- Ну я! - К казаху приблизился отделенный Егор Бараев, который все время стоял, прислонившись к сосне, задумчивый более других. Глаза воина были с красноватыми прожилками на белках - от переутомления.
- Не похоже, - подозрительно и как-то по-новому осмотрел своего товарища казах.
- Почему не похоже? - возмутился Бараев. Он досадливо махнул рукой и сел вполоборота к Саидову, думая, что тот затеял какую-нибудь шутку над ним. - А что ты, сайгак, вообще понимаешь в шахтерах? Ты видишь, у меня в ресницах угольная пыльца - ее за год не отмоешь ни в какой бане. Я по этому признаку любого горняка завсегда угадаю, хоть ты его в миллионную толпу спрячь... Если хочешь знать, забойщиков богатырями запросто в газетах называют! - гордо закончил Бараев и, вдруг смутившись, одернул гимнастерку, повернулся, собираясь уходить.
- Как раз о богатырях и хотел спросить! - уточнил казах. - Но если шахтер отличается только черными бровями, тогда все это выдумка.
- Что - выдумка? Почему - бровями? - Бараев, кажется, обиделся не на шутку.
- А то - выдумка, - в свою очередь повысил голос Саидов. - Слухов о каких-то шахтерах в деревне полно... Будто бы вышли из подземелья и собирают сейчас отряды. Молодец к молодцу! Бабенка одна в деревне клялась, что своими глазами видела: какой-то уж больно длинный парень мужиков их за собою в лес увел...
- Вполне возможно, - вдруг улыбнулся Бараев. - Среди горняков немало и таких, что молодке надо лестницу подставлять, иначе не поцелуешься...
- Ну уж и впрямь - братья черноморцы! - недоверчиво откликнулся Михаил Халетов. Он был низкорослым, но жилистым, цепким. Разговор о высоких людях воспринимал ревниво, подсмеивался над долговязыми.
- Сейчас времена богатырей и всяких Черноморов миновали, - вставил слово Иван Трубицын. Он подбросил перед собою автомат и ловко поймал его на лету. - Вот с этой штучкой я вышел бы один на один с целой ордой.
Трубицыну стали возражать. Но чем больше спорили, тем острее проявлялось желание чего-то необычного, что придало бы им силы, изменило бы их незавидное положение. Бойцам, попавшим в окружение, так же как и жителям лесной деревеньки Белово, в этом шахтере виделся неистраченный запас богатырских сил народа, оскорбленного до самых глубин человеческой души.
Бойцы расходились немного ободренные легендой о человеке-богатыре, вышедшем из подземелья.
- Я первый попросился бы к тому парню в отряд! - мечтательно заявил Бараев. - Эх, шахтеры!
В затуманившихся глазах его отразилась тоска.
Данчиков слышал весь этот разговор. Ему даже хотелось одернуть разболтавшегося отделенного. Но он погасил в себе это желание.
Ждать второго дозорного пришлось больше трех часов. Ничего не обнаружив в заданном квадрате леса, Сапронов углубился до пересечения железной дороги.
Долго, усталым голосом рассказывал о прошедших вдоль полотна вражеских машинах с солдатами, о танковом следе на картофельном поле в северном направлении.
- Песни орут, сволочи, - угрюмо закончил разведчик.
Из сообщений Сапронова важно было только то, что враг движется параллельно с ними, в том же направлении. Вся задача теперь сводится к одному: успеют ли бойцы опередить немцев, или железные клещи врага сомкнутся где-то перед самым носом.
- Они-то поют, а вот что мы запоем? - вкрадчиво заметил Шарун.
Данчикову показалось, что длинные, с проседью казацкие усы Шаруна на этот раз отвисли еще ниже, чем всегда.
Данчиков попытался представить, что может твориться в душе этого пожилого человека сейчас. Где-то на оккупированной Херсонщине у Матвея Иосифовича две взрослые дочери на выданье, сын-подросток и домовитая хозяйка. О прелестях своего гражданского бытия Шарун, обычно молчаливый, мог рассказывать часами, лишь бы находились слушатели. Было время, когда рассказы Шаруна волновали и лейтенанта: тоска по мирной жизни питала души воинов ненавистью к врагу. Но у Шаруна воспоминания заканчивались безотчетными вздохами и жалобами на какого-то офицера из военкомата, который не поверил в его болезнь и мобилизовал на фронт. Чтобы подчеркнуть свой возраст, Шарун ходил сгорбившись, на винтовку в строю опирался, как на клюку...
Когда Шарун повторил свои слова, Сапронов звучно выплюнул былинку пырея, которую жевал в задумчивости, и спросил нарочито громко:
- Дед, а если бы тебя сейчас домой отпустили, прямо на Херсонщину, пошел бы - пехом?..
- Если б всех распустили - пошел бы! - Шарун даже привстал на одно колено, глуповато заглядывая в глаза собеседника.
- Да там же немцы! Там господа! - не то пугая Шаруна, не то испугавшись своих же слов, выкрикнул бронебойщик.
- Немцы... - Шарун медленно отвел глаза в сторону. - Немцы и здесь уже.
Сапронов схватил Шаруна за грудь и с силой встряхнул:
- Шкура!..
Покрывая резкой командой негодующие возгласы бойцов, Данников скомандовал, как на учении:
- Взвод, встать!.. - И немного позже: - Приготовиться к походу...
В словесной перепалке бойцов командир уловил нечто иное, более опасное, чем ссора. Уже с первых часов окружения давала себя знать повышенная подозрительность бойцов друг к другу, а может, и к нему, командиру. Данчиков вдруг пришел к мысли о том, что дальше нельзя идти ни шагу, не поговорив с бойцами.
- Товарищи! - глухо сказал он. - Мы в окружении. Мы должны пройти по топям и глухомани больше ста километров, до Севска...
Лейтенант таил от своих людей правду: вчера на оперативном совещании в штабе полка говорилось об этом городке в лесостепи как обреченном на сдачу врагу. Но командир втайне надеялся на возможные изменения на фронте в нашу пользу и не хотел убивать этой же надежды в душе своих бойцов. В то же время путь от Гомеля до Севска по бездорожью через заболоченные поймы рек казался ему самому нелегким.
Воспользовавшись минутным раздумьем командира, заговорил Шарун:
- Здешние леса, лейтенант, что твое море-океан. По самое дыхало можно сесть.
Данчиков натянулся, будто струна, сдерживая раздражение.
- Предупреждаю: нам придется очень трудно. Напоминаю: экономьте каждый сухарь, каждую пачку концентратов. Приказываю: ни одного шага без команды, ни одного вздоха без разрешения... Я знаю, - продолжал он несколько тише, но с той же силой в голосе, - кое-кто не верит в нашу победу. Но пока живы, мы являемся постоянно действующей боевой единицей Красной Армии. Мы обязаны делить судьбу с народом... Я лично, как командир, отвечаю за взвод перед Родиной, каждый из вас передо мной за свою службу в ответе...
- В такой завирюхе, сынок, было бы ладнее, кабы всяк сам собой распоряжался, - послышался знакомый напористый голос.
- Волк в брянском лесу тебе "сынок"! - зло откликнулся Сапронов.
- Отставить разговоры! - строго потребовал Данчиков, обратив строгий взгляд, предназначавшийся Шаруну, на молодого воина. Тот сник под этим взглядом, теребя ремень винтовки.
Данчиков чувствовал, что Шарун не одинок в заботах о собственной шкуре. Во взводе было несколько новичков, совершенно необученных и вообще мало знакомых командиру. "Надо не избегать перестрелок с врагом, - думал Данчиков. - Иначе бойцы подумают, что я решил с их помощью спасти самого себя..."
- Снайпер Саидов!.. С оптикой опять к деревне. Снять одним выстрелом офицера и - назад во взвод.
Уловив во взглядах бойцов ожидание и почувствовав, что этой меры для восстановления нарушенного равновесия во взводе недостаточно, добавил:
- Пулеметчик Халетов! Идете с Саидовым. Если немцы всполошатся на выстрел снайпера - обстрелять. Разрешаю полным диском, но строго по цели. Можете идти...
Саидов и Халетов скрылись в кустах орешника.
- Сапронов! - назвал очередную фамилию лейтенант. - Приготовьте связку гранат для подрыва железнодорожного полотна. Постарайтесь сделать это у какого-нибудь, хоть маленького, мостика. Разрешаю сделать это при приближении к мосту живой цели...
Лейтенант с удовлетворением замечал, как остальные бойцы по знаку Пахтеева выравняли шеренгу, с готовностью глядели ему в лицо.
- С вами пойдет рядовой Шарун, - неожиданно заключил Данчиков. И уже обращаясь к Шаруну, приказал: - Боезапас передайте мне. Остальные за мной - марш!
- Вроде того, что в штрафники попал, - услышал уже за спиной Данников сдавленный шепоток Матвея Иосифовича, когда команда разделилась на несколько групп. Голос Шаруна был заглушен дружным топотом солдатских ног.