Сердце солдата дрогнуло. И здесь кто-то знал его, да еще женщина. Воистину! Да это же Кайя. Кайя Холм, память давнишних времен, когда еще не было ни войны, ни тяжелых сапог, ни шинели, ни блиндажа, ни окопа, ни ран, ни вшей, ни изнурительного ожидания, ни бессонных ночей…
Вот она стоит под фонарем, и ее пухленькие белые щечки и сказочные ямочки на них были удивительно знакомыми. Она протянула обе руки.
- Матти! Неужели это ты?! Как давно мы с тобой не видались…
Да, действительно давно! Тогда Матти Нокканену было девятнадцать, а теперь двадцать четыре. Полдесятка лет… Легко сказать. А сколько разных событий произошло за это время: сначала убийственная скука военных городков, лесная глушь, потом война, минуты, которые могли оказаться последними в жизни, первое опьянение, первые женщины, болезнь, ранение, словом - молодость.
- Как ты возмужал! - восхитилась Кайя.
Неужели ей удалось как бы прокрасться мимо всех этих лет?
Потом Нокканен заметил, что его прежняя Кайя - в форме лотты, и он остыл. Лотта - это военнослужащая, а все военное так приелось. Кажется, он еще раньше слышал, что Кайя Холм стала лоттой. Он вспомнил одну современную пословицу: вкушать любовь лотты - это все равно что жить на пособие общины.
Но Кайя Холм щебетала, что, мол, конечно, ты, Матти, останешься погостить у меня…
- Не могу. Уставы и законы строгие…
- Но ведь сегодня рождество. У всех людей должно быть хоть немного доброй воли. Завтра днем отправляется автоколонна, и ты сможешь поехать…
Она все тараторила и тараторила, успела расспросить обо всем и посоветовала Нокканену пойти и сделать отметку в командировочном удостоверении. Это даст ему право уехать завтра с дневной автоколонной. Она обещала покараулить здесь его вещи.
Когда он вернулся, Кайя заявила, что лучше оставить вещи в казино. До ее квартиры их не стоит тащить. Матти подчинился ее воле. Уж, видимо, самой судьбе было так угодно, чтобы он встретил рождество здесь.
Они шли под ручку и оживленно беседовали. Они были еще молоды. Знойные годы войны, вызывающие быстрое созревание, старящие, превратились в довольно нереальные понятия. Казалось, будто они только вчера гуляли так же под ручку по берегу моря в сгущающейся темноте августовского вечера…
Девушка прижалась к нему.
- Я часто вспоминала тебя, - сказала она.
- И я тебя, - сказал юноша.
И это была правда. Он много раз вспоминал Кайю - эти ее ямочки на щеках - и в одинокие вечера в бараке с протекающей крышей, и на фронте, и прижимаясь в страхе к земле, и в отпуске, и даже среди разгулявшейся компании, когда парни воображали, что имеют возможность урвать капельку веселья у своей молодости, которая утекала, как песок сквозь пальцы.
Кайя жила на частной квартире, и у нее была своя комнатка. Хозяйке дома, с которой, судя по всему, она была в хороших отношениях, она представила своего гостя как старого знакомого, настоящего довоенного знакомого. Она произнесла это, как будто речь шла о настоящем кофе или другом несравненном товаре в старой Европе. Она умела острить.
Им было очень уютно. Горела пара свечей. Это живо напомнило солдату те времена, когда рождество было большим праздником. В его памяти встало детство. До него, казалось, было рукой подать, словно этих засушивающих лет войны, которые прошли над их молодостью, как суховей над нивой, - словно этих лет, сквозь которые они провлачили свое существование, не было и в помине… Чудесные ямочки на щеках Кайи отвергали реальность этих лет.
Предложенная хозяйкой сигаретка показалась замечательным наслаждением после поста.
- Бедный мальчик, неужели у тебя нет даже курева? - воскликнула Кайя.
- Ничего решительно! - сказал Матти. - Гол как сокол и один как перст в этом мире…
Девушка обещала дать ему курева даже в дорогу. Им было очень весело. Вскоре они уже обнимались и целовались и забыли весь этот бренный мир.
Тем мучительнее было для Матти Нокканена, солдата с розового своего детства, пробуждение к действительности.
Девушка приводила в порядок свои непослушные кудряшки, и на ее щеках играли эти невинные ямочки. У нее был вид плутовки, которой удалась маленькая проделка.
- Ты знаешь, я ведь замужем!
- Замужем? - остолбенел Матти Нокканен.
Ямочки на щеках исчезли. Она увидела, что это известие больно задело парня.
- Почему ты об этом не сказала раньше? - мрачно спросил он.
- Но я не могла. Я думала, что это помешало бы тебе, нам… Я не могла отказаться от тебя, отпустить тебя так просто…
Миг счастья исчез. Мир вновь приобрел свои очертания, странные, капризные, искривленные. Матти Нокканен с удивлением смотрел на Кайю, как на совершенно чужую женщину. Он даже помотал головой.
- Ну и птичка же ты!
- Да, - поспешила заговорить она, - я и сама не знаю, как это получилось. Он очень хороший парень и очень молоденький. Он теперь на фронте. Он прапорщик…
- О, конечно, хоть одна разнесчастная звездочка должна поблескивать, - сказал Матти Нокканен.
- Фу, какой ты нехороший! Ведь его же обманули, а не тебя…
Но солдат подумал, что и его обманули. Почему жизнь не стерла этих ямочек на щеках Кайи, как стерла все остальное?..
- Он мне тоже нравится, мой муж, - говорила Кайя, - но как-то уж так все устроено… Как только я увидела тебя там, под фонарем, я почувствовала, что не могу отпустить тебя так…
- Так ты была уже не девушка, - бубнил Матти Нокканен.
- Ты тоже можешь быть кем угодно! - сказала оскорбленная Кайя Холм. - Я же тебе хотела добра…
Откуда человеку знать, как ему жить? Возможно, об этом говорится в уставе, но он оставлен на полке…
Тут в дверь постучали так сильно, что дом задрожал, и начальственный голос потребовал, чтобы открыли.
Кайя перепугалась.
- Это Лаури, мой муж! Ему все-таки дали в последний момент увольнение. Что делать?
- Откуда я знаю?! Может, он парень вовсе без предрассудков…
Несмотря на показное спокойствие, Матти Нокканен был очень встревожен. Ситуация была для него совершенно непривычной.
- В нем пробудится зверь, если он поймет, в чем дело, - сказала Кайя.
Появилась озабоченная хозяйка дома в своем шикарном ночном халате. Начались быстрые переговоры. Матти Нокканен толком не успел разобраться, кому он теперь приходится двоюродным братом или иным родственником. Во всяком случае, ему пришлось покинуть комнату Кайи и перебраться в другую.
Дверь гремела все сильнее, и голос становился нетерпеливее. Наконец все было улажено, и можно было открывать. Матти Нокканен удрученно слушал, как пришедший чужой мужчина с восторженной наглостью приветствовал Кайю. Он, этот рослый юноша, выглядевший намного моложе юного Нокканена, в своем некогда щегольском, но теперь уже изрядно потрепанном офицерском мундире, казалось, почти не обратил внимания на то, что в доме ночевал солдат. Да что, собственно, в этом было удивительного? Мир был полон солдат. Все сошло.
А гладко ли? Солдат Матти Нокканен не мог толком разобраться. Он сидел понурый, в одиночестве, а тот, другой, теперь в комнате Кайи, где он только что испытал минуты счастья и сильное потрясение, как будто наступил на мину: оказывается, у Кайи был муж. "Играют ли теперь на ее щеках озорные ямочки?.." - думал Матти, вытягиваясь на узкой постели.
Сквозь щелку небрежно спущенной шторы виднелась мерцающая на рождественском небе звездочка.
Матти Нокканен, солдат с розового детства, на следующий день продолжил свой путь. Прощание с Кайей было прохладным и немногословным, поскольку при этом присутствовал ее нежданный молодой супруг. А ямочки на щеках жили и играли по-прежнему…
Автоколонна отправилась точно в назначенное время, несмотря на то, что было рождество. Дул обжигающий ветер, и снегу намело по колено. Но угольник расчистил дорогу. Машины шли безостановочно, и печурка приятно грела.
Теперь у Матти Нокканена было даже курево, та пачка, которую Кайя сунула вчера вечером ему в карман, но он чувствовал себя будто обокраденным. У него было такое ощущение, словно он утратил какое-то давнишнее свое сбережение, о существовании которого он забыл, но потом вдруг вспомнил…
Сигарета горько дымила, и Нокканен мысленно согласился со словами одного глуповато выглядевшего попутчика, который зябко протиснулся к печурке и, грея руки, сказал:
- Нас предали…
По прибытии на место назначения Матти Нокканену показали землянку, а в землянке место на нарах, словно все это ожидало здесь именно его с начала мироздания. Даже "рабочее место" было знакомо: вид на покрытое снегом болото, на котором чернела колючая проволока, эта паутина военного времени. Когда он первый раз стал на это место, ему вдруг подумалось, что он и есть тот, о котором в газетах пишут: наши парни стоят на своих постах…
Все было так же, как и где угодно в другом месте. Нужно было только заучить, кого как из новых приятелей называли. Ибо у каждого было свое имя, хотя они одинаково ухмылялись и сыпали проклятиями.
- Что мы будем делать, когда война кончится? - спросил вдруг один из них у Нокканена, когда они лежали рядом на нарах.
- Кончится? - спросил удивленный неожиданным вопросом Нокканен.
- Наверно, она когда-нибудь кончится. Уж работать-то мы, пожалуй, не будем. Нужно придумать что-то полегче, поинтереснее…
- Не знаю, - сказал Нокканен. - Я подумывал об учебе в промышленном училище, - признался он. - Мой брат - строительный мастер.
- Хе-хе! - осклабился приятель. - Для учебы мы уже слишком стары…
Они помолчали.
- Ну, да она ведь не кончилась еще, - сказал Нокканен.
- А если будет кончаться, то самое лучшее, пожалуй, было бы сигануть в Свирь…