, но гораздо чаще ночью. Переполнявшие его чувства неожиданно извергались из него в виде грязных ругательств или отчаянных криков – он уже не мог себя контролировать. Он начал сильно пить и конфликтовать с соседями, которые жаловались на него и пытались приструнить. Когда соседи пытались это сделать, дядя впадал в ярость и кидал в них всё, что попадало под руку. Он стал ужасно раздражительным и взрывался по любому поводу. Приступы ярости сменялись у него ощущением полного бессилия, и тогда он чувствовал себя жалким и ничтожным. Он плакал от жалости к себе, потом вспоминал убитых им людей и ему становилось страшно. От страха он мучался не меньше, чем от угрызений совести. Он почему-то внушил себе, что кто-то из расстрелянных им людей выжил и смертельно боялся встречи с этими людьми. Страх парализовывал его неожиданно. Это могло произойти в то время, как он затягивался очередной сигаретой или пил виски, или просто шёл по улице. Больше всего он мучился по вечерам и ночью. Он мог часами неподвижно сидеть в кресле или валяться на диване. Он перестал бриться, редко мылся и менял одежду… Короче говоря, он стал опускаться. На работе его терпели, учитывая прежние заслуги, и у него даже было личное оружие. Однажды, во время очередного дебоша он схватился за оружие и вновь испытал то страшное наслаждение, которое испытывал там, на железнодорожной станции, расстреливая беженцев. Он открыл стрельбу, но, к счастью, никого не убил и не ранил. Злобное чувство радости от собственного превосходства стремительно сменилось у него ощущением бессилия и собственного ничтожества. Тогда дядя попытался застрелиться, но у него кончились патроны и он не смог этого сделать. Вот тогда-то он впервые оказался в психиатрической клинике. Поначалу это была клиника для солдат и офицеров, но потом туда стали поступать и обычные больные. Первым, кто лечил дядю, был доктор Штерн. У этого человека была непростая судьба. С виду это был маленький, лысый старичок, который в общении был осторожным и цепким. До войны он был известным врачом в Чехии, а во время войны оказался в концентрационном лагере. Нацисты поручили ему отбирать заключённых, годных для тяжёлого физического труда. Тех, кто работать не мог, уничтожали. Штерн согласился. С тех пор, одни считали его богом, другие – дьяволом. Для того, чтобы спасти одних, он вынужден был отправлять на смерть других. "Решение за вами, доктор", – с издёвкой говорил ему комендант лагеря. После войны его дважды судили по обвинению в сотрудничестве с нацистами: один раз в Америке, другой раз уже в Израиле. Но оба раза его оправдали. Правда, слухи всё равно остались. Бывшие заключённые говорили, что он спасал тех, кто мог откупиться и отправлял на смерть других, тех, кто не мог. Но всё это были слухи. Во всяком случае, именно его приговор решал судьбу каждого. "Я был богом в аду", – говаривал он. Штерн взялся лечить дядю, потому что сам испытывал похожие проблемы. "Вы будете меня лечить?" – спросил его при первой же встрече дядя. "Я постараюсь вам помочь", – ответил Штерн. "Помочь избавиться от сумасшествия?" – спросил дядя. – Вы считаете, что я сошел с ума?" "Кого считать сумасшедшим, а кого здоровым? – уставившись на него своими большими серо-голубыми глазами на выкате, ответил вопросом на вопрос доктор Штерн. – Вы, например, можете сказать?" "Нет", – ответил дядя. "Вот и я в раздумьях, – задумчиво сказал старичок. – Сумасшествие – это совсем другой вопрос, на который мы с вами вряд ли сможем ответить. Но все мы были там…" – продолжал он. "Где там?" – спросил дядя Йосиф. "В аду, – просто ответил этот странный человек. – То, что вы называете сумасшествием, это на самом деле ад. Но дело в том, что одни из нас возвращаются из ада и живут дальше. А другие – остаются там навсегда. Вам нужно решить для себя, где будете вы." "Разве это зависит от меня?" – удивился он. "Безусловно! – сказал старик, как будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся. – Выбор всегда за вами. В зависимости от того, чего вы желаете больше – жить в реальном мире или в своём собственном, который вы придумали себе." "Что значит придумал?! – встрепенулся дядя. – Вы считаете, что ничего не было, что всё это моя выдумка?!" "Давайте подойдём к этому вопросу по другому, – примиряюще сказал доктор, – и поговорим о том, что мешает вам жить". "Мне мешает то, что я сделал и теперь уже не могу исправить." "Это и есть сумасшествие – жить прошлым", – сказал доктор. "А как можно жить без прошлого?" "Очень просто – оставить прошлое прошлому и жить настоящим." "У вас получилось?" "Вполне, иначе я бы сейчас с вами не разговаривал. Видите ли, – продолжал доктор, – можно, конечно, без конца рыться в прошлом, отыскивая корни вашей… – он запнулся и после некоторой заминки поправился, – вашего состояния. Но не проще ли глубоко-глубоко зарыть эти корни и просто жить?" "Жить без прошлого?" – удивился дядя. "А что такое ваше прошлое? – с вызовом спросил доктор. – То, что вы совершили? А где свидетели, где жертвы, кто об этом вообще знает и помнит кроме вас?! – всё больше распаляясь и срываясь на крик, говорил доктор. – А если нет свидетелей и уже давно нет жертв, то всё существует только в вашей фантазии!" "Возможно, свидетели есть", – возразил дядя. "Есть?! – снова с вызовом сказал доктор. – Тогда почему они все молчат?! А я вам скажу почему! – с торжествующей улыбкой воскликнул доктор, – потому, что им всё это не нужно и это только ваша фантазия! – с победоносным видом заключил он. –Запомните, – продолжал он уже тоном ментора, – нет ни бога, ни дьявола… Только вы и всё, что вы себе навыдумываете. Я знаю это очень хорошо. Есть только жизнь и смерть, и ничего больше! Человек сам себе и судья, и прокурор, и адвокат. Вам нравится себя судить? Или вам нравится играть роль адвоката? А может, вы снова хотите почувствовать себя в роли бога?! Вам ведь понравилась роль бога, и вы хотите вернуться обратно в ад, чтобы там продолжать играть роль бога?! Признайтесь!" – доктор весь покрылся испариной, его глаза сделались совершенно безумными. "Хорошо, с прошлым всё ясно, – успокоил дядя доктора, – но как быть с настоящим?" "А что с настоящим?" – удивился доктор. "Я, например, никак не могу понять, кто я?" "То есть как?" "Так, – ответил дядя, – я смотрю на себя в зеркало и вижу там кого-то другого, например несчастного, перепуганного ребёнка, каким был когда-то в детстве, или опустившегося, небритого человека, или… И я уже не понимаю, где роли, которые я играю в этой жизни, а где я сам". "Мы все играем роли", – возразил доктор Штерн. "Вот именно, мы все играем роли, но при этом есть ещё наша собственная личность, которая не меняется, даже когда мы играем роль". "Вы уверены?" – с ехидством спросил Штерн. "Уверен", – ответил дядя Йосиф. "А я вот не уверен, – сказал доктор, – человек – это то, чем он себя ощущает". "Вот у меня и нет этого ощущения, я как будто умер". "Не только вы", – уже серьёзно сказал доктор. "То есть?" – недоуменно переспросил дядя. "Большинство людей, живущих на земле, вовсе не думают о том, где они сами, а где те роли, которые они играют. И это правильно, потому что когда человек пытается разглядеть в себе самом больше, чем ему дано видеть, он начинает сходить с ума. Это всё тот же поиск корней, которые вместо того, чтобы тащить из земли, лучше поглубже зарыть в землю. Роль, маска вместо лица – они защищают нас и позволяют жить. Без этой маски человек не может жить точно так же, как не может жить без кожи". "Вы предлагаете мне жить с маской вместо лица?" "Да, именно это я вам и предлагаю. Иначе вы вернётесь в ад, из которого так мечтаете вырваться. А маску мы вам подберём, – уверенно пообещал доктор, – на все случаи жизни". "Хорошо, – согласился Йосиф, – это всё равно как протез, только для души". "Да, вы правы, – вздохнул доктор. – Поезжайте отдохните, вы теперь человек свободный, а вашей пенсии вам вполне хватит, чтобы жить так, как вы пожелаете". Он последовал рекомендациям доктора Штерна и уехал на Север. Находясь на природе, человек воспринимает всё и думает совсем не так, как тогда, когда находится среди других людей. Многие обиды, печали, амбиции теряют смысл на фоне природы. Тебе просто хочется жить, наслаждаясь жизнью и плюнуть на всё. "Хватит! – решил он для себя, решил всё забыть. – Хватит!" "Свидетелей нет, – снова вспомнил он слова профессора, – всё существует только в вашем воображении". "Каждый человек сам себе и обвинитель, и адвокат, и судья", – сам себе повторял он слова доктора. "Я не собираюсь себя судить!" Он убеждал себя в этом, но никак не мог избавиться от ощущения, что это не его, а чьи-то чужие мысли, которые ему как будто кто-то нашёптывает, а он лишь соглашается с ними, потому что от этого ему легче. Глядя на озеро и покрытые лесами горы, он как будто совершенно успокоился и больше уже не думал об убитых им людях. Два дня ему это удавалось. Большую часть своего времени он проводил либо на озере, либо путешествуя по окрестным горам.