Она пошла к выходу, к своей машине, а вслед ей задорно улыбался парнишка в форме, которую носили те, кто служил в Афганистане. Улыбка была белозубая, открытая. Такая, которой, обычно хочется улыбнуться навстречу. Награды на груди парнишки были, как бы начищены, только медаль "За боевые заслуги" немного портила трещинка, проходящая наискосок.
Пониже золотом было написано: "Сержант Савченко Сергей Анатольевич, 1964 – 1983".
Глава 8. СНАЙПЕР
– Ну, мужики, можно, идите! Найдете Олега – ящик водки ставлю! – подзадоривал своих друзей на охоте Иван Сергеевич.
– Обижаешь, Сергеич! Пацана-то найти не задача. Тебя нашли бы ну за час-два, а Олежку… Жди. Минут через пятнадцать-двадцать приведем. Деньги готовь, – обижались бывалые охотники и пытались подковырнуть, – Ты лучше скажи, будешь с нами пить, или обидишься и уйдешь?
Иван Сергеевич хмыкал с хитрецой, покачивал головой, и, "заведенные" охотники уходили в лес, "на спор" искать его десятилетнего сынишку Олега.
Но проходили пятнадцать и двадцать минут, и час, и другой, и один за другим возвращались охотники ни с чем.
Иван Сергеевич хохотал, видя их раздражение, притворно сочувствовал, предлагал сдаваться и признать проигрыш.
А что оставалось делать этим опытным, видавшим виды мужикам? Мальчишка будто сквозь землю провалился!
– Пойдем, покажу, – плохо скрывая торжество, приглашал Иван Сергеевич, – Охотники! Следопыты! Как же вы дичь преследуете? Были бы вы медведи, он уже всех бы вас пострелял.
И действительно, в пятнадцати минутах неторопливой прогулки от лагеря, по свистку отца, казалось бы, прямо из под земли, с хохотом выскакивал его сынишка. Мужики качали головами, ахали, сплевывали от непритворной досады.
– Ну, надо же! Я ведь прямо по этому месту два раза проходил!
Но выдержка у мальчишки! Нервы стальные!
Когда возвращались домой с трофеями, во дворе частного дома у отца Олега накрывали большой стол под громадным ореховым деревом, и все многочисленные друзья семьи Кондратьевых сидели, выпивали, рассказывали охотничьи байки, небылицы, хвалили отца Олега, как хорошего наставника и воспитателя. Захмелевший отец хохотал от удовольствия, громко кричал:
– Он молодец у меня, мужики, настоящий охотник. У него со зверем разговор короткий! Бац – бац! А маскируется, – равных нет!
Приносил показать битую дичь, сам цокал языком:
– Ай да выстрел!
Мужики соглашались, пили за здоровье и охотничью удачу Олежки.
Олежкина мама, Екатерина Петровна, урезонивала мужа, скорее из опасения "сглаза", чем из скромности.
Олега не зря хвалили. Несмотря на возраст, он действительно был отличным охотником и стрелком. Отец брал его с собой на охоту с тех пор, как это начали позволять силы мальчика. Обучал искусству маскировки, умению терпения и выдержки.
Мама ахала и переживала, отец смеялся и говорил, что так и растят настоящих мужчин.
Охота сделала мышцы Олега стальными. Поджидая зверя в засаде, "на засидках", он научился неподвижности, умению не спугнув зверя, не выдавая себя, дождаться нужной для выстрела минуты. Отлично читал следы, как раскрытую книгу, и умел маскироваться так, что опытные охотники на спор с отцом Олега "на ящик водки", проходили мимо, едва не наступая Олегу на руки.
Кроме того, толстая пачка дипломов и грамот подтверждала высокие стрелковые качества Олега, занимавшего призовые места на городских, районных и краевых соревнованиях. А ещё на почётном месте, на стене, красовалась подаренная школой мелкокалиберная винтовка.
За эти качества, записанные в личном деле призывника Олега Кондратьева, специальная отметка определяла его заранее на особую службу – снайпером.
Олег рос, взрослел, и укрепились у него две страсти. Охота и Наташка.
Наташка Суржикова, тихонькая скромница, жила по соседству. Дружили их отцы, дружили они с Олегом с тех пор, как помнили себя.
Олегу Наташка лишнего не позволяла, но говорила, что любит, что выйдет замуж за него, пусть только сначала Олег отслужит в армии, а она уж его честно будет ждать.
Что ж, вскоре, то самое время – отслужить в армии, и подошло.
На ту пору вовсю полыхал Афган, и на снайперов был спрос особый.
Снайперское искусство не такое, как искусство охоты, хотя, казалось бы задачи одни и те же – не выдавая себя, опередить действия цели выстрелом.
Поэтому, конечно, пришлось и переучиваться, и учиться многому новому. К своей "снайперке" Олег относился лучше, чем к себе самому. Привыкший ухаживать за оружием, не устраивался отдыхать, пока не был убежден, что надежно "пристроена" винтовка. Навыки, полученные Олегом на "гражданке", пригодились, и вскоре он начал ставить на прикладе первые отметки.
Цокали языком старшие офицеры:
– Ай да выстрел!
Удачные выстрелы Олег отмечал не зарубками, нет. Отдохнув после очередного задания, он долго и старательно проделывал в прикладе разрезы, выбирал, выпрошенным в госпитале скальпелем, древесину, размещал в вырезанном гнезде очередную звездочку, точно такую, какие были у офицеров на погонах, заливал бесцветным лаком и полировал.
На вопросы любопытных смеялся и отвечал, что повышает оружие в звании за отличную службу.
В конце концов, кому какое дело? На войне у каждого появляются какие-то свои чудачества.
Срок службы Олега благополучно подошел к концу. На прикладе винтовки звездочки выстроились в большое созвездие. Олега уговаривали оставаться на сверхсрочную службу, с серьезным повышением в звании.
Но он в ответ показал созвездие на прикладе винтовки, указательный палец правой руки и спросил:
– Вы хотя бы представляете, сколько жизней оборвано этим пальцем? Я теперь и на охоту до конца жизни ходить не смогу. Хватит крови. Не хочу больше убивать.
Так что он наотрез отказался, и заспешил домой, в родной город, родной район.
* * *
Кондратьевы жили в районе… Впрочем, в любом городе мира есть район, куда постороннему человеку посоветуют в ночное время не ходить. Люди в таких районах живут крепкими соседскими связями, друг за друга стоят горой, не приветствуют чужаков, и не скоро начинают доверять новым соседям.
Это и был "такой" район, весь состоящий из "частного сектора", со своим особым характером и особым миром отношений. Почти все мужчины, живущие здесь, увлекались охотой, имели независимый нрав, держали оружие в домах, и с величайшей неприязнью относились как к любой государственной власти, так и к ее представителям. Многие побывали в местах "не столь отдаленных".
В случаях, когда кому-то в районе грозили неприятности от властей, в силу вступала круговая порука, и можно было хоть биться, хоть разбиться, но все стояли стеной: "Ничего не знаю. Никого не видел". Виновника не выдавал никто. Но и случаи самосуда были нередки, причем внешне каждый раз носили видимость несчастного случая.
С районом лучше было поддерживать приятельски-уважительные отношения, чтобы не накликать беды.
В отличие от других городских районов, он не расширялся, ограниченный проложенным рядом с домами полотном железной дороги, и стареньким дряблым мостом для автомобилей над ним, который называли "Дорога жизни". Добраться " в город", было невозможно без того, чтобы не проехать на автобусе по этому мосту.
К шуму от проезжающих составов здесь настолько привыкли, что без привычного перестукивания по рельсам не могли заснуть. А мост закалял выдержку и нервы жителей района, выезжающих на местные рынки и магазины.
Перед местной властью много лет ставился вопрос усиления дряхлой ограды моста, депутатам горсовета говорили об опасности того, что автобус, подвозящий людей к городской цивилизации, может запросто слететь на опасном повороте на рельсы с пятиметровой высоты. Местная власть соглашалась и понимающе кивала. Вопрос поднимали время от времени от выборов до выборов. Выборы в горсовет проходили под всеобщий "одобрямс", и мост продолжал потихоньку ветшать.