* * *
На улицах Алексикова начали появляться странные люди. Они приезжали на базар с самым разным товаром или под видом спекулянтов, предъявляя милиционерам замызганные бумажки с неразборчивыми подписями и печатями. У многих на лице так и было написано, что мысли их и нагайкой не вышибешь, а женщины - нет, то были не грубые бабы, а хитрые и сметливые девицы из разных концов России. Красноармейцам не приходилось их долго уговаривать. Об одной такой Ганоусек до надоедливости рассказывал товарищам: сначала прямо как масло, а потом - солдатик, солдатик, а сколько вас тут? Отвечал он ей так: а я не считал, да и зачем? Главное, мы тут - и точка.
Шама нашел себе красавицу в маленьком трактире. Глаза что голубые озерца, на подбородке ямочка. Тщедушный мужчина, сидевший с нею, был старше ее, пиджак его в поясе вытерся от солдатского ремня. Он отхлебывал водку, добродушно ухмыляясь в бороду, хотя в глазах его мерцали раскаленные угольки. Шама разговаривал больше с женщиной.
- Она не жена мне, - сказал с самого начала мужчина. - Ее муж погиб под Харьковом, и ей приходится кормиться, как сумеет. Такие теперь времена. Но - сами видите - к счастью, ей есть что продавать…
Она ударила его кулаком в плечо, ее молодое лицо стало злым.
- Не верьте ему, товарищ! - выпалила она. - Он мне сосед и злится, что я не зову его, когда он проходит мимо моей хаты. Вот в Алексиково переехала. Думаю здесь легче прожить.
Шаме всего двадцать один год, он еще не разбирается в медовых речах женщин. Мужчина, как бы обидевшись, залпом допил водку и пересел за соседний столик.
- Не любит чехов, - усмехнулась красавица. - Пойдемте в другое место.
Потом в теплушке Шама хвастался: держитесь вдов, ребята, они не разыгрывают из себя недотрог, да и зачем?
- Нынче жизнь человека висит на волоске, - говорит Ян Шама, захлебываясь от смеха. - Тело у ней белое, как береза, а болтать любит - страсть! Откуда, дескать, я, чем занимался на родине и какая у меня мама, хорошая ли? И что же ты, миленький, домой-то не поехал, коли возможность была, ведь белые всех вас перебьют, вас ведь горсточка. Ну, посмеялся я над ней, а она, как теленок, глаза стала таращить, когда я рассказал, как наш взвод с Бартаком и Долиной обратил в бегство казачий эскадрон. В политике она - ни бум-бум. Рассказывала мне, какой у них мудрый председатель сельсовета. Как красные в село - он красный, как белые - он моментально белеет. Много людей так спас. Когда, ребята, вы умоетесь, я приведу ее сюда, сами ее послушаете. Даже потрогать ее позволю, чтобы вы не говорили, что я жадный.
- Да я тебе ноги переломаю и ей тоже! - проворчал Беда Ганза. - Нечего превращать нашу теплушку в это самое…
Матей Конядра - он отращивал себе бороду и выглядел теперь более мужественно - перестал пить чай, нахмурился:
- Правильно, Аршин, пусть Ян сам хлебает свой сироп. Да и вообще - деревенская ли она? Ты осмотрел ее руки, Ян? Может, ты забыл, что нам твердит комиссар?
- Ну, я тоже не лыком шит, - не очень уверенно возразил Шама. - Я ей сказал, что из чехов Киквидзе можно составить целую бригаду.
У Конядры дернулось плечо. Не мог он промолчать сейчас!
- В офицерской школе, - начал он, - читал я французскую книжку, мне дал ее товарищ, тоже студент. А написал книжку один французский прелат, хитрая лиса. Писал он там об одном кюре из Сент-Антуана, таком же пройдохе, как председатель сельсовета твоей крестьянки. Тот тоже был ни красным, ни белым, пока вокруг было спокойно, он служил католикам, а когда верх взяли гугеноты, переметнулся к ним. После издания Нантского эдикта он моментально вернулся в лоно католической церкви и радовался, что все опять в порядке. Однако его предали церковному суду и спросили: "Брат, можно ли так меняться?" А кюре на это: "Да я и не менялся, просто я хотел оставаться приходским священником в Сент-Антуане, и больше ничего". А кто, как вы думаете, ребята, стоял за всем этим? Женщина! Так что, Ян, советую тебе бросить свою "белую березу", пока сам ты не покраснел от собственной крови. Я скажу Кнышеву, пусть к ней приглядится. Дашь мне ее адресок?
- Ты женат, вот и завидуешь мне! - огрызнулся Шама.
Конядра не ответил. Стиснул зубы, глаза его позеленели. Нет, не станет он делиться с Шамой своим горем - не вынесет он его сочувствия!
Комиссар Кнышев вызвал к себе Сыхру, Голубирека и командиров рот. Командира полка Книжека не было - он все еще не возвратился из Тамбова.
- Я думаю, - сказал Голубирек, - надо бы усилить артиллерию полка и сформировать сильное конное подразделение. Если не хватит для нее чехословаков, можно набрать других славян, хотя бы хорватов.
Войта Бартак засмеялся:
- Я за отряд кавалерии, товарищ Кнышев, и с ходу прошу отдать его мне. Есть у меня на примете командир для тамбовской артиллерии - Курт Вайнерт. Он артиллерист, и, пока наша дивизия была в одном месте, он ходил к Борейко, помогал обучать чешских и немецких артиллеристов.
Кнышев наморщил лоб. "Ах вы, ребятки мои, славные мои ребятки! - пронеслось у него в голове. - И батарею мы с вами новую организуем, и Вайнерта приставим к ней. Первую роту Сыхры доверим Пулпану, пусть только немного поправится после ранения, а Войта получит кавалерийский эскадрон…"
Кнышев чувствовал, как радость освещает его лицо. Торопливо закурил.
- Ну, мы пошли, Натан Федорович, - стал прощаться Бартак, - только вот что еще должен я вам сказать. Я бываю у одной девушки, она работает в городском Совете и всем сердцем наша. Вчера она мне сказала, что к Филонову стягиваются большие белогвардейские силы - тысяч до десяти казаков. Хотят уничтожить нашу дивизию.
Кнышев стал серьезным.
- Знаю, Войта, пора нам к Киквидзе. Звонил я ему, а он и слушать не желает. Говорит, чехам еще нужен отдых. И он, пожалуй, прав.
- Говорят, под Филоновом - сам генерал Краснов, - сказал Бартак. - Может, завтра узнаю, где он скрывается. Охота мне захватить его… Вот это было бы знатное учение для наших, правда, Ондра?
Смеясь, Бартак и Голубирек простились с комиссаром. После их ухода Кнышев вызвал Вацлава Сыхру, и вдвоем они долго сидели над картами районов Филонова и Алексикова.
- Не дадимся им, правда? - проговорил Кнышев, глядя как Сыхра ловко скручивает костистыми пальцами цигарку.
- Да и чего ради? - ответил Сыхра. - Но думаю, надо мне съездить к Василию Исидоровичу, да с утра. Войта меня заменит, да еще Ондра тут у тебя. По телефону какой секретный разговор…
- Поезжай, - сказал комиссар.
В вагон вдруг ворвался Властимил Барбора, за ним Бартак. Власта четко доложился и, еще переводя дыхание, заявил, что у него есть важное сообщение.
- Садись, - коротко сказал Сыхра и, взяв со столика комиссара стакан с вином, подал его молодому кавалеристу. - Выпей и выкладывай!
Барбора пригубил, икнул и, смутившись, покраснел.
- Прибежал от своей красавицы, - начал Войта Бартак, - и надо немедленно возвратить его ей: в ее доме что-то неладное…
- Ну, говори, - обратился Кнышев к кавалеристу. Властимил Барбора старался говорить покороче:
- Я помогаю Фросе убирать непроданную зелень в ее лавчонке. Потом мы идем к ней домой, на Петроградскую, дом 13. Внизу живет купец Антонов, человек скупой и гордый. Сегодня мы увидели в его лавке пятерых мужчин. Они предлагали купцу синее сукно, какое идет на казацкие гимнастерки, однако не похоже было, чтобы они торговались. С ними была молодая женщина, та, которую я уже раза три видел с нашим Шамой. Фрося вдруг вся переменилась в лице, встревожилась, что ли, и говорит: хотела бы я узнать, что за женщина. Я послал ее в лавку купить съестного, а заодно приглядеться к тем людям. Антонов первым делом увел посетителей в помещение за лавкой, а потом стал обслуживать Фросю, как никогда раньше. "Как ваша торговля, Яковлевна?" - спрашивал он и, мол, сам тоже не жалуется, хотя и тяжелые времена. Вот, говорит, привезли мне сейчас из Филонова мануфактуру, не хотите ли взять на брюки для своего милого? Потом мы поднялись к Фросе, а она места себе не находит, да вдруг и говорит: сейчас докажу, что люблю тебя! И выбежала. Вернулась скоро, вся взволнованная. Говорит, слышала за дверью, как та женщина кричала, будто пьяная, что советует напасть на чехословацкий эшелон завтра вечером, чтоб никак не могли они попасть в Филонове. Тут Фрося вспомнила, что видела эту компанию в лавке Антонова уже несколько раз, и куда-то побежала. А я - сюда. Вот и все. Если вы в курсе дела, товарищ комиссар, то извините.
Кнышев посмотрел на Сыхру, потом на Бартака.
- Позовем-ка Шаму с Голубиреком, - сказал он. - Товарищ Барбора, передайте им мой приказ и возвращайтесь.
- Видали голубчиков, аппетит у них разыгрался, неплохо придумали! - вскричал комиссар, когда Власта вышел. - Товарищ Сыхра, объяви тревогу. В город отправить двадцать человек конных с наганами. Приготовить пулеметы.
- Я пойду в ЧК, - сказал Бартак. - Нельзя упустить шайку. Я знаю, где дом Антонова, приведу чекистов прямо туда.
- Идти мало, лети, товарищ! - вскричал Кнышев. Шрам на его лице налился кровью и выглядел угрожающе. Комиссар обратился к Сыхре:
- Поедешь к Киквидзе с первым же поездом и без промедления вернешься. Прошу у него приказа о выступлении в Филоново.
В дверях появились Шама, за ним Голубирек и Барбора. Комиссар встал.
- Товарищ Барбора, немедленно бегите к своей Фросе. Возьмите оружие. Если услышите стрельбу в квартире Антонова, бросайтесь на помощь товарищу Бартаку. Поняли?
Власта Барбора выскочил из вагона кбмиссара, влетел в свою теплушку, зарядил наган, набил карманы патронами и помчался на Петроградскую.