Богоуш Кавка согласен с Ярдой Качером. "Я тоже теперь не мог бы уже дезертировать, - буркнул он, - не мог бы ни за что и не люблю вспоминать, какой вздор я нес в Тамбове. А ребят жалко до смерти - такие молодые! Не забыл я, как Ирка Хмелик поливал дутовцев из пулеметов, пока не заело ленту, и как потом в Тамбове его подстрелил какой-то негодяй. А помнишь братьев Тонду и Лойзу - их разорвало белогвардейским снарядом у ветряной мельницы! Ничего от них не осталось, только яма в степи… Думаешь, все это - напрасные жертвы ради чужой страны? Нет, Франта, дружище, где-то же должна была начаться революция!"
Кулда отмалчивался. Думал. "В Легии мы жили единой душой. Стоило офицеру произнести слово "родина", и мы тянулись в струнку…"
Раз как-то Ярда Качер вскипел: "А что такому легионерскому офицеришке надо от родины? Хотя бы Чечеку, который так гнусно поступил в Пензе! Мягкое кресло под зад? Чтоб родина была для него дойной коровой?" Франтин Кулда возразил: "Им придется так же работать, как тебе, не думай! В нашей республике мы установим равенство, и притом без всяких убийств!" Ярда Качер фыркнул: "Как бы не так! Моего хозяина, например, в наши ряды не втиснешь. Вон твой отец лишь приказчик у хозяина, а, может, и его не втиснешь!"
После подавления тамбовского восстания, по дороге в Алексиково, Франтишек Кулда сказал друзьям:
- Нечего было плестись за Конядрой, ребята. Хотя бы уже потому, что он плюнул на легионерское звание и пошел рядовым, да к тому же в кавалерию, а нас бросил. Расскажи я об этом отцу - да он до тех пор будет головой качать, пока она не отвалится! И не дай бог вам слышать, какими словами он будет крыть Конядру!
- Возьми ты в толк, Франта, у каждого свое понятие. Прапор не хочет, чтобы его упрекали, будто он пошел к большевикам ради чина, - проворчал Качер. - И меня, например, он спрашивал, не хочу ли я с ним вместе в кавалерию, потому что помнит, что я был конюхом. А я, дурак, не согласился из-за вас с Богоушем. Но теперь я бы с этим не посчитался.
- Я тоже, - сказал Богуслав Кавка. - С прапором всегда чувствуешь себя как-то увереннее. Мне достаточно, чтоб он был рядом, и я дерусь, как лев.
- Значит, вы могли бы бросить меня? - с горечью воскликнул Кулда.
- Пойдем с нами, я тебя всему обучу.
Кулда огорченно покачал головой. Казачьи шашки наводят на него страх, он в жизни не держал ни одной в руках. Вот у пилорам он знает, за что взяться, чтобы правильно разрезать бревно даже на полдюймовые доски, а лошадь! И чего они его все уговаривают? Он не ребенок! Кулда рассердился:
- Ну и идите! Ездите хоть на верблюдах, а я с вами не желаю больше иметь ничего общего. Я бы с удовольствием вернулся в Легию.
- И с богом, ступай куда хочешь, - возмутился Качер, - а мы останемся тут, правда, Богоуш?
Кавка и Качер ушли в город. В трактире полковой оркестр репетировал русские марши, а Богоуш громкую музыку любил. Франтик Кулда остался в теплушке. Мысленно он продолжал спор: "Ребята, вы меня не понимаете, ведь я вас по-прежнему люблю, только не говорите мне, что в Легии вы себя чувствовали неуютно. Нас там было много и кормежка лучше была, и, пока мы сами не начали, большевики нас не трогали. А здесь всего несколько дней - и три таких боя… Мне и подумать-то о них страшно. Богоуш правильно сказал, с нашим прапором хорошо, или и мне пойти в конницу за ним?" Не верит Франтик, что в кавалерии легче служить. Там ведь сначала надо заботиться о коне, а потом уже о себе…
Когда Качер и Кавка вернулись из города, они нашли Кулду на том же месте, на котором оставили его.
Ярда Качер нахмурился:
- Я так думаю, Франта, заслужил ты хорошую таску. Все еще хочешь назад? Да тебя прямиком к Гайде отправят, а он умеет вправлять мозги кающимся..
Франтик Кулда потупился. Как эти ребята все упрощают! Пока они с ним считались, все шло хорошо, а теперь Ян Пулпан и всякая там пропаганда Йозефа Долины совсем вскружили им головы. Кулда вздохнул:
- Вам, ребята, легко говорить, а я, видно, иначе сделан. Хочу вернуться домой как чех, а тут меня все время наряжают в одежку, которую я носить не хочу. У меня от этого голова трещит. Какой я интернационалист? И слово-то это я впервые здесь услышал. И никакой я не большевик, просто люблю работать на пилораме, вот и все. Хозяин обещал сделать меня мастером.
- Говоришь, словно сказку рассказываешь, - обозлился Качер. - Неужели тебе нравится вечно гнуть спину на другого, на хозяина лесопилки? Мы хотим, чтобы все жили своим трудом. Слыхал вчера комиссара - мы должны совместно воевать, чтобы потом всем вместе трудиться без капиталистов, в том числе и без твоего хозяина, что наобещал тебе журавлей в небе. Неужели ты ничего еще не понял, несчастный ты человек?
Богоуш Кавка ткнул Качера в плечо.
- Оставь его, Франта добрый малый и наш. Он зашел в тупик, но выберется из него, увидишь. - Богоуш свернул цигарку и подал ее Кулде. - Закури, Франтик, мысли в порядок придут.
Кулда все качал головой, вздыхал, производя звуки, какие производят старые мехи органа. Махорка не помогла.
- Но отец меня не поймет, ты же его знаешь, - вдруг выговорил он.
- Поймет, Франта, увидишь!
- Не поймет, Богоуш! - Кулда поднялся, прошелся по теплушке и вышел вон. Отец его не поймет!
Наконец-то он понял, что ему мешало защищать собственную жизнь, собственные мысли и вообще все. Отец его говаривал соседу, сапожнику Малине: "Не мелите чепуху, дяденька, меня хозяин не обирает, он даст мне все, о чем я попрошу. А не даст - сам возьму". Сына-большевика такой человек вышвырнет из дому, как паршивую овцу! Франта бродил по перрону, без всякого интереса следя за вокзальной суетой, за пестрой толпой. Дети протягивали к нему руки за подачкой - он поделил между ними несколько копеек. К чему ему деньги? Радости за них не купишь, а дали мне их за кровавую работу. Вынул из записной книжки два рубля, сунул в руку молодой женщине с ребенком. Та рассыпалась в благодарности, позвала к себе - живу, мол, недалеко. У Кулды одеревенели ноги, кровь ударила в лицо. Не разбирается он в здешних людях! Даже такую вот принял за порядочную… Он крикнул ей, чтоб сгинула, и поплелся дальше, словно побитый. У выхода столкнулся с Кавкой.
- А мы тебя уже целый час ищем, - сказал Богоуш. - Будет митинг, должна явиться вся рота как один.
- Отстаньте вы от меня с вашими митингами! - взорвался Кулда, однако позволил Кавке увести себя.
Красноармейцы первой роты кучками стояли возле теплушек, смеялись, разговаривали.
- Набирают добровольцев в разведку, - сказал Кавка. - Мы с Ярдой и тебя записали, вместе пойдем.
Кулда испуганно вскинул глаза:
- Что это вам в голову пришло?
- Ничего не пришло, ведь Качер, Кавка и Кулда всегда вместе, - засмеялся Кавка. - Чего ж ты удивляешься?
- Так было, - ответил Кулда сдавленным, пустым каким-то голосом, - а больше не будет. Впрягся я с вами в одну телегу, и зря… - Он снял со своего плеча руку Кавки и добавил: - Подожди, я только в вагон зайду. - Глаза его странно светились, словно он сбросил с себя большую тяжесть.
Богоуш Кавка видел, как Кулда вскочил в теплушку, и стал ждать его. Усмехнулся: какая это муха укусила Франту?.. Ведь у ветряной мельницы, и в Тамбове, и под Урюпинской лупил белых вовсю, и рука его не дрожала. Откуда же в нем вдруг такая неразбериха? Правда, когда вернулись в Алексиково, он сказал, что лучше бы ему остаться на поле боя, но он просто хотел проверить, что скажем на это мы с Ярдой. Ну ничего, он еще найдет себя - хотя бы ради того, чтоб сделаться мастером на лесопилке…
Из теплушки донесся выстрел. Богоуш на миг оцепенел, потом бросился в вагон. Кулда лежал на полу, рядом с ним - винтовка. По лбу стекала кровь. Лицо бледное, в угасающих глазах - смерть. Пороховой дым рассеивался, словно торопясь прочь от трупа. Кавка схватился за голову, беспомощно выглянул наружу. Недалеко, в кучке кавалеристов, рядом с Конядрой, стоял Ярда Качер, залихватски сдвинув фуражку на затылок. На соседнем пути, окутанный паром и дымом, пыхтел паровоз.
- Ярда, Ярда! - вырвалось у Кавки.
Качер не слышал. Неужели не расслышал и выстрела? Обернувшись к Кулде, Богоуш пролепетал:
- Я не виноват, Франта, и Ярда не виноват - наш брат не стреляется, когда у него есть друзья, которым можно верить…
Больше он ничего не мог сказать, в мыслях был полный хаос. Он медленно вышел из вагона и пошел к Бартаку доложить о случившемся. Но что он скажет дома отцу Кулды?
В теплушке кавалеристов завязывались дружеские связи. С первого дня службы в коннице Михал Лагош почувствовал себя как дома. Вспоминали Костку, Даниела и других погибших под Урюпинской. Беда Ганза часами просиживал с Лагошем в привокзальном трактире или на скамейке в зале ожидания, слушая его рассказы о Наталье. Кому-то теперь она стряпает? Несколько вечеров подряд сочиняли общие письма - одно Наталье, другое - Нюсе, чтоб ни та, ни другая не обижались. Йозеф Долина помогал писать, хотя, читая потом их сочинение, посмеивался: дорого платят ребята за женскую благосклонность!
- Ничего ты не понимаешь, Йозеф. Наталья от меня ничего не скрыла, она меня любит и готова пойти за мной хоть на край света, - обиделся Аршин.
- А Нюсе и скрывать-то было нечего. Я пришел к ней, как король к честной невесте, - гордо произнес Лагош.
- Ладно, только читать им ваши писульки будет кто-нибудь другой, - засмеялся Долина, который, несмотря на то, что был избран председателем полкового комитета, никак не мог утвердить свой авторитет среди друзей.