Вианна ступила на каменные плиты, и шаги эхом разнеслись по церкви. Она тяжело вздохнула, и облачко пара вырвалось изо рта. Вианна сняла перчатки только на секунду, окунуть пальцы в чашу с замерзшей водой. Перекрестилась, подошла к пустой скамье, преклонила колени и, опустив голову, попробовала молиться.
Ей необходима подсказка – и прощение, – но впервые в жизни она не находила слов для молитвы. Неужели можно простить такой глупый, неосмотрительный поступок?
Господь видит ее вину и ее страх, он осудит ее. Вианна печально села на скамью.
– Вианна Мориак?
Мать-настоятельница Мари-Тереза опустилась рядом. Она ждала, что Вианна заговорит первой. Прежде всегда бывало так. С того самого первого раза, когда беременная шестнадцатилетняя Вианна пришла к матушке за советом. Именно матушка утешила Вианну, когда отец назвал ту потаскухой; матушка организовала бракосочетание и убедила отца позволить Вианне с Антуаном жить в Ле Жарден; матушка заверила Вианну, что ребенок – это всегда чудо и что их юная любовь выдержит все испытания.
– Вы, наверное, знаете, что в моем доме поселился немец, – заговорила наконец Вианна.
– Как и во всех больших домах и во всех отелях в округе.
– Он спросил меня, кто из учителей в школе еврей, коммунист или франкмасон.
– Ах, вот как. И ты ему ответила.
– Я дура, да? Изабель так считает, она права?
– Ты не дура, Вианна. И твоя сестра слишком поторопилась осудить тебя. Впрочем, она всегда была поспешна в суждениях.
– Я все спрашиваю себя, а узнали бы они без моей помощи?
– Они уволили евреев отовсюду. Ты разве не знаешь? Мсье Пенуар больше не почтмейстер, и судью Бреза заменили. Мне из Парижа сообщили, что директриса коллежа Севинье вынужденно подала в отставку, как и все евреи-певцы в Опере. Может, немцам нужна была твоя помощь, а может, и нет. Но они наверняка выяснили бы все, что хотели, и без тебя. – Матушка говорила ласково, но строго. – Однако дело вовсе не в этом.
– А в чем же?
– Думаю, когда идет война, мы должны смотреть на многое гораздо глубже. Вопрос не в них, но в нас.
Глаза защипало от слез.
– Я больше не знаю, что мне делать. Всегда обо всем заботился Антуан. Вермахт и гестапо – это для меня чересчур.
– Не стоит думать о них. Думай о том, кто ты такая, чем ты можешь пожертвовать, а что погубит и сломит тебя.
– Да это все меня уничтожает. Мне надо стать такой, как Изабель. Для нее эта война – либо черное, либо белое. Она абсолютно уверена в себе и ничего не боится.
– Изабель тоже столкнется с кризисом веры, как и все мы. Я пережила Великую войну и знаю, что испытания только начинаются. Ты должна быть сильной.
– Благодаря вере в Бога.
– Да, разумеется, но не только благодаря вере. Боюсь, одной веры и молитвы будет недостаточно. Путь праведности зачастую полон опасности. Готовься, Вианна, это лишь первый экзамен. Пусть он послужит уроком. – Матушка обняла Вианну, и та уткнулась лицом в колючее шерстяное облачение.
Отсранившись, она почувствовала себя гораздо лучше.
Настоятельница поднялась и, взяв Вианну за руку, подвела ее к кафедре.
– Может, выкроишь время на неделе, навестишь ребятишек, позанимаешься с ними? Они любят, когда ты учишь их рисовать. Нынче все живут впроголодь, люди ропщут. Благодарение Господу, у сестер прекрасный сад, а козье молоко и сыр – просто манна небесная…
– Конечно, – согласилась Вианна.
– Ты не одинока, и не ты во всем виновата, – успокоила матушка. – Не бойся просить о помощи, когда нуждаешься в ней, помогай сама, кому можешь. Думаю, именно так мы исполняем волю Божью – перед собой и друг другом – в такие темные времена, как нынешние.
Не ты во всем виновата.
Всю обратную дорогу Вианна размышляла над этими словами.
Она всегда находила утешение в вере. Когда мама впервые начала кашлять и потом, когда кашель сотрясал все ее тело, а на платке оставались кровавые пятна, Вианна всегда молила Господа. Просила помощи, наставления. Способа обмануть смерть, которая уже на пороге. Ей было четырнадцать, и она пообещала Богу все, что угодно, если только он сохранит жизнь маме. Молитвы ее остались без ответа, и тогда она вновь просила его даровать силы, чтобы справиться с последствиями горя – одиночеством, отцовской неприязнью, его угрюмым молчанием или приступами пьяной ярости, с постоянным нытьем и приставаниями Изабель.
Ей хотелось верить, что она не одинока и что в самом деле не виновата в происходящем, но более всего – что ее жизнь действительно развивается по плану Господа, даже если он и не известен людям.
Но никогда прежде эта надежда не была такой жалкой, как сейчас.
Она одинока, и в этом никто не виноват, кроме нацистов.
Она совершила ужасную, чудовищную ошибку. И ничего не исправить. Она не в силах изменить случившееся, но порядочный человек принимает на себя ответственность – и вину – и просит прощения. Кем бы она ни была, каковы бы ни были ее слабости, недостатки и промахи, она намерена остаться порядочной женщиной.
И она знает, что должна сделать.
Знать-то она знала, но, подойдя к дому Рашель, все не могла заставить себя двинуться дальше. Ноги налились свинцом, не говоря уж о сердце.
Глубоко вдохнув, Вианна постучала. Шорох, шаги – ив дверях появилась Рашель со спящим малышом на одном плече и парой рабочих штанов – на другом.
– Вианна, – улыбнулась она. – Заходи.
Вианна чуть не поддалась приступу паники. Ой, Рашель, я просто забежала на минутку поздороваться. Но взяла себя в руки и вошла в дом следом за подругой. Устроилась на своем обычном месте – в удобном кресле у очага.
– Подержи Ари, я сварю кофе.
Вианна осторожно взяла малыша на руки. Он тут же прильнул теснее, и она ласково погладила его по спинке, поцеловала макушку.
– Говорят, Красный Крест доставляет посылки заключенным в концлагерях, – сообщила Рашель, появляясь с двумя чашками кофе. Одну она поставила на стол рядом с Вианной. – А где девочки?
– У нас дома, с Изабель. Наверное, учатся стрелять из ружья.
Рашель расхохоталась:
– Ну, бывают навыки и похуже.
Она швырнула шаровары, болтавшиеся на плече, в корзину с шитьем и села напротив Вианны.
Вианна, зарывшись носом в волосенки Ари, вдыхала чистый детский запах. Подняв глаза, увидела, что Рашель пристально смотрит на нее.
– У тебя тяжелый день? – тихо спросила подруга.
Рашель знала, как горько Вианна оплакивала своих нерожденных детей, как истово молилась о маленьком. Когда Рашель забеременела Ари, между ними возникло напряжение – не всерьез, но все же. Такая радость для Рашель… и одновременно предмет зависти.
– Нет, – ответила Вианна. Она решительно посмотрела в глаза подруге. – Мне надо тебе кое-что рассказать.
– Что?
– Помнишь тот день, когда мы писали открытки? И когда мы вернулись домой, меня ждал капитан Бек?
– Помню. Я еще предложила пойти вместе с тобой.
– Жаль, что не пошла, хотя, полагаю, это ничего бы не изменило. Он просто дождался бы, когда ты уйдешь.
– Он что… – Рашель привстала.
– Нет, нет, – торопливо ответила Вианна. – Совсем не то. Он сидел за столом, перебирал какие-то бумаги. Он… попросил меня составить список имен. Хотел знать, кто из школьных учителей еврей или коммунист. – Она помолчала. – Он еще спрашивал про гомосексуалистов и франкмасонов, можно подумать, люди распространяются вслух о таких вещах.
– И ты сказала ему, что не знаешь.
Мучительный стыд вынудил Вианну отвести взгляд, но все же она выговорила:
– Я назвала ему твое имя, Рашель. Вместе с остальными.
Рашель замерла, краска схлынула с ее лица, и глаза как будто сделались еще темнее.
– И они нас вышвырнули.
Вианна, судорожно сглотнув, кивнула.
Рашель поднялась и вышла, не обращая внимания на жалобные пожалуйста, Рашель, прошу тебя, намеренно сторонясь. Хлопнула дверь спальни.
Время тянулось мучительно медленно, в невысказанных молитвах, затаившемся дыхании, под тихий скрип стула. Вианна, не отводя взгляда от крошечных черных стрелок, поглаживала малыша в такт тикающим на камине часам.
Наконец Рашель вернулась. Волосы взлохмачены, щеки пылают – то ли от страха, то ли от злости. А может, от того и другого одновременно. Глаза заплаканы.
– Прости, – выдавила Вианна, поднимаясь навстречу. – Прости меня.
Рашель подошла вплотную, глаза ее блеснули, но гнев тут же уступил место смирению.
– Весь город знает, что я еврейка, Вианна. Я всегда гордилась этим.
– Да, понимаю. Именно это я себе и твердила. Но все равно я не должна была помогать ему. Прости. Ни за что на свете я не желала бы причинить тебе боль. Надеюсь, ты это знаешь.
– Ну конечно знаю, – тихо сказала Рашель. – Но, Ви, ты должна быть осторожнее. Бек молод, симпатичен, вежлив и дружелюбен, но он – нацист, а они все опасны.
Такой холодной зимы, как в 1940-м, еще не бывало. Снег валил день за днем, укутывая поля толстым покрывалом; на поникших ветвях деревьев поблескивали сосульки.
Но каждую пятницу Изабель вставала задолго до рассвета и разносила "террористические прокламации", как называли их нацисты. На прошлой неделе листовки сообщали о военных действиях в Северной Африке и взбудоражили французов информацией о том, что дефицит продуктов зимой вызван вовсе не британской блокадой, как утверждала немецкая пропаганда, а конфискацией нацистами всего, что произвела Франция.