- Два моих сына погибли, а третий вот, Рихард, вернулся из русского плена. Я счастлив, что живу в ГДР. Знаете, там, - он неопределенно махнул рукой в сторону,- там снова попахивает горелым. Нет, нам уже надоел этот запах. Вир хабон шон ди назе фоль фон дем Криг. У нас уже нос полон войной.
Он вытащил из бокового кармана куртки бумажник, извлек оттуда фотографию.
Удивленный, увидел я на ней рыжего парня с глазами навыкате.
- Вот он мой сын, который был у вас в плену - Рихард. Снимался до фронта. Сейчас на одном из дрезденских заводов. Отлично работает.
- Мы знакомы с ним,- сказал я, улыбнувшись, - еще под Москвой слышал я от него эти же слова о войне, которые вы произнесли сейчас. Он мой "крестник". Первым в русской армии допрашивал его я: он служил в полку, называвшемся "Москва". Не находите ли вы несколько неудачным это наименование для немецкой части?
- Неужели было такое название? - засуетился усатый Краузе. - Странно. Более чем странно.
…Вспоминая до мельчайших подробностей это, я рассказал все своему вознице, покуда его лошаденка везла нас сквозь потемневший в ранней ночи подмосковный лес.
- Наши дети заслонили собой столицу. Как эти дубы, многие из них полегли. Но сосне стоять! Как это высказался ваш разведчик-то? Москва будет стоять не сосчитать веков? До чего правильные слова!
Помолчав, он добавил:
- А может, и сейчас какие-либо соседушки придумали для своего полка этакое же имя "Москва"? Если так - чудаки, право! На свою ж голову!
- Эх, ты! - и он подстегнул лошаденку.
ГОЛУБЬ МИРА
Загороженный от села березами и кленами, стоит на взгорье дом. Ставили его умные руки. С расписным затейливым коньком, с узорчатыми наличниками, с низкой дверью, он кажется теремом-теремком, перенесенным из русской сказки.
Внизу, под горой, во всю ширь раскинулись колхозные луга. Они тянутся вдаль до широкой зигзагообразной каемки на горизонте. Это Волга синей запятой поворачивает свои воды к Плесу.
Перед избушкой низенький старик с платиновой бородкой клинышком и густыми черными бровями, из-под которых глядят карие моложавые глаза.
- Что, или высоки пороги на ваши ноги? Входите.
Мы заходим в дом. Старик ставит на лавку против печи лукошко, снимает с головы картуз с потускневшим и потрескавшимся лаковым козырьком, открывая редкие седые волосы, начесанные на большой лоб ребячьей челкой. Протягивает маленькую, сухонькую руку.
Минуя небольшую комнатку с верстаком у окна и низким табуретом, которую хозяин называет мастерской, мы проходим в просторную и широкую горницу. На комоде, накрытом вязаной скатеркой,- зеркало в окружении всевозможных фотографических карточек. Фотографии и на стенах. В углу висят старинные часы в резной дубовой оправе. Бой у них хриплый. А под полкой с книгами, у репродуктора, красуются на стене аттестаты и грамоты на русском и многих других языках.
- Дипломов и медалей на всяческих выставках еще с того века много, - произносит старик равнодушно, как будто не о себе, а о постороннем и совершенно чужом ведет рассказ.- Из чистого серебра, а то и с позолотой…
Вот вы интересуетесь географией моей жизни: кто я, откуда, чей? Природные мы ювелиры. Хотя счет наш почище аптечных, но кругом нас серебра-золота, каменьев ценных завсегда видимо-невидимо. А как жили, спросите? Раньше, когда у отца городские скупщики, бывало, про жизнь интересовались, он им завсегда отвечал: "Слава богу, понемногу стал я расширяться - продал дом, купил ворота на ночь запираться".
Он встал, приглашая меня движением руки последовать за ним в мастерскую.
Вечер за окном набросил на ствол березы темный чехол. Уже стемнело. Хозяин повернул выключатель. Над верстаком вспыхнула большая лампа. Я даже зажмурился.
- Сколько в ней? Свечей пятьсот?
- Не знаю, не считал. У нас, в артельных мастерских, лампы дневного света поставлены. Я единственный член промартели, что на дому роблю. К годам снисхождение. Председатель говорит: "Мы тебе, Леонид Лександрович, на будущий год на квартире тоже дневной свет оборудуем". Работа наша мелкая, немало мастеров глаз лишилось.
Был знаменитый в старое время в соседнем селе филигранщик Архип Ерофеич. Воздушные подстаканники, сухарницы из тонкой серебряной нити ладил. Великое мастерство в его пальцах заложено было. Сколько тыщ на нем купец Чулков заработал - не сочтешь. Но когда ослеп Архип Ерофеич да пришел за помощью к купчине, тот его, подлятина, со двора погнал.
Па краю верстака лежат очки. Они в металлической оправе, как носили встарь. Одна дужка сломана. Леонид Александрович медленно надевает очки, оглядывает с любовью все, что лежит перед ним на верстаке и, приподнимая каждый предмет, как бы знакомит меня с ним:
- Вот циер для гравировки, пилочки, плавцинки, вот это называется бурницей - припой в ней для плавки. А это ножницы для металла. Конечно, промысел наш ручной. Вся сила в ручном умельстве заложена. Но наша власть - умница, не только придумывает всякие шагающие, эти самые, как их?
- Экскаваторы.
- Ну, да. Она и нас не забывает, старается облегчить и наше дело. Вот, к примеру, артель наша получила эксцентриковый пресс - вручную металл в мастерских больше не режут. Ноженки только у меня сохранились. В город, в музей сдать собираюсь. Штамповка в свой черед тоже механизацию получила.
Прежде для припайки чем пользовались? Февкой. День-деньской изо рта этой медной февки-трубки паяльщик не выпускал. Легкие, как меха, подавали воздух. А паяльщику, глядишь, десять или одиннадцать годков. К двадцати-то всех зубов решался. А сейчас, пожалуйста, воздух подается компрессором.
И домами отдыха, курортами нас не обижают. Тоже передовиками производства величают. Понимаю я так, милок, что и наше старание при коммунизме в загоне не будет. Ювелирная выработка - это, дорогой товарищ, не роскошество.
- Над чем сейчас работаете?- спрашиваю хозяина.
- А это, преуважаемый товарищ, уже особое жизнесловие. Известно ли вам прозвание соседской деревеньки? Нет? Здемирово. А почему так? Тут мирение с татарами вышло. Еще при князьях московских. "Буде зде мир",- от слов этих.
Моя внученька на почте работает, в конторе "Союзпечати". У них там справочник имеется: все-все города и деревни по России, да и по другим советским республикам в той книжке. Она для своей матери, для дочки моей, списала кое-что, поинтересуйтесь.
Леонид Александрович подходит к комоду, открывает верхний ящик и, порывшись в нем, находит исписанный лист бумаги.
Я читаю вслух:
- Мир Хижинам - Куйбышевской области, Миргород - Полтавской, Миргородка - Западно-Казахстанской, Миренки - Чувашии, Мирная Долина - Луганской, Мирная Долина - тоже в Донбассе.
Хозяин кивает головой, как бы подтверждая правильность читаемого.
- Мирное - в Осетии, Мировая - Днепропетровской области, Мировка - Воронежской, Мировка - Киевской, Миргоща - там же, Мирча - тоже там, Миролюбовка - Могилевской, в Белоруссии, Миролюбово - Курской, Миронеги - в Валдайском районе, Мирополь - Днепропетровской области, Мирополье - Сумской, Мирославка - Ярославской, Мироханово - Чухломского района Костромской области.
- Соседи,- довольно вставляет хозяин.
Я продолжаю читать.
- Хватит, - говорит старик, - разве не ясно, что испокон веков русский, и белорус, и чуваш, и другие народы миром жили, за пики да мечи браться нужда заставляла? Разве Петр Лексеич на шведскую землю посягал, а не они на Полтаву? Разве русские ядра на Лондон летели, а не английские на Малахов Курган? Разве мы в Нью-Йорке, а не американцы в Архангельске да Владивостоке разбойничали? А гитлерска шайка… "Рать стоит до мира, ложь до правды". С давнишних времен русский человек сравнивал мир с правдой. А уж советский человек - тем боле. Что такое есть мир? Мир есть жизнь без ссор и вражды, без кровопролития, полная тишина, лад да спокой - такое мое понятие. Мир, как бы сказать, весь белый свет. Вот какое пребольшое значение у нас в это слово вложено.
Старшая дочка моя при Советской-то власти институт окончила. У нас в селе над школой директорствует. Перед тем, как ей в город ехать на областную конференцию (назавтра обратно ждем), она интересную книжку мне читала. Вот обождите-ка. Куда она ее запрятала? Ага, нашел. Читайте-ка тут, где ленточка заложена.
Он подал мне том избранных произведений армянского классика Ованеса Туманяна.
- Давайте-ка вслух. Умные вещи не надоедает слушать,
- "Присмотритесь внимательно, - стал я читать, - к знаменам различных государств, и вы увидите на них почти всегда зверей и хищных птиц. На знамени же Советской власти - серп и молот.
Тысячелетиями мечтали народы о мирном труде и мирной жизни, но на знаменах своих государств они видела лишь львов и волков, а у знаменосцев окровавленные руки…"
- Справедливо,- заметил старый ювелир.- Дальше, дальше,- прибавил он торопливо.
- "На знамени же Советской власти,- продолжал я чтение, - человечество видит символ труда - серп и молот. Эта власть ведет народ не на войну и убийство, она несет мир и спокойную жизнь, основанную на честном труде".
- А позвольте узнать, в каком году это армянским товарищем писано? Что-то запамятовал с прошлого раза.
- Дата указана: год 1921-й.
- На зорьке Советской власти, значит. Выразительно!
Он помолчал немного, потом встал, взял книгу и положил обратно на полку.
- Вы задали вопрос, над чем новым мысль бьется? Человек я политичный. Должен и я за общее дело-то в многоборство вступать. Негоже в эдакие времена к сторонке отойти, орешки щелкать. Вот тут-то я и довел вас до самого дела.