Властимил Барбора слушал и размышлял. Вот Йозеф читает о единстве, о сплочении пролетариев всего мира. Это необходимо, но как достичь, чтобы весь мир объединяла одна идея? Это, наверно, и невозможно вовсе. Поговорить бы об этом с Фросей! Она девушка особенная - не только потому, что он ее страшно любит, - она вообще с умом. Сказала ведь, что в пролетарской партии нечего делать кулакам и купцам - все равно за свое примутся, людям вредить будут. Да, голова у Фроси хорошая. Она называет его Властик, как мама… И такие разговоры иной раз заводит, словно не с милым сидит. "Когда эта война кончится, Властик, - сказала она однажды, - поедем мы в мое село и организуем артель. Я уже вижу, как ты будешь здорово работать". Власта потянул носом. Не для меня это, Фрося, думать о таких далеких делах. Я солдат революции, и мой долг оставаться в строю. А что будет дальше - увидим…
- Йозеф, - крикнул вдруг из угла Ганза, блестя лукавыми глазами. - Не пора ли перевернуть страницу? А то взгляни на Власту: уснул ведь от твоего чтения. Был бы у него чуб да бритая голова, я бы сказал: запорожец, которого убаюкала милая!
- Эй, заводила, а ты не подумал, может, именно теперь нам вовсе не хочется слушать твою трепотню? - прикрикнул на него Шама.
- Я треплюсь? Вот новость!
- А кто тут болтает больше тебя? - строго сказал Долина. - Ян прав. Не думай, что ты умнее всех.
Продолговатое лицо Ганзы нахмурилось.
- А ты думаешь, что у тебя смекалки столько, что в бочке не поместится?
Власта Барбора встал с седла.
- Чего вы ругаетесь? Если Аршина это успокоит, я обрею голову и отращу чуб. Читай дальше, Йозеф!
Но ссора все-таки разгорелась. Шама и Ганза кричали друг на друга, вмешались Петник с Барборой. Бартак и Долина выскочили из теплушки и ушли в командирский вагон.
- Если бы я не любил Аршина, влепил бы ему здоровую оплеуху, - сказал Долина.
Войта рассмеялся:
- Зачем? Он уже сам жалеет, что сорвался.
Как только Долина и Бартак ушли, Шама закричал во во всю глотку:
- Так, товарищи, начальства нет, теперь мы будем судить Ганзу своим судом! Он у нас узнает, как всех задирать! Ну чего он прицепился к Долине и к Власте? Сделаем чуб Аршину! Запорожец из него не получится, но татарин выйдет!
Шама побагровел, его лицо стало таким же огненным, как и его грива.
Берджих Ганза ухмыльнулся, не торопясь вытащил он из ножен шашку, провел пальцем по лезвию и гаркнул:
- Подойди-ка поближе, сын смерти! Господа, не плачьте над ним, я отправлю его на тот свет безболезненно.
Ян Шама делал вид, будто не слышит, но глаза его метали искры. Он повернулся к Карелу Петнику:
- Портняжка, возьми-ка ножницы и за дело!
Никто и оглянуться не успел, как Шама кинулся на Ганзу, вырвал шашку из его руки, и оба покатились по полу. Сила у Шамы была страшная - в одну минуту Аршин был привязан к своему седлу. Подошел Петник с ножницами и гребенкой.
- Только посмей! - кричал бледный задыхающийся Аршин, бешено крутя головой. Шама сжал ему челюсти и проворчал:
- Будешь вертеться, сделаю из тебя отбивную с чесноком!
Ганза дернулся еще раз-другой, но Петник уже въехал ножницами в его волосы и начал стричь, как барана.
- Не бойся, Аршин, мне не впервой, дома я стриг отца и братьев, и знал бы ты, как они меня хвалили! А татарин из тебя получится знатный!
И Ганза присмирел. С ненавистью таращил он глаза на Шаму, но не двигался - рыжий стоял над ним наготове. "Прямо подручный палача", - пришло в голову Аршину, и взгляд его повеселел.
- Товарищ Шама, а знаешь, ты делаешь доброе дело, - сказал он вкрадчиво. - Я как раз собирался завтра остричься, вот теперь даром это сделаю… А то у меня уже косицы дай бог… А ты, пятачковая душа, - Ганза перевел взгляд на Петника, - уши мне оставь как есть, они мне, знаешь, нужны. Хоть и выросли побольше твоих закорючек, но я желаю сохранить их до гроба. Слышишь?
Товарищи стояли вокруг, безжалостно хохоча при виде того, как ловко Петник орудует ножницами. На макушке Аршина начала выделяться прядка длинных волос.
- К осени вырастет настоящий чуб! - крикнул "челябинец" Качер.
- Спрячь-ка язык за зубами, как бы Карел и его не подрезал, большой будет удар для тебя, - огрызнулся Бедржих.
Власта Барбора поднял с пола шашку Ганзы, вложил ее в ножны и повесил на стену рядом с шинелью.
Тут появилось мыло, Качер с хохотом принялся править бритву на ремне. Беда Ганза опять повел глазами, попытался встать, но Шама прижал его к седлу.
- Намыльте-ка его как следует, наш запорожский атаман любит, чтоб побольше пены было на морде! - вскричал он уже без злобы. Однако он не выпускал Ганзу из рук до тех пор, пока голова драгуна не стала как детский задок, а на темени не остался зародыш чуба. Тогда он его развязал, бросил недоуздок в угол и закурил.
- Так, а теперь произнеси-ка хорошую речь, красавец, - язвительно засмеялся он.
Аршин, не ответив, провел рукой по голове. Задержал ладонь на кустике волос. Криво усмехнулся - глаза его как-то побледнели.
- А удобно мне теперь будет! - выпалил он, однако бодрился он явно из последних сил, потому что в следующую минуту, сорвав со стены фуражку и растолкав товарищей, он выскочил из теплушки. Его проводил громовый хохот, причем выделялся голос Шамы.
Аршин вернулся через час. На бритой голове от чубчика не было и следа. Он сдержанно улыбался и разговаривал, словно медом по губам мазал.
* * *
Войтех Бартак не старался докопаться, отчего к нему так относятся его люди. Некогда ему было. Он любил сидеть в их теплушках, участвовать в их разговорах и смеяться над их остротами. Ему и в голову не приходило, что он чем-то от них отличается. Любой мог его остановить, довериться ему, хотя бы Бартак был и моложе, и заботы своих бойцов он принимал как личные. Конникам он предпочтение не отдавал, и за это его хвалили пехотинцы. А он и не стремился заслужить похвалу, ему достаточно было знать, как кто в его роте настроен. Узнав, что проделали над Бедой Ганзой, Войтех как бы мимоходом похвалил Беду за умелые действия при розыске потерянных эшелонов. Потом вызвал Власту и строго спросил, почему Ганза до сих пор не вступил в большевистскую партию. Власта, удивленный, признался, что говорил об этом с Ганзой, но Ганза до сих пор ничего не ответил.
- Фросин брат тоже большевик, - добавил Власта, - и ее примут не сегодня-завтра, она сослужила большевикам хорошую службу.
Бартак похлопал Власту по плечу и ответил:
- Скажи о своем решении Долине. У него больше возможностей, чем у Аршина, ведь он председатель полкового комитета.
Власта воскликнул:
- Знаю, наш брат не может служить чужому делу…
Наутро кавалеристы отправились в новый объезд Филонова. Натан Кнышев советовал Бартаку не рисковать зря, и Войта вполне понимал его. Командир полка Книжек пожелал им счастливого возвращения.
- До свидания! - крикнул Кнышев и, погладив чистокровку Бартака по крупу, добавил: - Если приведете языка, буду рад. Опять бы поговорили с человеком из другого мира.
Ротный вскочил в седло и махнул рукой - знак к выступлению. За ним тронулось более сорока всадников - прямо как на свадьбу. Так пошутил Шама, и никто не стал издеваться над ним, даже Аршин. "А у этого моста через Бузулук я бы поставил часовых на том берегу", - промелькнуло в голове Бартака, но он тут же забыл об этом. Перед ними расстилался зелено-желтый летний пейзаж. Солнце начинало припекать. Йозеф Долина рассказывал Бартаку, что видели они вчера и как радовались хорошей прогулке.
- А знаешь, нравится мне Лагош, - вдруг перебил сам себя Йозеф. - Он служил у гонведов пулеметчиком, а здесь готов отдать лошади свой паек. Вчера мы наехали на стожок сена. Пусть лошадки полакомятся, говорю, а Лагош взял да и раскидал стог: дескать, красноармейскому коню полагается не сухое сено снаружи, а самое сочное изнутри.
Ротный засмеялся, оглянулся на Михала Лагоша. Парень ехал с довольным видом, сидел в седле как влитой.
- Я просил Кнышева, пусть скажет начдиву, как неудобно жить в вагонах, - продолжал Йозеф Долина. - Валяемся в духоте, дышать нечем, сам знаешь, что такое тридцать мужиков в одной теплушке, а открывать двери на ночь не могу позволить.
- Разговор уже был, - ответил Бартак. - Киквидзе просил потерпеть еще немного, и Кнышев согласился. Книжек за это чуть не отругал комиссара. Голубиреку с его батальоном еще хуже, их выдвинули за мост в поле, они там со всех сторон открыты, как заезжий двор.
- Я скажу Кнышеву, чтоб надоедал Киквидзе до тех пор, пока не найдется для нас место в городе, хотя бы в бараках. Пусть пехотинцы немного потеснятся. Ведь нас всего-то навсего тысяча с лишним…
На голой равнине, шагах в трехстах, появились два всадника.
- Господа казаки! - вскричал Долина.
Войта Бартак повернул коня к строю и приподнялся на стременах.
- Аршин, Матей, за мной! А ты, Йозеф, подожди здесь с остальными да рассредоточьтесь немного. Если что, скачите на помощь.
Долина хотел остановить его, но Бартак был уже далеко, а Беда Ганза и Матей Конядра неслись за ним.
Казаки увидели их, но не трогались с места, не распознав, вероятно, что это красноармейцы, и подпустили их к себе на пятьдесят шагов.
- Кто вы? - крикнул один из казаков.
- Свои! - с тихой яростью ответил Конядра. - Подождите!