"Пропадет сержант, пропадет", - почти с отчаянием подумал Сашка и понял, что он не может его оставить. Не может - и все. На мгновение забылось и дело, и приказ, и все на свете. Осталось самое важное - спасти сержанта.
Сашка вспомнил слова сержанта: "До конца березовой рощи, а там вправо - и на немецкие следы". Но он проскочил рощу. А в ней, может быть, уже бегает сержант, ищет его и не может найти. Может быть, он ранен, исходит кровью, зовет на помощь, теряет те драгоценные секунды, которые могут спасти жизнь и обеспечить выполнение задания.
Контузия ужасом прошла. Сашка опять обрел способность мыслить. Он повернул назад и побежал вдоль своих же следов прямо на приближающиеся выстрелы, а когда достиг первых берез, повернул вправо, как того требовал сержант.
Дальше двигаться ему было невмоготу. Он торговался со своей совестью, ругал ее и ничего не мог поделать. Совесть, доброе его сердце требовали остаться, подождать сержанта. Сержантский приказ, дело заставляли бросить Дробота и идти вперед.
В тот момент, когда долг пересилил и Сиренко еще медленно, нерешительно, оглядываясь и останавливаясь, пошел в сторону, он увидел стремительную, похожую на призрак фигуру. Сержант метнулся от дерева к дереву и, сразу очутившись рядом с Сашкой, выдохнул:
- Пошли.
И они пошли торопким шагом, озираясь и прислушиваясь к всплескам постепенно затихающей перестрелки. Через несколько минут они выбрались на исполосованный следами участок леса. С полкилометра шли по этим следам, потом, услышав говор, треск ветвей, свернули в сторону и вышли на дорогу.
Здесь впервые остановились и отдышались. Влево чернели машины, вправо дорога уходила к селу. Самого села они еще не видели, а только угадывали по запаху жилья, дыма и еще чего-то непередаваемо близкого. Дробот вдохнул этот густой воздух и спросил:
- Ты его запаха не помнишь?
Сашка сразу понял, о ком и о чем спрашивает сержант:
- После поиска заметил, а потом забыл.
- Вот, - печально протянул Дробот, - и мне он тогда пахнул, а я промолчал: думал, человек новый, надо поскромнее. Вот так мы всегда - молчим, стесняемся, а потом… потом…
Он не договорил, махнул рукой и долго сопел.
- Ну, Сашко, двинули. - И усмехнулся: - На последний, решительный…
Он смело вышел на дорогу и уверенно пошел по обочине. Сашка привычно шел следом. В душе было пусто, в голове тоненько позванивало, тело ныло. Даже далекие, теперь редкие выстрелы и очереди не волновали, не наводили на мысль о Прокофьеве: он был позади и никогда уже не вернется, как не вернутся страшные минуты лесного петляния. Впереди будет еще страшнее, и к этому нужно готовиться. Воспоминания придут потом.
Глава десятая. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Все обошлось как нельзя лучше. По дороге разведчики прошли почти до самых строений, засели на опушке, на самом взгорке, и долго смотрели на тихое, припорошенное снегом село. Зрение уже привыкло к темноте и отмечало черные пятна изб и скотных дворов, пунктир изгородей и заборов, туманные полоски дорог.
Из леса, освещая дорогу узкими лучиками фар, выскочило несколько легковых машин и, судя по тому, как хлопали их дверцы, развезли пассажиров по домам. Потом прошли тяжелые крытые автомашины с солдатами, после них в воздухе остался запах отработанного горючего и дешевого табака. Дробот пересчитал машины и долго прислушивался к их гуду. Машины, не останавливаясь, проскочили село.
- Ну вот и второй эшелон пехоты, - сказал Дробот. - Только это не все. Там еще должны быть.
- Да нет, вроде бы все, - миролюбиво вставил Сашка.
- Ты считай: прошло около двух рот. Ни спецмашин, ни третьей роты еще нет. Наверное, паразиты, либо в засаду сели, либо заканчивают прочесывание.
Только около полуночи показались последние машины с пехотой и тяжелые рации, похожие на сундуки, поставленные на колеса. Дробот проводил их особенно внимательным взглядом, подумал и приказал:
- Сашок, быстро связь!
Сиренко привычно развернул рацию и, ожидая, пока разогреются лампы, слушал деловитый, раздумчивый говорок Дробота:
- Они нас запеленговали. Видел, сколько раций вывезли? Так вот, пока они в движении, пока не стали на место, передадим, ага. А то… А то черт его знает, что будет через час.
Удивительно было слышать такое от внешне совершенно спокойного, деловитого сержанта. Он, оказывается, все время думал о будущем, понимал, на что и куда идет, каждую минуту ждал неудачи и, может быть, смерти и все-таки шел навстречу всему. Шел не бездумно, обреченно или очертя голову, а расчетливо, не забывая о тех, кто ждет его сведений, результата его труда и риска.
Если бы в Сашке и всплыли посеянные Прокофьевым сомнения, в эти минуты они показались бы ему смешными. Но Сашка не думал о предателе.
Под утро, когда мороз окреп и даже сюда, на опушку, изредка доносилось поскрипывание снега под сапогами немецких патрульных, разведчики двинулись вперед. Дробот, как всегда, все делал по-своему - теперь он шел по самому краю дороги, ступая на рыхлый, неукатанный снег, и снег покорно молчал, не скрипел.
Двигались скачками: от забора к клуне, от клуни к избяному углу. Проскочат, постоят, прислушаются - и опять сделают скачок вперед. Сашка толком не представлял, куда они должны выйти, но Дробот действовал уверенно. Они приближались к скотным дворам: два приземистых, крытых соломой строения чернели в стороне, неподалеку от выгона, полого спускавшегося к речке.
Только однажды Дробот задержался и несколько минут ползал, точно принюхиваясь, по накатанному снегу. Догнав Сиренко, он довольно хмыкнул:
- Точно, танки здесь. Следы закатаны, но на обочинах - чистые. - И, уже спрятавшись под сараюшкой и осмотревшись, пояснил: - Он любит танки в такие дворы заводить - авиации побаивается. А то - в сараи. Или под навесы. Ты это учти, ага.
Двигаясь задами, по протоптанной стежке, они медленно поднимались на взгорок и неожиданно наткнулись на кручу. Долго стояли под ней, прислушиваясь и принюхиваясь.
По селу еще бродили неясные шумы запоздалой пьянки, слышалась перекличка патрулей, плыли запахи солярки и немецкого постоя - смеси кисло-приторного и устрашающе-горького: так пахнут боеприпасы и военный металл. Обычных, жилых запахов, что так обрадовали разведчиков на опушке леса, здесь, в селе, не ощущалось. Не было и привычных звуков - звяканья ведер, мычания скотины, собачьего лая. От этого стало грустно и тревожно. Сашка вздохнул.
- Ладно, не раскисать, ага, - тоже вздохнул Дробот. - Надо искать пристанище.
Они осторожно, помогая друг другу, взобрались на кручу и сейчас же залегли - неподалеку маячили две фигуры с винтовками. От них тянуло махоркой, и даже Сашка понял, что это не немцы, а полицейские. Стало не по себе: цену предателям они уже знали.
Разведчики лежали в снегу и, еще не зная, что делать, на всякий случай осторожно, по сантиметру выпрастывали оружие, готовясь либо к бою, либо к броску. И когда у обоих почти созрело решение спуститься с кручи и попытаться найти другой путь к центру села, в воздухе мелькнули сразу две недокуренные цигарки и хриплый, простуженный басок крикнул:
- Стой, кто идет?! Стой, говорю! - Полицейский выругался и сорвал с плеча винтовку.
Еще мгновение - и оба разведчика не выдержали бы и открыли огонь: деваться им было некуда. Но кто-то невидимый выругался в ответ, и высокий женский голос дурашливо крикнул:
- Ой, не пужайте! - и добавил такое, отчего Сашка поежился.
Второй полицейский вполголоса, но внятно назвал невидимую женщину как раз теми словами, которыми подумал о ней Сашка. Это удивило - полицейский, оказывается, тоже может думать по-человечески.
- Вот влеплю тебе… - обозлился первый полицейский и щелкнул затвором винтовки.
- Ну и дурак, - пьяно-рассудительно ответила женщина, - Мне все одно пропадать, а ты бутылки рома лишишься.
Тот же простуженный голос, что выругался первым, пробурчал:
- Перестань, Нинка… Пошли…
- А чего переставать-то?! - взвизгнула Нинка. - Мы вот сейчас с нашими милыми хватим ромчику по стопорьку, да и… - она опять сказала такое, отчего Сашка мысленно, а второй полицейский вслух, сквозь зубы, но уже весело выругался.
Первый полицейский пошел навстречу поднимающимся откуда-то снизу женщинам и уже притворно сердито спросил:
- Где шлялись?
- А в гостях. В Крюкове были. Охвицерики молоденькие, веселенькие. - И вдруг лукаво-капризно, с пьяной бесшабашностью попросила: - Брось сердиться-то, Петька. Все равно один черт: красные придут - вас повесят, а нас на Колыму, на переделку. Пойдем-ка лучше по стопорьку хватим.
- Ты болтать болтай, а дело знай…
Простуженный голос равнодушно отметил:
- А что ж, если правда?
Установилась та недобрая, раздумчивая тишина, которая могла кончиться по-всякому. Но второй полицейский разрядил ее просто и естественно:
- А что, Петро, на таком морозе и в самом деле не худо тяпнуть. Пошли.
На светлом фоне низкого неба его силуэт выделялся особенно резко, и разведчики видели, как он решительно поправил винтовку и шагнул к женщинам.
Скрипел снег, доносились голоса, и Дробот, проводив их взглядом, радостно выругался:
- Веришь, аж в пот ударило, ага.
И они опять пошли, пригибаясь и таясь. Слева мрачнели развалины церкви, перед ними под откос к реке сбегала столбовая дорога, по обе стороны которой, тесно прижавшись друг к другу, стояли добротные дома - каменные и рубленые. Занавешенные изнутри окна поблескивали недобро и затаенно.