Наталья несколько успокоилась. Драгун Беда пошел ее проводить с намерением войти в ее новую комнатку, но Наталья с порога повернула его. А чтоб не сердился, погладила и торопливо поцеловала его в небритое лицо.
Проводить Марфу высыпало все село, за исключением грудных да безногих.
Натальина кутья мало кому пришлась по вкусу. Иван к ней даже не притронулся, зато напился и все проклинал нечистого, черного Ирода, которому место в аду.
Погода наконец установилась, мороз словно залег где-то в степи, как сытый волк, солнце пригревало. Пленные запрягли обе пары саней, сработанных осенью за три дня Шамой и Ганоусеком, и отправились перевозить к Десне последнюю партию древесины. Артынюк еще на кладбище сказал Долине, что поедет с ними - посмотрит, сколько они сделали за то время, пока он был в Киеве. Для себя он приказал оседлать коня, на котором ездил Бартак. При виде огромной кучи бревен на берегу реки он смягчился. Долина, Вайнерт, Лагош, Барбора и Ганоусек сгружали бревна с саней и укладывали их в штабеля, а Беда, который никогда ни о чем не забывал, пошел разбить замерзшую прорубь - в нее недавно свалился Бартак: нужно будет напоить лошадей, когда те сжуют сено. Артынюк высказал опасение, не простудятся ли лошади, но Беда только усмехнулся:
- Что вы, ваше благородие, пока вода лошади до желудка дойдет, согреется, я в этих делах человек опытный.
Душа лесничего радовалась при виде того, как ловко пленные складывают бревна. Когда они закончили разгрузку очередной подводы, он извлек из своей сумки головку сыра, большой кусок сала, хлеб и поделился с пленными. Нашлась и бутылка водки, которая пришлась очень кстати. Власта Барбора, выпив, стал разговорчивым:
- Ваше благородие, мы только пленные, и наша родина за тысячу верст, там остались самые дорогие нам люди, но Марфу Никифоровну мы не можем забыть. Только о ней, бедняжке, и говорим. Такая замечательная была женщина… - Барбора исподтишка наблюдал за лесничим. Долина и Вайнерт все еще отказываются посылать донос на Артынюка, может, считают - мало ли что выдумала кухарка… Вот почему Барбора следил за Артынюком и ждал, что он ответит.
- Думаете, ребята, я сам не мучаюсь? Сам все время о ней вспоминаю. Наталья ее не заменит.
Барбора моргнул, перевел взгляд на Беду. Тот на колене резал сало, и если поднимал глаза, то только на лошадей, которые доедали в торбах сено. Лагош сдвинул шапку на затылок, так что выбился светлый вспотевший чуб, и проговорил с набитым ртом:
- Узнать бы, кто на нее донес! Мы этого сделать не можем, но вам бы, ваше благородие, послушать, что толкуют на этот счет в Максиме, или прямо спросить в Чернигове - донос должен где-то храниться…
- Что ты, голубчик! Донос в гайдамацкой жандармерии, а я от этих типов подальше… Ты не знаешь, что это за люди. Повезло вам - живете у меня, как за каменной стеной. Вам, пленным, до наших забот и страхов дела нет. Такая, значит, у Марфы судьба. И где та сила, которая может изменить ее? Но поговорим о чем-нибудь повеселее… Как ты собираешься, Лагош, поступить с Нюсей? Мы ее отпустим с тобою в Австрию.
Лагош вспыхнул до ушей, торчащих из-под шапки, и озабоченно ответил:
- Тут и думать нечего, я уже сказал товарищам, как поступлю. Останусь с ней до тех пор, пока она сможет с ребенком поехать к нам. Думаю, мои ее примут уж хотя бы ради ребенка.
- Что ж, похвально, молодой человек, - сказал Артынюк, вытирая о брюки длинный охотничий нож и вставая на ноги. - Ну, если все поели, пойдем сбросим последние бревна и домой. Мороз крепчает.
Долина с Вайнертом поднялись, взяли ведра, из которых поят лошадей, и пошли к проруби.
- Не хотите взглянуть, ваше благородие, как быстро замерзает вода в Десне? - сказал драгун Беда с самым простодушным видом. - Вы же видели - утром я прочистил прорубь, а теперь по ней хоть на коньках катайся. Лютые у вас на Украине зимы.
Беда говорил медленно, мешая украинские слова с русскими и чешскими, но Артынюк его понял.
- Погляжу, почему ж не поглядеть? Мальчишкой я любил на льду кататься. Эх, где те счастливые времена? Теперь вся жизнь - одни заботы…
Артынюк неторопливо спустился к реке. Беда - за ним по пятам. Поодаль Лагош, Ганоусек и Барбора сгружали бревна. Вайнерт тяжелым топором рубил лед, вновь образовавшийся в проруби, Артынюк, подойдя, посмотрел на работу немца, фыркнул.
- Что это он не ударит как следует? - повернулся он к Беде, который стоял позади него так близко, что, если б не шуба с поднятым воротником и не шапка, надвинутая на уши, Артынюк почувствовал бы на шее учащенное дыхание драгуна.
- А неловки вы, ребята, - сказал Беда и взял у Вайнерта топор. - Смотрите хорошенько, как это делается. - Он проворно вырубил с краю лед, еще не очень крепкий. - Вот так нужно! Правда, ваше благородие? - Беда отер лоб и заговорил резче, суровее: - Есть в моем родном краю река, называется Лужница. Зимой высекали мы прорубь и бросали в нее шелудивых собак, дохлых кроликов и прочую дрянь. И вот однажды, зимой, хотел один наш односельчанин сократить путь и пошел через реку. О проруби он не знал - и угодил под лед. И ведь - среди бела дня! Но никто его не жалел: был он доносчик и много горя причинил людям.
У Артынюка сжалось горло, он хотел отступить подальше от края проруби, которая вдруг показалась ему разверзшейся могилой, но за его спиной стоял Вайнерт; хотел податься в сторону, но там, словно примерзший к месту, торчал сумрачный Долина. Барбора и Лагош в этот момент сбросили с саней толстое бревно, и оно коротким стуком ударилось о штабель. Ганоусек покрикивал на лошадей. Артынюк усмехнулся:
- Вот вы говорите - доносчик, значит, черт его унес - и ладно. Напоите лошадей да помогите сгружать, поскорей кончать надо.
- Кончим, ваше благородие, доносчик подлый! Получай за хозяйку!
Долина брезгливо толкнул его плечом, Артынюк, потеряв равновесие, шагнул на тонкий слой отсеченного льда и вместе с ним погрузился в воду. Шуба быстро намокла, неумолимо потащила Артынюка в ледяную бездну. Артынюк взревел и, раскинув руки, ухватился за край проруби, но Вайнерт ударил его ногой по пальцам. Еще один вскрик - и лесничий исчез подо льдом. Осталась на льду только рукавица его, прижатая сапогом Курта Вайнерта. При первом вскрике Артынюка Барбора и Лагош обернулись и с ужасом смотрели на то, что творится, не в силах произнести ни слова. Ганоусек, повернувшись к реке спиной, успокаивал лошадей.
- Ну, дело сделано! - Беда, белый как снег, высморкался. - Теперь я напою лошадей, а вы помогите ребятам сгрузить бревна. Надо сегодня же доложить о том, какое несчастье постигло нашего начальника.
Барбора и Лагош боялись взглянуть на Долину и Вайнерта, когда те подошли к ним и начали сбрасывать бревна со вторых саней.
На обратном пути никто не заговаривал. Ганоусек трусил сзади на лошади Артынюка, Беда, Долина и Вайнерт ехали на первых санях. Не доезжая до села, Беда отдал вожжи Вайнерту, соскочил с саней, подождал Лагоша с Барборой и подсел к ним.
- Вот что, мальчики, я вас люблю, это вы давно знаете, но долг платежом красен. Хочу я услышать, считаете ли вы правильным, что мы отправили Николаевича на тот свет.
Ребята, понурившись, молчали. Первым отозвался Лагош:
- Случилось несчастье, а мы не успели помочь. Он ведь и к Наталье подкатывался!
- Знаю, но насчет Натальи раз и навсегда молчок! - перебил его Беда и пронзительно посмотрел на Барбору. Мальчик не так закален, как словак. Сцена на льду так и стоит перед его глазами… Но он с горечью ответил:
- Ты меня знаешь, Беда, я не пророню ни звука, хотя бы из меня ремни резали.
Драгун обнял его, ласково прижал к себе, сам подозрительно моргая глазами и шмыгая покрасневшим носом.
- Эх ты, я тебя люблю, как мама родная. Ну, а теперь стегни-ка клячу, поедем побыстрее.
Весть о гибели Андрея Николаевича Артынюка за полчаса облетела весь Максим. Вайнерт, лучше других пленных знавший украинский язык и замещавший Бартака, отправился сообщить о несчастье старосте. Не следовало господину Артынюку выходить на лед, знал ведь он, что там уже провалился их командир Бартак, только тот помоложе, вот и вылез… Поверил ли ему староста, или нет, сержант по его неподвижному, до глаз заросшему лицу не понял. Староста записал сообщение, дал Вайнерту подписать, и при нем с важностью чиновника прихлопнул печать, и вывел размашистыми каракулями свою фамилию. Потом посадил Вайнерта в сани и поехал с ним к попу. Втроем они подъехали к Десне, Вайнерт показал прорубь. Ее уже снова затянуло ледяной коркой.
Когда Вайнерт пришел за ужином, кухарка смотрела на него с ужасом. Вайнерт сказал об этом Ганзе, но тот расстроенно буркнул:
- Ничего… на меня она и вовсе не взглянула. Она этого понять не может, да и как ей понять… Я ее звал к нам, как уберется в кухне, она только и буркнула, что боится нас, а меня пуще всех. Мы, дескать, хуже хлыстов, не знаю, кто это такие, но, наверно, совсем уж бешеные. Пускай заспит всю историю, может, пройдет. Правду я ей не скажу, хотя бы мне за это не видать ее больше… Лучше ешь, Курт, не так уж много она тебе и дала, глупая баба. Вот Марфа… та была не ей чета!