Но как бы ни показались разведчикам вкусными эти домашние блины, больше, чем можно было съесть, эти парни не могли съесть. По их сытым глазам и по ленивым движениям Варвара видела, что они уже стали наедаться. Даже круглолицый тракторист уже начал побалтывать в чашке блином и не сразу заглатывал его целиком, а, откусывая по кусочку, двигал челюстями, как жерновами. А самый младший из четверых разведчиков, тот, что появился в доме у Варвары первым, и вообще уже отвалился от стола, нашел на подоконнике безопасную немецкую бритву Павла и, намыливая в чашечке щеточку на обмылке, стал бриться, стоя перед трюмо.
И тогда Варвара полезла в кухонный стол, налила из литровой банки в чистую тарелку меду и поставила его перед ними. Мед был майский и еще не засахаренный.
- Вот это я завсегда уважал, - сказал круглолицый тракторист. И работа опять пошла у них быстрее.
- Не для нас, видно, припасен, - заметил командир. - Попробуй, братушка, и ты с медом, - предложил он тому, который брился, стоя перед трюмо.
Хлопья белой пены с желтой, как придорожная колючка, щетиной падали с его лица на пол и на кирзовые сапоги.
- Ты же знаешь, что я его и дома никогда не любил, - ответил братушка.
- Так то же дома.
- И вообще я уже под завязку.
- Ну, как знаешь…
Еще бы, для них припасла она этот мед! Когда колхоз, эвакуируясь из хутора, впопыхах бросил за Доном пасеку, она сама съездила туда на лодке с тачкой, сама накачала там из ульев мед и привезла на тачке два пятидесятилитровых бидона. Но пусть, пусть едят! Теперь Шурка уже, должно быть, успел добежать до своего отца - до Павла. Деревянной ложкой она разливала по сковородкам тесто и слушала, как они за блинами обсуждают между собой, как им поступить с другим ее сыном, который лежал на кровати, прикрученный веревками, с кляпом во рту.
Уже и в меду они лениво побалтывали блинами. Первым отчалил от чашки их командир и, отодвигаясь от стола со стулом, закинув ногу на ногу, закурил папиросу. За ним тот, что с усиками, сперва отпустил дырки на три ремень, а потом прислонился спиной к стене, и глаза его, как два черных жучка, дремотно спрятались в веках. И только скуластому, с лицом, как подсолнух, все было мало. Уже и деревянная ложка Варвары скребла по дну макитры, дочерпывая остатки жижи, а он все приговаривал:
- Жарь, хозяйка, жарь! Люблю полицайские блины.
Она не выдержала:
- Ты хучь бы дитю оставил.
Он сразу перестал есть, прихлопнув рот ладонью, и круглое лицо его вдруг стало по-ребячьи виноватым. Он смущенно крякнул:
- Чего же ты, дура, раньше мне не сказала!
Тогда она испугалась: а вдруг он и вправду перестанет есть, а это совсем не входило в ее расчеты. Вон и командир уже докуривает свою папиросу и, покачивая ногой, все чаще прицеливается взглядом к Жорке.
- Да нет, тут еще много. Ешь, ешь, я еще заболтаю, поспешила Варвара успокоить круглолицего.
И черт ее дернул за язык. Не могла до конца стерпеть, видя, как он отправляет к себе в рот один блин за другим, как будто он пришел в гости к своей родной теще.
- Нет уж, хватит, - сказал он, положив на край стола большие руки. И выразительно подмигнул ей карим глазом. - Вот если бы теперь у тебя и кое-что другое нашлось!..
И тут же глаза у него, округляясь сразу сделались изумленно веселыми, увидев, как она с мгновенной готовностью пошарила рукой в простенке у печи и метнула оттуда на стол целую четверть красного виноградного вина. Она выкопала ее сегодня в углу сада по случаю масленицы и спрятала от Жорки до прихода Павла - иначе эта четверть была бы уже порожней.
Круглолицый так и ахнул:
- Вот это да! Свое?
Она не без гордости подтвердила:
- Свое.
С недоверчивым восхищением он, как ребенка, пестовал четверть в руках, прищурив глаз, смотрел сквозь багровое, как вечерняя заря над Доном, вино на свет и даже понюхал горлышко, пошевеливая ноздрями. И вдруг скомандовал Варваре таким громким голосом, что черноусый вздрогнул и проснулся, вылупив глазки.
- Стаканы!
Четыре стакана стояли уже на столе. Но только круглолицый взялся за деревянную затычку, которой была закупорена четверть, как другая большая рука легла на его руку.
- Сейчас не время. Потом. После, - сказал командир разведки.
- С собой, товарищ лейтенант, нам ее несподручно будет нести, - жалобно сказал круглолицый.
- Ничего, разольем по фляжкам.
- Да тут, товарищ лейтенант, его и всего по три стакана на брата.
- Я, кажется, уже сказал, что сейчас не время.
И командир разведки поднялся со стула, оглаживая ремень пальцем. У Варвары деревянная ложка выскользнула из руки и шлепнулась на дно макитры. Как бы ни старалась она отдалить эту минуту, она должна была наступить. Командир докурил свою папиросу. Круглолицый наелся блинов. Черный с усиками успел вздремнуть и уже проснулся. Добрился и братушка Павловой бритвой. Стоя у трюмо и по очереди надувая щеки, он слизывал с них лезвием последние щетинки. Наступило Жоркино время.
* * *
Подойдя к нему, русский командир снова дотронулся носком валенка до пустой бутылки из-под шнапса.
- Так что же теперь нам с ним делать?.. По данным Смерша, самый палач - его братеня.
Тот, что с усиками, тоже остановился у изголовья Жорки.
- Эх, жаль не застали его! Он как раз на шахте Красина и лютовал. Живыми людей в ствол сбрасывал.
Круглолицый вставил из-за его плеча:
- Все равно и этот - полицайская морда.
- И с собой нам его не донести, - задумчиво вслух рассуждал командир разведки.
Они сгрудились вокруг Жорки и говорили о нем так, как будто это его совсем уже не касалось.
- Здоровенный кабан!
- На центнер, а то и больше потянет.
- Что ж, видно, иного выхода нет… - заключил командир разведки.
Тот, который стоял у трюмо, повернул к нему докрасна выбритое, совсем юное лицо и быстро сказал:
- Нет, этого нельзя делать.
- Что же ты, братушка, предлагаешь? - насмешливо спросил его командир.
- Взять его с собой, а там, в Смерше, разберутся, - не совсем уверенно ответил братушка.
* * *
При ней они деловито обсуждали, как будет лучше поступить с ее сыном: теперь же, на месте, его убить или же доставить в какой-то Смерш, где его, конечно, тоже должны будут предать смерти, и она не в состоянии была его оборонить. Его, свою родную кровинку! Кто бы ее послушал! А он, лежа на кровати с кляпом во рту, слышал весь этот разговор от слова до слова и водил по сторонам выпученными глазами. И когда взгляд его останавливался на матери, такая отчаянная мольба кричала из его глаз, что у нее на части рвалось сердце.
Нет, она не может бросить его без всякой защиты. Это ее материнское дело, кого из двух сыновей она больше любит и кого в глубине души считает больше удавшимся, похожим на покойного отца, а сейчас в ее помощи нуждается он один, младшенький. И она поможет ему, поможет. Пусть они не думают, что она, уже старая женщина, совсем бессильна что-либо сделать.
Из окна ей видна была двугорбая хуторская улица, перерезанная между верхней и нижней частями хутора глубокой Исаевской балкой. Едва накатанная зимняя дорога, переваливая через один бугор, терялась в балке и взбегала на другой. И сколько ни напрягала Варвара зрение, ни единой души, ни какой-нибудь движущейся точки не увидела она теперь на бугре и на дороге. Даже хуторские собаки не перебегали ее - их давно уже перестреляли немецкие солдаты.
И пока ни самого малейшего подобия жужжания не появлялось оттуда, с той стороны, которое обязательно должно было появиться, если Шурка застал на том хуторе своего отца Павла.
Должен был застать, потому что Павел уехал туда с утра на школьный двор, где стояли немецкие солдаты с машинами, и приказал ей, чтобы она к вечеру нажарила блинов и откопала в саду четверть с вином, ту самую, которую она поспешила выставить разведчикам на стол, надеясь еще оттянуть время. Без пользы. Целая четверть хорошего вина пропала даром. И теперь она напряженно прислушивалась к тому еще не слышному звуку, что непременно должен был появиться из-за балки, стараясь не пропустить и ни единого слова из разговора разведчиков у Жоркиной кровати.
- И на барана́ его не поднять.
- Разъелся на фашистских харчах.
- А чего это, братцы, от него как дохлым воняет?
Черный с усиками наклонился над Жоркой, к чему-то присматриваясь, и вдруг резко отшатнулся, зажимая пальцами ноздри.
- Да из него вся начинка полезла.
И, брезгливо отступая от Жорки, все они сразу ожесточились.
- Прямо, сволочуга, на постели наделал!
- Боится умирать, пьяная морда!
- А тот, кто слишком добрый, пусть сам его в штаб и доставляет.
Нет, Жорка давно уже был таким трезвым, каким он еще никогда не был в своей жизни. Мать это хорошо видела по его глазам, из которых катились слезы. А то, что с ним сейчас случилось и что привело их всех в ярость, для нее не было в диковину. С ним и прежде, когда он напивался до потери памяти, это приключалось. Случалось и в постели. Сейчас она хорошо видела, что совсем от другого он потерял рассудок и память.
- Ну, тогда ты, Владимир, как-нибудь его без шума, - с брезгливой отмашкой сказал черноусому командир разведки и отошел от Жоркиной кровати.