- Ишь ты! - изумился Парамон. - Стало быть, совсем свой... Небось намучалась матушка-то, рожаючи? - проговорил он, обводя глазами великанскую фигуру шахтера.
- Не помню, - отшутился Иван. - Так одолжишь пушку свою на время, отец?
- Нет! - отрезал старый солдат. - Самому пригодится... А вот обувку свою скидывай - починю...
У околицы, когда вышел провожать мужчин, уходящих в лес, дед Парамон подошел и к Ивану:
- Сохрани тебя господь, сынок, надежа наша! И за себя и за матерь твою многострадальную благословляю...
Богатырь поклонился старику:
- Спасибо вам за сапоги, дедушка...
...Мысли Парамона Ильича перескакивали с одного на другое. "И тот раз немцы, и теперь немцы... От немца-ирода деды и отцы еле животы спасли при барах... Нету бога в душе у вас, немцы! Недаром сказано: придет антихристово племя..."
Сладкая дремота одолела старика к полудню после бессонной ночи. Дождичек прошел, в духоте сомлело ослабшее тело. Проваливаясь в сон, он твердил укоризненно: "Ах, Настя, Настя! Бесстыдница ты этакая! Шутка ли: пошла и нету с ночи. Бабы звенели банками, небось за керосином приходили... Неужто можно так к работе общественной относиться!"
Не знал сердобольный Парамон, не слышали его ослабшие уши: пронесся огненный смерч над Сосновкой и лежит певунья Настя, добрая его голубка Настя, на конопляном поле, раскидавши свои руки. Измяты эти руки гусеницами танка, никогда они уже не вспорхнут над ее венцекосой головой в танце, не поднесут деду Парамону чарки на свадьбе...
ГЛАВА II
КУРСЫ "ИМПЕРАТОРОВ"
1
В тот самый полдень четырнадцатого сентября, когда красноармеец Юрий Сапронов воспаленным взором разглядел в зареве боя лицо Ганночки-Спиваночки, его ровесник Густав Мюллер, студент Берлинского университета, ждал аудиенции у декана факультета. В больших серо-зеленых глазах Густава, во всем его по-юношески бесхитростном лице - худощавом и веснушчатом - отражалась затаенная надежда, мальчишеская страсть.
Вчера на лекции Густава осенила мысль, осуществление которой, как он рассчитывал, всколыхнет весь университет. Сокурсники взревут от зависти, когда он, Густав Мюллер, заявится на факультет с нашивкой добровольца германской армии и вместо приветствия скажет им прощальное "Ауф видер зеен". Зубрите себе, скажет им Густав, хоть до второго пришествия господа бога на землю, а мне истина ясна: Гитлеру нужны не дипломаты, а воины...
Конечно, Вилли Шранке и Фриц Даугер бросятся по его стопам, но это уже будет повторение пройденного - не тот эффект. Да и пусть попробуют! Едва ли их в приемном войсковом пункте примут так, как приняли Густава.
Пока подошла очередь к декану, студент восстановил в памяти эпизоды своей беседы в войсковой канцелярии. Он просто-таки не мог без улыбки вспомнить о чудаковатом капитане Гельмуте Визе. Все дело в том, что капитан Визе оказался земляком Густава - из Фрейберга. Когда-то Визе руководил в городском клубе гитлерюгенда секцией вольной борьбы. Правда, Визе не запомнил Густава в лицо и даже не знает его имени, но зато какой он потешный.
Капитан предложил Густаву тут же, в его кабинете, помериться силами. Отлетев к дивану - маэстро был уже не тот! - капитан заржал от восторга. Бойцовские навыки Густава он полностью относил к своим личным заслугам.
- Узнаю свой стиль! - вопил Визе, хлопая Густава по плечу. - Леопард!
Просьбу Густава помочь с зачислением в вермахт Визе назвал сущим пустяком. Потребуется только бумажка от ректора университета. Все остальное он берется сделать сам. Если надо, он может сейчас же позвонить ректору - "этому рахиту с зонтом". Не пройдет этот номер - есть другие ходы.
- Во всяком случае, мой коллега Генрих Мюллер...
- Густав Мюллер, господин капитан, - поправил его студент.
- ...может быть спокойным за свою дальнейшую судьбу, если уж решил довериться капитану Визе. Разумеется, всякий подвиг вознаграждается - таковы уж армейские порядки... Но капитан Визе никогда не наживался за счет солдат. В данном случае Ганс... ("Густав, господин капитан") легко отобьется от своего шефа одной бутылкой коньяку. А насчет имени - Иоганс тебя или Герберт - не все ли равно, как тебя нарекли обезумевшие от счастья предки? Надеюсь, они уже в земле? Тем лучше: меньше слез на прощание, меньше волокиты с письмами. Тетушку можешь послать туда, где ей удобнее. Притворись, что сосредоточен на более важных делах. Ведь для солдата войсковая дружба дороже всякого родства. У тебя будет номер - так удобнее и для живого, и для мертвого. Если ты приглянешься с какой-либо стороны взводному, он даст тебе кличку...
Говорливый капитан Визе усадил Густава на диван и предался воспоминаниям.
- Армия, мой дорогой, это немножко дисциплины и океан веселья... В моей роте, в Югославии, был автоматчик Генрих... номер шесть... Его звали Волкодав. А еще парень со шрамом на подбородке - Пожиратель голубиных яиц. И Эрик - Собачий хвост, и Руди - Гремящая ягодица, кажется, шестьдесят девятый номер. Парня из Гамбурга звали Коньячной пробкой, а старика Августа - Сентиментальной жабой... И бабники имелись - все со своими номерами: Развратник номер один, номер два и номер три. Это все из второго взвода... Был у меня снайпер с двумя кличками - Ювелир и Бледная спирохета... Но это уже за особые заслуги. Выбили левый глаз, а он смеется: удобнее стало целиться! За французскую кампанию - сорок две мишени! Ювелирная работа!.. Да, коллега: немножко дисциплины и океан веселья, - причмокнув языком, подытожил Визе. - Если бы не эта глупая история с племянницей югославского короля, которую мои ребята приняли за уличную девку... Уверяю тебя, я не оказался бы в этой берлинской дыре за тысячу верст от настоящей работы. Поверь, мне куда более по душе жить в обыкновенном блиндаже, чем в квартире с теплой уборной. Впрочем, ты, я вижу, торопишься. До скорой встречи! Все же, если по-прежнему веришь Гельмуту Визе, ты мог бы уже сейчас торпедировать меня этой самой бутылкой. И я с большей уверенностью расчищал бы тебе путь к славе...
"Конечно, - думал Густав в приемной декана, - капитан Визе был подвыпивши, и вообще он несколько сумбурный человек. Но черт с ним - за вторую бутылку спиртного он разрешил бы мне на денек заскочить к тетушке Элизабетт. В таком деле нельзя без родительского благословения, а тетушка для меня все равно что родная мать".
С тетушки мысли Густава перескочили на профессора Юхансена Раббе. Вполне далее вероятно, что декан воспротивится его желанию, станет отговаривать от опрометчивого шага. Он, наверное, и здесь напомнит свое жизненное кредо: "Тщательный анализ хорошо проверенных фактов, ясная логика и неторопливое решение..."
Ходили слухи, что в тридцать третьем году, когда начались гонения на социал-демократов, Раббе едва избежал виселицы. Его спасла профессиональная изворотливость дипломата, публичное отрешение от своих прежних идей. Он решился на жутковатую процедуру: бросил в костер все девять томов собственных сочинений по истории дипломатии - в них, вопреки утверждениям новых теоретиков гитлеровского райха, он проводил мысль об уважении к территориальной целостности и национальным обычаям соседних держав... Сейчас он с казенным усердием повторяет все, что сказал об этом Геббельс.
Однажды, весьма удовлетворенный ответом Густава на семинарском занятии, Раббе отозвал студента в сторонку и, покраснев, осторожно заметил, что был знаком с отцом Густава и сохраняет о нем приятные воспоминания как о человеке... Как о человеке! - зачем-то подчеркнул Раббе.
Густав ненавидел своего отца, Отто Гейнце. Он даже переменил по совету тетушки фамилию, чтобы формально не принадлежать к роду "красного Гейнце".
"Твой отец погиб в концлагере из-за упрямства: он не хотел отдать Гитлеру какие-то записки по физике..." Так утверждала тетушка Элизабетт, вызывая в душе усыновленного племянника отвращение к своим родителям: мать Густава покончила с собой, узнав о гибели мужа в фашистских застенках.
Густав опасался, что декан факультета, его университетский наставник профессор Раббе, сейчас может помешать с уходом в армию, некстати напомнив гестапо о родословной студента.
Раббе встретил его приветливо, но тут же улыбка сошла с его изборожденного старческими морщинами лица, когда он прочел поданную ему бумагу.
- Я не хочу оказаться лишним человеком в империи, профессор... - добавил к написанному студент.
Раббе пожевал выцветшие губы, задумался, поправил на переносице легкие очки в золотой оправе. В белесых ресницах засветился погасший было огонек. "О, этого человека не просто положить на лопатки!"
- Разве Германия порвала связи со всем миром или система государств с установившимися на протяжении веков институтами посольств оказалась непрактичной? Вам удалось разработать новые нормы взаимоотношений с другими странами? - с мягкой иронией полюбопытствовал Раббе.
- Я не столь опытен в разработке норм и правил, как скажем, вы... или доктор Геббельс, - не растерялся Густав, - поэтому мое прошение касается только лично моих взаимоотношений с университетом. Не больше. И не дольше сегодняшнего дня. - Студент воспользовался паузой и добавил уверенно: - Германии в скором будет просто не с кем продолжать дипломатические отношения. Да и все эти петены, хорти, квислинги - они лучше германских дипломатов могут осуществлять наши интересы в побежденных странах.
- Но, Густав! - воскликнул профессор, теряя самообладание. В таких случаях он незаметно для самого себя переходил на "ты". - Что скажет цивилизованный мир, когда узнает, что германские дипломаты пересекают границы других государств по-пластунски и вместо верительных грамот пускают в действие минометы?