Анджей не считал возможным разговаривать с незнакомым человеком на подобные темы.
- Вам уж, наверно, наскучило, - спросил он, - так вот ездить и ездить?
- Что вы, тут не до скуки. Сегодня еще хоть небо чистое, будет луна. Но в темные ночи, в дождь пароход стоит здесь до рассвета. Каждый раз течением намывает новые мели, а русло никто не изучает. Некому этим заняться.
- Но для чего же вы ездите?
Человек печально развел руками.
- По профессии я флейтист, флейтист оркестра Варшавской оперы. Что же мне делать? Ходить по дворам?.. Так уж лучше ездить за мясом.
- А, так вы за мясом… - пробормотал Анджей.
- У меня четверо детей, надо кормить их. Жена немного торгует, печет хлеб. Кое-как тянем. У меня пока еще, - он постучал по скамье, на которой сидел, - ничего не забрали.
- Наверно, хорошо прячете, - заметил Анджей.
- Вы даже не знаете, какие у них тут есть тайники, у этих речных матросов. Однажды в Демблине был такой обыск! Сантиметр за сантиметром облазили - видно, кто-то донес. И поверьте - ничего не нашли.
- А было что найти?
- О! Я тогда целого поросенка провез, и немалого - сто сорок килограммов!
- Действительно, смело.
- Не смелость это, а необходимость, - сказал флейтист.
Не дождавшись месяца, пароход остановился у берега. При слабом свете, который шел из кают парохода (на время стоянки огни на носу погасили), видно было беспокойное, но бесшумное колыхание блеклых стеблей аира и камыша. Наступила такая тишина, что и флейтист притих. Опустив голову, он будто прислушивался к чему-то, что исходило от низкой и бескрайной равнины.
Вдруг он достал из-за пазухи маленькую флейту, пикулину, и, приложив ее к губам, засвистел совсем как птичка. Анджей вздрогнул.
Флейтист отнял флейту от губ и с улыбкой (Анджей по голосу почувствовал, что он улыбается) сказал:
- Это у Скрябина во Второй симфонии такие пташки. Эту партию всегда играю я. Если есть где-нибудь птичьи голоса - в "Пасторальной" или еще где-нибудь, - не первая флейта исполняет, а только я. Никто так не умеет…
И он опять заиграл. То был уже не птичий свист, полилась мелодия, такая знакомая, такая волнующая! Анджей вполголоса подпевал:
Спит уже все, и месяц затмило.
Но что-то трещит там, за бором,
Это, наверно, Филон мой милый
Ждет меня под явором.
Мать часто пела это по просьбе Эдгара, и Анджей слушал за дверью. Он не решался войти в комнату - мать не любила, когда сыновья слушали ее.
Это было еще на улице Чацкого. Теперь мать больше уже не поет.
Сердце у Анджея сжалось. Ведь мать еще существует, это она послала его за Антеком. Мать хочет, чтобы Антек приехал, хочет собрать их всех на Брацкой…
При воспоминании о Брацкой Анджея передернуло. Он чувствовал себя очень чужим в этом аристократическом, некрасивом, неудобном доме. Дом был и красивый и удобный, он это хорошо знал, но ему там было плохо и неуютно. Нет, не станет он уговаривать Антека возвратиться…
Флейтист прикрыл глаза. Анджей видел, как он покачивается в такт песне. Подошел матрос. Нагнувшись к ним и распространяя при этом запах пота и угольной гари, он сказал:
- Пожалуйста, перестаньте играть. Не надо привлекать внимание к пароходу. Время позднее… - И, повернувшись к Анджею, добавил: - Ваши вещи я перенес в каюту номер два. Это двухместная каюта. Там вам будет удобнее.
Анджей с удивлением посмотрел на матроса. Тот продолжал стоять, склонившись к нему. В темноте Анджей видел сверкающие белки его больших глаз. Не зная, что сказать, он только поблагодарил:
- Спасибо.
И был еще больше удивлен, когда матрос сказал, уходя:
- Можете туда идти. Тот господин уже в каюте, будете вдвоем.
Козырнув по-военному, матрос ушел. Флейтист молчал. Анджей чувствовал на себе его внимательный взгляд. Пожав плечами, он хлопнул флейтиста по колену.
- Право, я ничего не понимаю.
Флейтист, притянув его за плечо к себе, ответил шепотом:
- Идите в каюту. Это, наверно, важно.
Но в каюте не было ничего особенного. На столике в стеклянном бокале стояла свеча. "Тот господин" уже лежал на одной из скамей, но лица его не было видно в темноте. Анджей сказал: "Добрый вечер" - сдержанно и серьезно. Сел на свою скамью, где уже лежал его рюкзак и несколько темных одеял, вынул папиросу.
- Вам не помешает дым? - спросил он соседа.
Тот что-то невнятно пробормотал, потом ответил:
- Сам курю.
Анджей хотел протянуть ему портсигар, но передумал. Могло показаться, что он хочет рассмотреть лицо незнакомца. А тот явно старался держаться подальше от света.
- Ваша фамилия Голомбек? - глухо спросил незнакомец.
Анджей рассмеялся:
- Да, так записано в кеннкарте.
- А на самом деле?
- И на самом деле Голомбек, - спокойно ответил Анджей. - А вы откуда знаете?
- Я видел, когда вы показывали кеннкарту, когда покупали билет.
- Ага. Вы стояли рядом.
- Да, рядом.
Анджей старался припомнить соседей в очереди перед кассой, но не мог.
- Не сын ли вы Франтишека Голомбека? - спросил незнакомец.
Вопросы эти почему-то не удивили и не встревожили Анджея.
- Да, - ответил он.
Глубоко вздохнув, незнакомец надолго замолчал. Анджей хотел уже ложиться спать и отодвинул рюкзак в угол, когда тот опять спросил:
- Где сейчас ваш отец?
- Не такое теперь время, чтобы каждому доверять семейные дела, - спокойно ответил Анджей, укладываясь на скамье.
Незнакомец промолчал.
- Да, вы правы, - сказал он немного погодя. - Откровенничать не стоит.
Но Анджей, подумав, добавил:
- В конце концов, могу и сказать. Отца нет в Польше.
- Ага. Он был в армии?
- В армии или не в армии, но сейчас его здесь нет, - повторил Анджей и собрался спать. Повернувшись спиной к незнакомцу, он натянул одеяло до самого подбородка.
Анджей уже начал засыпать, когда незнакомец возобновил свои расспросы.
- Вы старший в семье?
- Нет, есть еще старший брат. К нему и еду.
- В Пулавы?
- Под Люблин. Брат учительствует там.
- В школе?
- Нет, частным образом.
Наступила пауза.
- Теперь вы, кажется, уже знаете все о моей семье, - с внезапным раздражением сказал Анджей.
- Нет, еще не все, - незнакомец вздохнул. - А бабка ваша, пани Голомбекова, жива?
- Жива. Живет в деревне.
- В Бартодзеях? - вдруг спросил незнакомец.
- Нет. Под Седлецом.
- Под Седлецом? - с удивлением протянул назойливый сосед.
"Ого, - подумал Анджей, - этот чудак знает даже, что бабуня жила прежде в Бартодзеях. Ясно, это Владек Голомбек".
В каюте воцарилось молчание.
Незнакомец предложил погасить свечу. Погасили.
Разумеется, теперь Анджей уже не мог заснуть, хотя минуту назад сон, казалось, совсем сморил его. Он непрерывно зевал, но лежал с открытыми глазами. Догадка не давала покоя. Что делать? Заговорить напрямик? Нет, нельзя. Чудак будет отпираться. Но раз уж он сюда явился из Москвы…
Анджей повернулся на другой бок.
- Вы не спите? - спросил его незнакомец.
Пробормотав "нет", Анджей задумался. Только сейчас он обратил внимание на акцент собеседника - едва заметный, но явно русский акцент. Даже не в том, как резко прозвучало "с" в слове "спите", но в интонации вопроса, в самом его голосе таилось непольское звучание. Анджей больше не сомневался. "Дядя, - подумал он. - Вот черти принесли!"
- Что у вас в Варшаве говорят обо всем этом?
Вопрос разозлил Анджея. Он не понимал, как это можно так спрашивать - "говорят"! Смотря кто говорит и где, смотря что говорит и что при этом думает…
- Это от многого зависит… - неохотно ответил он.
"Дядя", видимо, почувствовал его настороженность. Он заговорил громче, и непольский акцент его стал еще явственнее.
"В конце концов, ничего страшного, - думал Анджей. - Сейчас тут много вертится виленских ильвовских, никто и внимания не обратит. И все-таки не мешало бы ему заняться своим произношением".
- Разумеется, - согласился "дядя", - это зависит от классовой среды, от возраста, однако надо же как-то осмыслить то, что происходит. Определить свое отношение, оценить общую обстановку…
- Вы были в Варшаве? - прервал его Анджей.
"Дядя" запнулся.
- Был… - ответил он, но очевидно было, что он говорит неправду.
- Ну так зачем же спрашиваете? - возмутился Анджей… - Кто был в Варшаве, тот и здесь хорошо знает, какая там обстановка.
- Да, верно, это чувствуется, - прозвучал в темноте неуверенный ответ.
Некоторое время оба молчали.
- А все-таки как в Варшаве? - спросил вдруг незнакомец.
Анджей повернулся на скамье.
- Вам неудобно? - спросил тот.
- Удобно, только вот рюкзак мешает, - ответил Анджей, а потом добавил: - Отвечу вам, как Флориан Шарый: не столько рана болит, сколько злой сосед донимает.
- Каких соседей вы имеете в виду?
Анджей помолчал, но потом с внезапной решимостью сказал:
- Обоих.
И почувствовал, как его собеседник приподнялся на локте. Отраженный гладью Вислы лунный свет лился в иллюминатор, и Анджей наконец рассмотрел лицо незнакомца. Он насторожился, зная, что тот ему ответит.
Анджей заранее знал каждое его слово не потому, что уже слышал эти слова, не потому, что приготовился к ним, он просто почувствовал, что тот собирается сказать. Если бы Анджей даже когда-нибудь и носил в себе эти слова, сейчас он боялся их и не хотел слышать, а особенно из уст дяди, брата отца.