Завязался разговор о Троцком. Толком никто ничего о нем не знал, в том числе и Бартак. Слышали только от русских - Троцкий сорвал мирные переговоры с немцами.
Вагон громыхал и трясся по рельсам, местами кое-как исправленным после налетов белогвардейцев. Бартак, Шама и Петник смотрели в унылые полустепные просторы… Перед станцией Филоново поезд остановился. Город был еще далеко, на неровном горизонте рисовались лишь контуры крыш и труб.
- Видно, опять нет дров для паровоза? - усмехнулся Петник.
- Пойду, ребята, взгляну, в чем там дело, приготовьте карабины, - сказал Бартак и выпрыгнул на полотно.
Шама и Петник тоже вышли, но остановились у вагона. Вскоре из всех вагонов высыпали добровольцы, не понимая, что случилось. Из теплушек пехоты воинственно торчали стволы пулеметов. У штабного вагона стояло трое конных с красными звездами на фуражках. Бартак подбежал, когда они уже прощались, с Вацлавом Сыхрой, начальником эшелона.
С батальонным командиром Сыхрой Войта Бартак познакомился еще в Тамбове, у командира полка Книжека, и узнал тогда, что до войны Сыхра был учителем в школе национального меньшинства в Брунтале - в родном местечке матери кадета; так молодые люди и подружились. Сыхра задумчиво дергал свои светлые усики, но, увидев Бартака, оживился и кивнул ему. В куне Сыхры сидел командир второй роты Голубирек, о котором так уважительно говорил Бартак в теплушке кавалеристов, Коничек из первой роты и командиры некоторых взводов. Все они, как и Бартак, поспешили сюда, когда поезд остановился. Сыхра прикрыл за собой дверь и, опоясавшись ремнем с тяжелым пистолетом, сказал:
- Плохие вести. В полдень здесь проезжал один наш эшелон с оружием и боеприпасами, на него напали казаки, перебили охрану, а эшелон ограбили. Товарищи, испытание огнем нашего полка начинается. Приказываю привести в боевую готовность обе роты и кавалерийский эскадрон. Если понадобится, пробьемся в Царицын с боями. Скажите об этом добровольцам, товарищ Голубирек, и вы, товарищ Коничек. А ты, Бартак, со своим связным переберешься ко мне. С твоими кавалеристами останутся Долина и Конядра. Только пусть усилят охрану лошадей.
Сыхра рубил фразы, словно никогда ничего иного и не делал, как только командовал боевым батальоном. Молодых командиров рот успокаивало смелое выражение его глаз и волевая линия его профиля.
- Что там такое, Войта? - нетерпеливо спросил Беда Ганза, когда кадет вернулся.
Бартак рассказал, что знал. Назначив Долину своим заместителем, он немедленно ушел в штабной вагон.
- Близится час твоей мести, Беда, - подсмеивался Шама. - Зубы наточил? Если нет, беги скорей к кузнецу!
Ганза осклабился, утер ладонью нос и стал проверять затвор карабина. Остальные смеялись, но смех был не очень веселый. Что, если из степи нагрянет превосходящая сила казаков? Матей Конядра объявил, что пойдет к своему коню. Несколько красноармейцев последовали за ним. Даже приказывать нет нужды, улыбнулся про себя Долина. Но не страх ли их мне помогает?
Поезд тронулся, и у всех камень с души свалился. Бойцы оживились, и Ганза начал рассказывать потрепанный анекдот про царя Николая и Распутина. Добровольцы уселись в кружок, встречая громким хохотом ядреные словечки.
В Филонове их не ждало ничего необычного. Вскоре прибыли, остальные роты батальона Вацлава Сыхры, а затем и весь полк с артиллерией. Карел Костка, который слыл в теплушке кавалеристов знатным певцом, завел свою любимую ходскую песню: "Панский соколик, дай мне пистолик, немножко убью я себя…" Он пел тихо, вспоминая удалые времена свои.
- Поесть бы, да что я говорю - пожрать бы! Ребята, нет ли у кого краюхи хлеба? - вскричал взлохмаченный Беда.
С той минуты, как Бартак назначил его своим заместителем, Йозеф Долина только и думал о том, сумеют ли бойцы вовремя добежать к своим лошадям в случае чего.
- На, закури, нытик! - сказал он сейчас и бросил Аршину свой кисет. - Только не скручивай сигару!
А сам все думал о деле: казаки, наверно, лошадей не тронут - коней они любят. Надо бы проверить, во всех ли теплушках есть сходни, чтобы быстро вывести лошадей. Долина не был ни драгуном, как Аршин, ни гусаром, как Бартак, но он не раз видел под Гребенкой и Золотоношей, как лошади ломали себе ноги, и готов был сделать все, чтобы избежать этого.
Он отправился к лошадям. В теплушке дежурил эта жердь, Тонда Ганоусек. Лошади, доверенные Ганоусеку, были с разных концов России, они нелегко привыкали друг к другу, но Тоник уже понимал их. Он изучил характер орловского рысака, черного как ночь, на котором ездит батальонный, и легконогого киргиза Бартака, и русских рысаков с твердыми копытами и хорошо развитой мускулатурой. Темпераментный конь с прямым профилем и длинной шеей - это лошадь его, Ганоусека. Ему хотели дать иноходца, но он отказался. Орловский жеребец Сыхры, с буйной гривой, - самый неспокойный в дивизионе, и Тонда старается не заходить к нему с крупа. Среди лошадей Ганоусек чувствует себя хорошо.
- Дивизия собирается! - прокричал Ганоусеку Долина. - Скоро двинемся дальше!
- Ничего против не имею, - улыбнулся Ганоусек. - А на свою кобылку не взглянешь? Она все время вертится, как невеста.
Йозеф Долина взобрался в теплушку, похлопал по спине свою гнедую. Она повернула к нему горбоносую голову с влажными глазами и протяжно заржала.
- Пошлю тебе в помощь Аршина, - сказал Долина. Затем мельком взглянул на сходни, прислоненные к стене, и кивнул на прощание. Все как будто в порядке, настроение у ребят пока хорошее. Некоторые еще не понимают, зачем вступили в Красную Армию, ясно им только, что это армия рабочих. Но первый же бой покажет им, что они выбрали правильный путь.
* * *
Поезда с чехословаками остановились на запасных путях станции Арчеда, в ста верстах от Царицына. Вокзальная суматоха увеличилась: к пассажирам, ждавшим поезда, прибавились красноармейцы, приходилось продираться в густой толпе, переступая через мешки и узлы, валявшиеся на полу. Шама и Петник осмотрели многоколейные пути, кинули взгляд на пассажирский поезд, набитый до отказа, перекинулись словечком с молодицей, повязанной, пестрым платком; она не пробилась в вагон и теперь, расстроенная, несчастная, стояла на перроне. В привокзальном трактире наша парочка раздобыла немного мутной самогонки и снова пробилась сквозь толпу к своему эшелону.
Бартак, но привычке придерживая саблю, заглянул к лошадям, поинтересовался, как они ухожены, и подошел к теплушке кавалеристов. Те уже поели. Накормив и напоив своих "драгоценных зверюшек", как ласково называл коней Ганоусек, они теперь носили им воду про запас.
- Я чувствую себя здесь, как факир на гвоздях, - сказал Ян Шама Бартаку.
- Это хорошо, по крайней мере не заснешь, - улыбнулся Бартак.
Шаму эти слова смутили: он ведь и так был начеку! Командир пристально посмотрел на него, словно хотел прочесть на его румяном лице свои собственные мысли и, немного нахмурившись, сказал вдруг:
- Не думай, Шама, я не шутки шучу, мне не до смеха. На эшелон, шедший впереди нашей дивизии, напали казаки. Машинист оказался находчивым малым, поддал пару и увел эшелон, но и казаки не раззявы: они открыли с тачанок пулеметный огонь и палили, пока поезд не ушел. Убит дивизионный комиссар: очередь по животу прошила, он еще целый час мучился. Мы с ним даже не познакомились как следует… Пока никому ни слова. Да, далеко немцам до казаков!
Бартак, выругавшись, ушел, предоставив Шаму его мыслям.
Гибель комиссара не осталась тайной - о ней рассказали красноармейцы из Рабоче-крестьянского полка. Начдив Киквидзе собрал командиров. Книжек явился в новеньких казачьих сапогах. В штабном вагоне нечем было дышать, люди курили и спорили. Заместителя начальника дивизии засыпали вопросами. Киквидзе тоже громко спорил, но скорее для того, чтоб скрыть свои сомнения. Он почти не знал своих командиров, и ему еще трудно было судить об их боеспособности. Всесильный Носович из царицынского штаба Красной Армии не желает, чтобы дивизия Киквидзе принимала участие в боях под Царицыном. Киквидзе не собирается ему подчиниться - он не доверяет Носовичу, который только что снял генеральские погоны. Подвойский же сказал ясно: "Василий, удерживай магистраль!" Киквидзе ударил кулаком по столу.
- Придется немножко попартизанить! - воскликнул он недовольным хрипловатым голосом. - Я сам буду руководить операцией. Вы поняли, товарищи? Нарком на нас надеется, Царицын тоже. Нам хоть и придан бронепоезд, но полагаться нужно прежде всего на самих себя. У кавалеристов работы будет больше всех. Мы должны быть готовы к жестоким боям! В нашем распоряжении лишь один надежный механизм - собственное сердце!
Командиры кавалерийских полков, совсем еще молодые, словно из сухожилий сплетенные ребята, ерзали на табуретках, напряженно слушая, что говорил им Киквидзе о тактике партизанской борьбы. Понимаем, повторяли они. Исполним, отвечали комиссары. Вид у них был не такой уж воинственный, но начдив был ими доволен. Вдруг он обратился к Книжеку:
- Чехословацкий полк подчиняется непосредственно мне. Как ваш кавалерийский эскадрон? Сумеют чехи приноровиться к нашим седлам?
Книжек вытянулся:
- Так точно! Мои кавалеристы в большинстве драгуны. Здесь их командир, Войтех Бартак. Он был гусарским офицером.
Войтех Бартак вскочил - сабля стукнулась о голенище - и стал как вкопанный. И тут сказалась грузинская натура начдива: он так посмотрел в глаза Бартака, что тому показалось, будто взгляд этот распахивает ему грудь.
- Я уже слыхал о вас, товарищ, и надеюсь, мы поймем друг друга, - сказал Киквидзе и обратился к комиссару Чехословацкого полка, затянутому в кожанку.