Маленький драгун сверкнул глазами на Михала Лагоша, и взгляд его задержался на ушах словака, намазанных то ли дегтем, то ли какой-то черной мазью, присланной из села Максим экономкой начальника. Драгун усмехнулся: парень словно в повидле вывалялся.
- А может, и ждут. - Аршин снисходительно улыбнулся. - У нас люди добрые…
- Ох, - вздохнул кто-то за спиной Аршина, - пешком бы потопал, только б домой! Как вспомню нашу чаславскую равнину, божью ладошку, - так бы и разделил сердце со всеми! Или взять нашу радугу. Встанет - от Лабы до Лихниц. А краски! Тут таких радуг и не видывали, здесь хорош только лес, который мы валим для Керенского, чтоб на авось войну продолжал. И еще Десна хороша, и лини, и сомы в ней… - Это совсем еще мальчик. Ворот шинели поднят, и высовывается из него круглое лицо с толстым добродушным носом.
- Эй, Радуга, отсыпь-ка немного махорки, - попросил драгун.
Получив табак, он аккуратно свернул цигарку из обрывка пожелтевшей газеты и жадно затянулся. Глаза его засияли, продолговатое лицо прояснилось.
- Любопытно мне, братцы, чем-то вся эта заварушка закончится, - снова заговорил он, будто задумавшись. - Мы тут как в лесу дремучем. Русские газеты разбирать лень - уж и то хорошо, коли кое-как объясняемся с какой-нибудь "барышней". А чешские газеты только на цигарки и годны. Чешское государство - что ж, в этой лотерее я бы принял участие, да только наши киевские умники какого-то короля выдумывают, а этого мой желудок не переварит. Нет, не пойду я в Легию ради того, чтобы сел опять над нами какой-нибудь король вроде Фридриха Пфальцского. Наш кадет говорил, полки Легии отправят во Францию против немцев, словно нельзя двинуться на немца отсюда. Ну, пока суд да дело, а они еще не во Франции, и если поедут через Владивосток, то попадут туда не раньше лета будущего года, а это уж будет после бабушкиной свадьбы. И собственно, кто такой этот Масарик? Никогда не слыхал этого имени.
- А я, думаешь, слыхал? - сказал Лагош, тот самый, у которого уши словно в повидле. Теперь он с ожесточением чесал спину о бревенчатую стену. - Бартак говорит, Масарик - профессор и депутат от Моравии, а здесь организует чешскую Легию да в газете "Чехословак" пишет против Ленина. Но о Ленине я тоже ничего толком не знаю. Мужики в селе говорили, будто он немецкий агент.
Маленький драгун нахмурился:
- Брось, какая ему выгода? За ним - петроградские рабочие, они с ним как сабля в ножнах, и думаешь, они бы давно не разобрались? Есть среди них толковые ребята, любую фальшь почуют. Нет, брат, я ставлю на русских, эти знают, что делают.
- Неудивительно, недаром, пока мы жили в Максиме и у тебя еще не было чесотки, ты брал уроки украинского у Натальи, - хихикнул Лагош.
- А ты их брал у кухарки Нюси, так что не очень-то разоряйся, черноухий! - отрезал драгун. - Только ты - кулацкий сынок, тебе-то шашни с батрачками с рук сходят, а я - просто панский колесник и должен знать свое место. Это дома, в Чехии. А здесь, в плену, я такой же ефрейтор, как и ты, и обоим нам туговато приходится. А что ты словак, а я чех - какая разница? Я бы и без Натальи верил русским. А ты читал хоть одну украинскую книжку, бревно? Нет! А я читал, и даже две: одну про войну с Наполеоном под Москвой, а другую - сказки.
Лагош оскалил зубы. Они блеснули под усами, словно он хотел припугнуть драгуна.
- Чего это ты так на меня взъелся, Беда? Разве я не вылавливаю у тебя вшей за воротом? А ты у меня? Твоя Наталья сумела выкрутиться, а Нюська донашивает…
- Ну вот что, про Наталью враки, это так же верно, как то, что я Ганза, - запротестовал драгун. - Что я, дурак? Но все это к делу не относится, в конце-то концов, здешние мужики в австрийском плену, а наши бабы, слава богу, тоже не малокровные.
Пленные расхохотались, разбудили спавших, те злобно закричали, требуя тишины. Кадет Войтех Бартак поднял голову от газет и воскликнул:
- Ребята, успокойтесь!
- Оставьте их, - хохотнул Долина. - Уж коли они от политики перешли к женщинам, значит, скоро залезут под одеяло. Не знаете, что ли? Лучше расскажите, что нового в газетах.
Бартак потянулся, встал и подошел к печке. Из тех, что сидели вокруг драгуна Ганзы, поднялся долговязый Тоник Ганоусек, за ним - сам Ганза и Михал Лагош, тот светлоусый парень с обмороженными ушами. Все они подошли к Бартаку.
Ганоусек подкинул в печку. Мокрые поленья зашипели, из дверцы пыхнул черный дым. Тоник ногой захлопнул дверцу и виновато улыбнулся Бартаку, но кадет махнул рукой:
- Не очень-то это полезно для здоровья, но ты не слушай жалоб. Главное, чтоб пожарче было.
- У нас труба - восемь метров, но я могу удлинить, - вызвался Ян Шама. - Иван привезет трубы…
- Удлиняй хоть на километр, лишь бы не дымила. Я тепло люблю, хотя бы и с дымком да с вонью, - засмеялся Бартак. - Кто знает, ребята, долго ли будем жить, как сейчас. Вот вы говорили о Петрограде - все верно, мужик Иван сказал правду. Уж и до Москвы дошло, думаю, большевики доберутся и до Киева. У меня на столике лежит "Чехословак", можете утром почитать, а потом поговорим. Только смотрите, ребята, не разорвите на цигарки!
Йозеф Долина сгреб со столика кадета все газеты.
- Ганоусек, ступай ложись, я вместо тебя ночью за печкой пригляжу, - сказал он, засовывая газеты за пазуху. - Вы не против, господин кадет?
- Нетерпелив ты, сержант, но я не удивляюсь, - улыбнулся Бартак. - Газеты теперь интереснее читать, чем романы. Остальным - спать! Утром я за вас вставать не буду!
Ганоусек потер затылок и начал разуваться. Потом старательно обмотал ноги на ночь старым женским платком, искоса поглядывая на Бартака, который тоже готовился ко сну. Повозившись у своей узенькой койки, Бартак накинул шинель и вышел вон. Ганоусек не стал дожидаться его возвращения. Он бросился на нары и, натянув шапку на уши, завернулся в одеяло. Теперь бы еще кусок хлеба с салом - вот было б здорово. Глубоко вздохнув, Ганоусек мгновенно уснул.
Аршин Ганза выпросил у Властимила Барборы еще немного махорки.
- Как ты думаешь, Беда, не прорубить ли нам лед на Десне да не половить линей прямо руками? - сказал Власта. - У нас дома мы так делали под рождество. Правда, наша Доубрава далеко не Десна, однако лини и у нас водятся.
- Попробуем, - сказал драгун.
Возвратился Войтех Бартак, совсем озябший. Он долго тер руки над печкой, топал ногами, а сам пристально глядел на Долину, который так и впился глазами в газету. Вдруг Бартак извлек из-под гимнастерки другую газету и сунул ее Долине:
- Вот, прочти это, сержант. Первый номер новой киевской газеты, только утром верни обязательно. В ней такое найдешь, что и тебе по душе будет. Я достал ее в Чернигове у одного молодого еврея.
- "Свобода"? - прочитал Долина. - Что ж, я за свободу. Вы попали в точку, - сержант снизу вверх взглянул на кадета. Бартак улыбался.
Долина развернул газету и склонился над ней. Взгляд его выхватил подчеркнутые строчки: "… всеми силами поддерживать русскую свободу… Свобода чешского народа лучше всего будет обеспечена, только если мы пойдем вместе со свободным народом русским…" Долина торопливо перевернул газету и пробежал глазами внутренние страницы, где на полях были пометки Бартака.
- Нет ли у вас еще?
- Есть еще один номер, я его дам тебе, когда сам прочитаю. Там табачок покрепче.
Кадет, дружески сжав плечо Долины, отошел к своей койке.
- Не забывай подкладывать! - крикнул он еще, натянул толстые войлочные чулки и улегся.
Сержант заглянул в печку. Пламя облизывало промерзшие поленья, не поддававшиеся огню. Йозеф махнул рукой и, сгорбившись на чурбаке, углубился в чтение. Позже, когда все уже спали, Долина спохватился, что забыл закрыть на ночь оконца.
С нар доносилось дыхание спящих, храп, временами кто-то бормотал во сне. Конечно, двадцать пять молодых парней спят не так, как грудные младенцы, но Долина не обращал внимания. Эх, потолковать бы сейчас с товарищами со "Шкодовки"! Была там у него хорошая бригада, они ездили в Венгрию на монтажные работы и хорошо узнали, как бедствуют люди. Здесь ему так не хватает товарищей…