И в самом деле, дроботовская присказка отличалась удивительной емкостью. Она включала в себя столько понятий, смыслов и оттенков, что заменяла десятки междометий, слов и даже целых предложений. Только нужно было слушать сержанта и смотреть на него.
Раздумывая над своей разнесчастной судьбой и поведением Дробота, Сашка старался не обращать внимания на насмешки разведчиков и даже на вопрошающие улыбочки лейтенанта. Он знал, что попал в переделку, знал, что бывает смешон, но не это было главным. Главное было в том, что собственная гордость и властная воля сержанта заставляли его делать то, чего он не хотел и, в сущности, не должен был делать.
Впрочем, насмешек было не так уж много. Разведчики пропадали на переднем крае, все на том же неудачном для них участке. Только Дробот и лейтенант ходили в другие места, иногда исчезая на ночь. Но и после бессонной ночи Дробот все равно тренировал Сашку.
Глава четвертая. БРУСНИЧНАЯ ВОДА
Прежде чем принять окончательное решение, капитан Мокряков приехал проверить, как взвод готовится к выполнению андриановского плана. Отпустив дрожки, Мокряков, переваливаясь, юркнул в землянку, уселся за стол и беспокойно покрутил головой. Андрианов вздохнул:
- Сейчас прикажу, товарищ капитан. - Он открыл дверь и крикнул: - Сиренко, квасу!
Капитан успокоился и заговорщически наклонился к лейтенанту.
- Ох не нравится мне эта затея, - сокрушенно покачал он головой, взглядом приглашая Андрианова высказаться.
Но лейтенант молчал. Перед любым поиском капитан обязательно сомневался в принятом решении. Ему все не нравилось. Зато потом, когда пленного взять не удавалось, он, как ему казалось, справедливо упрекал:
- Ведь говорил - не нравится мне эта затея! А вы…
Раньше Андрианов и все остальные соглашались с Мокряковым, потому что трудно не согласиться с начальником, который действительно говорил… Но сегодня Андрианову не хотелось, как прежде, уговаривать капитана и тем самым как бы брать на себя всю ответственность за исход поиска, а тем более что-либо обещать, чтобы потом кривя душой соглашаться: да, в самом деле, вы предупреждали. Дело затевалось рискованное, и пусть решает Мокряков.
А капитан не любил решать. Не дождавшись привычного уговаривания, он попытался осуществить второй свой маневр - строгую проверку исполнения приказаний. Он откинулся, слегка выпятил грудь и, грозно сдвигая кустистые брови, сердито спросил:
- На передовой лично проверял? А то, может, твои голубчики просто по землянкам отсиживались, а мне потом отвечай.
Раньше Андрианов обязательно стал бы доказывать, что он ежедневно бывает на переднем крае и проверяет работу наблюдателей. Можно было бы показать и журналы наблюдений, и отчетные карточки с боковых и временных наблюдательных пунктов, не преминув похвалить кое-кого за грамотную отработку отчетных документов. Прокофьев, например, представил отличную карточку. Но сейчас делать это не хотелось. Просто надоело защищать от неоправданных нападок людей, с которыми завтра пойдешь на смерть. И Андрианов опять промолчал. Капитан впервые слегка растерялся и уже обиженно спросил:
- Ты что ж это? Разговаривать с начальником не хочешь?
- Просто я уверен, - неожиданно желчно ответил лейтенант, - что вы и сами видели, как работали в эти дни разведчики. Ничуть не хуже, чем в прошлый раз. Только более скрытно. - И впервые твердо взглянул в светлые, беспокойные капитанские глаза. - Работали так, как было уточнено с вами.
Капитан поерзал - на передний край, да еще днем, он выходить не любил. Как ни оборудована оборона, а траншеи есть траншеи, и при капитанской комплекции не очень приятно тереться шинелью о земляные стенки, подставлять голову немецким снайперам. Ночью капитан бывал на наблюдательных пунктах, а днем у него находились дела в штабе…
Но он постоянно контролировал разведчиков через командиров рот и батарей, позванивая им по телефону и жалуясь, что не может поспеть по всему своему хозяйству. И строевые офицеры честно доносили ему, как работают разведчики на их участках - ведь разведчики всегда делились добытыми сведениями с командирами, а те, в свою очередь, рассказывали им обо всем интересном, что заметили ротные или батарейные наблюдатели. Контакт был полный, и, значит, информация у капитана был правдивая. В общем, Мокряков был неплохо осведомлен о положении дел. Но ершистое настроение лейтенанта его беспокоило, и он задал еще один вопрос: - А этот… новенький… Дробот… не подведет?
- Откуда же я знаю, товарищ капитан? - пожал плечами Андрианов. - В деле его не видел. Разбор он сделал толковый, к поиску готовится активно, с выдумкой. А там… поживем - увидим.
- Как у тебя все легко, понимаешь, - поморщился Мокряков: разговор мудрого начальника с почтительным и менее умным подчиненным не получался. - Смотри, я тебя учить не буду. И покрывать не стану. Самому придется ответ держать.
Выходило, что капитан уже принял решение, но это даже не радовало - ведь иначе и не могло быть. Андрианов, сердясь, упрямо наклонил голову - перед каждым поиском Мокряков обязательно обещал не покрывать. Надоело…
Они помолчали, и Мокряков несколько раз с надеждой посмотрел на дверь. Лейтенант наконец перехватил его взгляд и вышел.
- Сиренко! - крикнул он, держась за притолоку. - Где квас?
И вдруг случилось то, чего еще не помнил взвод. Из каптерки послышался равнодушный сиренковский басок.
- Нету кваса, товарищ лейтенант, не заваривал.
Это был скандал, и Андрианов вначале растерялся, потом возмутился: Мокряков мог простить все, но только не отсутствие кваса. Поэтому Андрианов пошел к кухне. Пошел не затем, чтобы найти квас, а просто потому, что именно там сейчас образовалось самое опасное положение, а он всегда шел туда, где было трудней. И едва он отошел от землянки, как на его месте показался Мокряков и тоже взялся за притолоку.
Он был не то что рассержен, а, скорее, оскорблен. Как и все начальники его склада, он был глубоко убежден, что подчиненные любят его за отеческую строгость, за то, что он умеет с напускной грубоватостью поговорить с ними на их языке, словно у солдат или сержантов есть один язык, а у командиров другой; любят за то, что он хоть и грозил гораздо чаще, чем следовало, но все-таки не наказывал. А тут оказалось, что во взводе забыли о нем, не приготовили даже такого пустяка, как квас. В других местах начальников поят водкой, готовят для них особые блюда, вообще, стараются отличиться, показать свою любовь и уважение. А здесь… Нет, он был оскорблен в самых лучших чувствах и потому смотрел на кухню с мягким и грустным сожалением, слегка покачивая головой, словно говоря: "Эх, вы… Как же это? А?"
Андрианов подошел к каптерке и тревожно спросил:
- Вы что, шутите? Сиренко! Ведь капитан приехал…
- Так, товарищ лейтенант, меня ж Дробот вконец затретировал. Нема ж никакого часу… - И вдруг почти с ужасом произнес: - Ага.
Сиренко так покраснел, так смутился от этого ненароком вырвавшегося присловья, от запоздалого раскаяния в ябеде на своего командира, что Андрианов улыбнулся и почесал затылок.
- Что же теперь делать, Сиренко? Капитан и тебя и меня съест. А заодно и чертова Дробота.
- Ну шо я могу сделать? - Сашка прижал огромные руки к груди. - Шо я могу сделать? Ну забыл! Кругом забыл, и потому виноватый! Может, чаю ему принести? А то - водки? У меня в запасе есть.
- Не пьет он водки, - протянул Андрианов.
- Не может того быть, - убежденно сказал Сиренко. - Такой большой человек, толстый, между начальства всегда, и чтобы водки не пил.
- Нет, не пьет.
- Ну шо ты сделаешь! - Сашка на мгновение задумался, потом махнул рукой и решил: - Почекайте, товарищ лейтенант, может, я это дело справлю.
Он решительно отстранил лейтенанта, поправил ушанку, заправил шинеленку под брезентовым ремнем и пошел к командирской землянке. Андрианов обернулся и с интересом посмотрел ему вслед: такой решительности действий он за Сиренко не замечал. Даже походка у него изменилась - стала более стремительной, не косолапящей.
Сиренко лихо подошел к капитану, лихо брякнул задниками и с завидной сердечностью сказал:
- С прибытием, товарищ капитан. Вы не подумайте, что мы тут о вас забыли, но только в этот раз квасу я нарочно не заваривал. - И почтительно разъяснил: - Потому дело к морозу, с квасу не потеется. На сегодня, товарищ капитан, я вам другое приготовил…
Капитан смотрел на него недоверчиво, и в глазах еще сквозила оскорбленность. Постепенно она исчезала, взгляд потеплел. Нет, конечно же его любили, о нем думали, и это было очень приятно. Но показать этого он не мог. Потому Мокряков вроде бы и сердито, а на самом деле добродушно буркнул:
- Что ж ты там наготовил, штрафник несчастный?
- А вот почекайте минутку, и я вам притащу. Разрешите идти?
И когда капитан, нарочито скептически усмехаясь, отпустил его, Сашка лихо повернулся и пошел к кухне. Поравнявшись с лейтенантом, заговорщически шепнул:
- Авось вывезет.
Успокоенный лейтенант пошел к землянке, а Сашка закрутился в каптерке.
На тренировках он заметил, что в короткие минутки передышек Дробот собирает бруснику, а когда Сашка спросил, почему он не закуривает, объяснил:
- Вы же сами чувствуете, какая у нас нагрузка. Зачем же подрывать организм табаком? Курить хорошо на свободке, ага, а сейчас требуются витаминчики, - и отправил в рот горсть алых твердых ягод, поморщился, проглотил сок и опять наклонился к земле.