- Был здесь майор Азарьев, - сказал Сапоженков, - обещал передать помощнику начальника политотдела по работе среди комсомольцев майору Н. З. Мухаметдинову мою просьбу приехать и вручить комсомольские билеты.
- Вижу, тебя, Николай, трудно вытянуть из боевых подразделений. Любишь ты горячее дело, - сказал я комсоргу. - Но ведь и тылы нельзя забывать. Там тоже есть комсомольцы. К тому же сейчас важнее важного обеспечить бесперебойный подвоз горючего. Не будет его - остановится полк и лозунг "Даешь Берлин!" для нас повиснет в воздухе… До Берлина еще как-никак далековато, пешком дойдешь не скоро…
После этого разговора Николай с первой попутной машиной уехал в тылы.
На следующий день поутру полк догнали начальник политотдела корпуса и его помощник по комсомольской работе.
Полковник Кропачев пригласил меня в свою машину.
- Мне передали твою просьбу о встрече, - сказал он, когда машина тронулась, - и мы с комсомольским вожаком решили сами побывать в полку. Да и дело есть неотложное - вручим людям партийные и комсомольские билеты, а заодно оценим вашу готовность к броску на Берлин.
- Готовы ли мы к броску на Берлин? - повторил я вопрос полковника. - Коль скоро на этот счет есть приказ и призыв Военного совета фронта, надо полагать, и силы для такого броска есть… Среди бойцов царит большое воодушевление, желание быстрее ворваться в логово фашистского зверя. Пуще всего солдат боится сейчас отстать! И это понятно: ведь тогда без него свершится то, о чем думал и мечтал всю войну… А нас, командиров и политработников, тревожат перебои с доставкой горючего: его не хватает на складах. Вот и сегодня подвоза не хватило даже до полной заправки машин. При последней нашей встрече, Александр Матвеевич, вы мне сказали, что самоходный полк - самая подвижная часть корпуса. Без горючего мы вовсе станем. Прошу учесть это и помочь нам.
- При всех обстоятельствах, - заверил полковник, - горючее самоходчикам дадим в первую очередь. Это дело я возьму под свой личный контроль.
Начпокор еще долго расспрашивал о работе коммунистов полка, о согласованности в действиях командования и политаппарата. Интересовался он и тем, сколько конкретно, какие категории военнослужащих и за участие в каких боях представлены к наградам и нет ли в этом деле волокиты со стороны штаба корпуса или армии.
- Не выпускайте из поля зрения работу парторгов и комсоргов батарей, - сказал он. - Это первые помощники командиров.
Во время короткой остановки начальник политотдела корпуса и его помощник вручили партийные и комсомольские документы, побеседовали с воинами.
- Подвижная группа армии, - говорил полковник собравшимся бойцам, - уже ведет бои на подступах к городу Познань. Наше наступление развивается успешно. Однако впереди, на пути к Берлину, крупные узлы обороны противника. Их придется брать с боем. Как это делать, мы теперь знаем, опыт есть. Как и при освобождении городов Радом и Лодзь, форсировании реки Варта, необходимо упреждать противника в занятии оборонительных рубежей. "Даешь Берлин!" - лозунг реальный. Залог дальнейшего успешного наступления - в нашей высокой бдительности, организованности и дисциплине.
Бойцы засыпали Кропачева множеством вопросов: кто быстрее будет в Берлине - Жуков или Конев? Положение союзников в Арденнах? Какова она, Германия?..
По дороге на Берлин
Полки шли и шли на запад, приближая долгожданную победу. И бойцу было о чем подумать в ходе этого стремительного марша. Одни из них, начав свой фронтовой путь от границы в страшный день 22 июня 1941 года, перебирали в памяти горестные картины отступления, кровопролитные бои на переломном рубеже Сталинграда или Курска, свои шаги по родной земле, освобожденной от врага, выход на границу и дальше… Другим же судьба отмерила меньший путь - где-то от Харькова или Смоленска. А третьи в сравнении с первыми и вовсе новички: их боевой путь начинался уже на территории освобожденной Польши. Но всех их объединял призыв: "Даешь Берлин!" Он овладел мыслями и ветеранов, и необстрелянных новобранцев.
Серьезный разговор
…Монотонно гудел мотор самоходки. Руки Тавенко привычно сжимали рычаги управления. Перед препятствием он плавно тянул их на себя, притормаживая, затем так же плавно отпускал, подавая вперед. Сцепление срабатывало, а нога тотчас же прибавляла газу. Когда полевая дорога сменялась асфальтом, машина прибавляла скорость. И снова размеренно, монотонно ворковал мотор.
А на верху самоходки - в боевом отделении и на броне, где примостились солдаты-гвардейцы, - разгорался спор. Каждого сейчас волновало одно: как будет там, в Германии, и что вообще будет после победы?
- Говорим: "Даешь Берлин!" А каков он - я даже не представляю, - признался молодой боец, который сидел на броне, облокотясь на пушку.
- Поживешь - увидишь, - ответили ему.
- Если, конечно, доживешь, - усмехнулся сержант Григорий Шумигай.
- А я умирать не собираюсь, - с вызовом произнес молодой солдат.
- Смерть не спрашивает - кто собирается, а кто нет. Как раз и косит тех, кто не собирается.
- Не стращай зря парня, - вступил в разговор старшина Сытытов. - Вот увидишь, обязательно доживем да победы… А что касается Берлина, то он мне действительно видится логовом бешеного зверя.
- А я вот о чем думаю, - вслух размышлял сержант Плясухин. - Как все же там встретят нас? Ну Гитлер, Геббельс, эсэсовцы и всякая прочая фашистская погань - ясное дело, не пирогами встретят. А как сам народ?.. В Польше, например, все было понятно: улыбки цветы, рукопожатия, радость людей… А там, в Германии?..
- Там тоже дело ясное. Если и будут улыбки, цветы - все равно не верь. Все одно - фашисты, и бить их надо всех подряд, - хмуро заметил Шумигай, настроенный явно враждебно ко всему, что имело отношение к Германии.
- Как это "подряд"? А женщины, дети и вообще - невоенные? Их за что же?! - недоуменно воскликнул сидевший рядом с Шумигаем дядя Костя. Его кухня следовала на марше за батареей. Раздав на привале обед он решил побыть с солдатами.
Григорий вскочил. Глаза его вспыхнули. В это время Тавенко притормозил, и Шумигай, потеряв равновесие, шлепнулся на броню. Но это не остудило гнева сержанта. Наклонясь к собеседнику, он яростно выдохнул:
- А наши перед фашистами чем провинились?.. Мало того, что пришли, гады, непрошеными, мою родную деревню спалили, людей в рабство загоняли, расстреливали и вешали, живьем в огонь бросали. Марию, жену мою, расстреляли, дочек Аннушку и Валю по миру пустили, они с голоду померли… За что, я спрашиваю?! Видно, твое сердце отходчивое, а мое - в кровоточащих ранах. И потому пощады от меня им не будет!..
Шумигай нервно снял висевший на груди автомат, стиснул его в руках, готовый в своей лютой ненависти к врагу, казалось, на все.
Бойцы умолкли, хорошо понимая состояние товарища. Каждое слово Шумигая - сама правда. И все же сознание им подсказывало: нельзя поступать так, это было бы несправедливо!
- Гитлеровцев с нами и сравнивать незачем, - разъяснял Григорию старшина Сытытов. - Они фашисты. А мы - советские люди. И строй у нас иной, на любви и уважении к человеку основан. Да и там, в Германии, не все фашисты.
- Я тоже не могу полностью согласиться с Шумигаем, - сказал дядя Костя. - Если враг поднимет руки, мы не станем вот так, без разбора, всех ставить к стенке. Суд разберется: кого на виселицу, кому пулю в лоб, а кому и меньшее наказание. О стариках, женщинах и детях и говорить нечего: их, безусловно, пощадить надо.
- Ты, старик, как я вижу, газет не читаешь, - не сдавался Григорий. - Как же в таком случае ты соображаешь насчет заметок Ильи Эренбурга. Он не делит немцев на виноватых и невинных, как ты.
- То было время, когда захватчик топтал нашу землю. Озверелых пришельцев делить на "плохих" и "хороших" было незачем.
Впереди затрещали выстрелы: походное охранение, встретив противника, завязало бой. Колонна передового отряда разделилась вправо и влево от шоссе. Солдаты на ходу соскакивали с машин и готовились к схватке.
Блуждающая группа гитлеровцев, каких в то время было, много, сопротивлялась недолго. Пленив ее остатки, передовой отряд свернулся в колонну и тронулся дальше.
Вдали гремел большой бой. Туда летели наши бомбардировщики. Их сопровождали истребители. Вражеская авиация при этом в бой не вступала. Но если кто-либо из наших отставал или группа была небольшая - из двух-трех самолетов, - неизменно появлялись "мессершмитты" и разгорался поединок… И когда подбитый враг, объятый пламенем, падал на землю, ликованию наших солдат не было предела.
Фронтовые обстоятельства нередко ставили во главу угла нашей работы, на первый взгляд, отнюдь не самые важные вопросы. Так получилось и на этот раз.
- Меня снова волнует горючее, - заговорил со мной Колобов. - Скоро Познань, за город идет бой. Нам двигаться дальше, а горючего осталось на один переход. Хочу опять просить тебя, Василий Терентьевич: проскочи в тылы. Сколько ни есть там бензина - немедленно тащи его к батареям. А то, боюсь, без нас пересекут границу Бранденбургской провинции. Вот позор будет - остановиться у самых ворот Германии из-за отсутствия горючего.
Я сам не меньше его был озабочен создавшимся положением, поэтому, не мешкая, пересел в штабной "газик" и укатил в тылы.
Батареи остановились. Второй день М. И. Колобов доносил начальству: "Полк сосредоточен у Бернатки, приводит себя в порядок. В строю 12 самоходок, в ремонте - 4, сгорело в предыдущих боях - 4, на армейском СПАРМе- 1. Бензина нет".
- Нет бензина! - вздыхал он, подписывая очередную оперативную сводку.