- Вот те крест. Германские...
- Сгодятся и германские.
- Так и быть, дам тебе две штуки. Только скажи, в кого собрался пулять?
- Говорил же вам, что в Поречье пойду... Там сгодятся...
- Не передумал все-таки?
- Нет, не передумал.
5
Покинул Емельян избу в час вечерний, когда лес вот-вот должен был погрузиться во тьму. Вышел на волю, поглядел на небо - не вызвездилось ли? - и перед дорогой присел на завалинку. Следом из избы вышел и дед Рыгор.
- Дождя, кажись, не будет, - сказал дед и сел рядом с Емельяном.
Помолчали, а поднявшись с завалинки, дед Рыгор спросил:
- Ничего не забыл?
Емельян, потрогав вещмешок, в котором лежали гранаты и автомат да краюха хлеба с салом, сказал:
- Все при мне.
- А хату моего сродного брата Архипа найдешь?
- Постараюсь, коль потребуется.
- Так и скажи Архипу: от Рыгора пришел. Он добрый старик, на постой пустит... Только про Михася ничего не кажи - не знаю, мол.
- Понял, дед Рыгор, понял.
- Тады пошли.
И дед Рыгор в роли направляющего пошел по тропинке, которой всегда хаживал, когда была надобность идти в Поречье. Эту лесную дорожку - самый кратчайший путь из леса к бубновскому большаку - знал только он один, ибо сам же ее и проложил. Вот и решил, чтоб Емельян не плутал, вывести его по этой тропе.
Шли молча, лишь изредка дед Рыгор наставлял:
- Дорогу-то запоминай. По ней же и возвертайся.
- Есть возвертаться по ней же!
- Смотри мне!
У большака остановились.
- Вон туды путь держи. - Дед Рыгор показал налево. - Прямиком иди - в Поречье упрешься... Ну, бывай!
Емельян обнял деда Рыгора, и так ему стало жаль расставаться со стариком, самым близким ему теперь человеком, что аж сердце защемило.
- Берегите, пожалуйста, Олесю, - прошептали Емельяновы губы. - Будет спрашивать про меня, скажите...
- Сам знаю, что сказать! Ты вот только возвертайся... и в целости...
Емельян повернул налево и грунтовым большаком подался в Поречье, а дед Рыгор потопал своей старой хоженой тропой. Невесело было на душе у старика. Беспокоила его неизвестность, в которую удалился Емельян. Как-то его встретит Поречье? Ведь не к теще на блины пошел...
Кончился лес, и большак вывел Емельяна к перезрелому нескошенному ржаному полю. Взял в руки колосок, а он пустой - осыпался, не дождался жнеца.
А где нынче жнецы? Нет их, война раскидала. А ржаное поле танки мнут да снаряды рвут.
Так, держа колосок в руке, снова тронулся в путь Емельян. Дорога повела его в горку, отчего он замедлил шаг, а когда поднялся на взгорок и посмотрел в сторону Поречья, совсем остановился: у горизонта небо высвечивалось огненным полукругом. Не иначе пожар!
И вдруг услышал голоса: то ли кто-то плакал, то ли причитал - не понять. Сошел на обочину в рожь и снова прислушался. Голоса приближались.
Емельян расстегнул вещмешок, сунул туда руку, чтоб на всякий случай быть готовым к действию с автоматом, и, опустившись на колено, приготовился к встрече... Но с кем - сам не знал.
Вот уже на дороге отчетливо вырисовались три темных силуэта: один большой и два маленьких. Вскоре Емельян точно определил - женщина с детьми. Она шла быстро, а ребятишки бежали трусцой.
Емельян привстал и пошел навстречу. Женщина, а за ней и дети шарахнулись в сторону. Все заголосили.
- Тише, - произнес Емельян, - успокойтесь... Я не бандит... Вас не трону... Откуда и кто такие?
Женщина, как смог приметить в темноте Емельян, еще совсем молодая, продолжая всхлипывать, прижала к подолу ребятишек и быстро затараторила:
- Из Поречья мы... Бежим со страху... Там палять... Людей тоже...
- Спокойнее, гражданка. Меня не бойся. Свой я, свой...
- Это добре, што свой. А там...
- Что там? Говори!
- Нас в кузню хотели затолкнуть... И спалить...
- Ничего не пойму. В какую кузню? Кто толкал вас?
- Германцы и Хведар, полицай одноглазый.
- Почему в кузню?
- Хведар кричал: "Всех партизанских прихвостней в кузню!". Человек с пятьдесят туды толкнули... И мою сестру Шурку тоже туды. Яна связным у партизан была... Потом германцы облили кузню керосином и подпалили ее... Все сгорели... И Шурка сгорела... в кузне.
Женщина упала наземь и зарыдала.
- Дяденька, не трогайте нас! - всхлипывали дети.
Емельян вынул из мешка хлеб с салом и отдал женщине, а она - детишкам. Ребята, видать, изрядно изголодавшиеся, накинулись на съестное и совсем успокоились, да и мать тоже поостыла. И только сейчас Емельян толком разобрался в ситуации, сложившейся в Поречье. Попалась на глаза Федору-полицаю вышедшая только что из леса и направлявшаяся по тропинке от реки в село Шура Ермалович. Он и скрутил комсомолку. Сначала был допрос с побоями, а потом кузница. За Шурой стали хватать всех, чьи родственники числились в партизанах. Набили полную кузницу... Вот отчего небо высвечивалось огненным полукругом - пылал людской костер... Никогда доселе не слышал Емельян о такой адской инквизиции.
- Как фамилия того полицая? - спросил Емельян.
- Гнидюк, - ответила женщина. - Хведар Гнидюк. Страшный, усы, как у таракана, а на глазу черная повязка... Не наш он. Из суседнего села...
- А вы куда идете?
- В Бубновку. Там мой свекор живет. К нему и бежим.
- Счастливый путь! - сказал Емельян и вышел на дорогу.
- Дзякуем за угощенье, добрый человек! - кричала Емельяну вслед женщина...
Шел Емельян, а в ушах звенели слова женщины: "Все сгорели... И Шурка сгорела... в кузне..." И словно дальний отзвук, следом несся малиновый перестук молота и наковальни, которые будоражили Емельянову память... Откуда ни возьмись, явилась кузница его детства и юности, та самая, которая от утренней зари дотемна все звенела и звенела на весь Исток. К ней, кузне, вели все тропинки. Кто вел сюда коня подковать, кто колесо катил, кто вез плуг, а кто просто так шел - покалякать. Уж тут мужики волю языкам давали, все новости сюда несли и мигом выкладывали. Молчал лишь дядя Фома - кузнец, мужик невысокий, с густыми черными усами и красным от огня и раскаленного железа лицом.
Емельян мог долго-долго смотреть на то, как ловко мастерил дядя Фома, как никудышнюю железяку он превращал в подкову или в шворень. Его цепкие и сильные руки все умели: и огонь раздуть, и молотом вдарить, и железо согнуть.
Да, кузня - это диво-дивное. Кто может так дунуть, чтобы черные холодные угли огнем запылали? Только горн. Он один не даст угаснуть пламени. А дядя Фома, ухватив длинными щипцами шершавую железную болванку, заталкивал ее в раскаленные угли - и металл так накалялся, что становился пламенным. Потом те же щипцы несли огненное железо на наковальню, и начиналось истинное чудо, творимое руками и молотом кузнеца. Кузница наполнялась пением железа и горящими искрами...
Две кузницы вплелись в судьбу Емельяна: одна - из детства пришедшая и подарившая приятные минуты воспоминаний, и другая - своим пожаром-пламенем опалившая его сердце. Вконец расстроился Емельян, когда подошел к околице Поречья: от дома, в котором он расправился с немцем-очкариком, осталась лишь печь с сиротливо торчащим дымоходом и черные головешки, раскиданные по двору.
- А где же Олесина мать и бабушка? - неизвестно кого спросил Емельян.
Оглянулся вокруг - пустынно, никаких признаков жизни. И как-то сразу подумал: а может, и их порешили в той пылающей кузне?
Постоял недвижимо и вспомнил наказ деда Рыгора найти хату Архипа. Она должна быть пятой от избы бабушки Анны.
Пошел, считая хаты, вдоль улицы. Вот она, пятая, с закрытыми ставнями, однако ж сквозь щели пробивался тусклый свет. Неужто в такой поздний час бодрствует старик? Через калитку вошел во двор и, подойдя к окну, постучал в ставню. Никакого отзвука. Еще постучал. И вдруг - сонный голос:
- Ну, что надо?
- Откройте, дедушка Архип.
- Архип давно осип, - услышал Емельян странное бормотание у самой двери.
Насторожился Емельян. Снял с плеча мешок с оружием и опустил его к ноге.
Щелкнул засов. Дверь открылась настежь. Емельян увидел молодого человека без рубахи, в одних кальсонах.
- Извини, браток, я, видно, ошибся... Мне к деду Архипу.
- Не ошибся ты... Был Архип да весь вышел... Богу душу отдал.
- Как?
- А так, ногами вперед!
- Помер?
- Наконец дотумкал, - развязно процедил незнакомец. - Но ты заходи, коль пришел. Покалякаем...
Емельян принял приглашение и вошел в освещенную лампой горницу. Но когда взглянул на хозяина, оторопел - тараканьи усы и черная повязка на глазу... Это же он, Гнидюк, полицай! Ну и ну...
- Ставь бутылку на стол! - повелевающим тоном резко произнес одноглазый. - Надо башку поправить. Трещит, сволочь!
Емельян взглянул на стол, уставленный пустыми бутылками да тарелками, на которых лежали куски мяса, сала, а одноглазый, перехватив этот взгляд, щегольски произнес:
- Гульнули малость. С самим шефом.
- С шефом?
- Что удивился? Ты разве знаешь обер-лейтенанта?
- Его - нет, а тебя знаю, - бросил Емельян, понимая, что такие слова польстят Гнидюку-таракану.
- Меня все знают, - выпятил голую грудь полицай, прищурив мутно-пьяный глаз. - Ну-ну, кто я?
- Федор Гнидюк. Полицейский начальник.
- Точно, начальник!.. А я вот тебя и ведать не ведаю. Ты-то кто?
- Как тебе сказать... Скиталец я, - решил и дальше хитрить Емельян. - К тебе пришел. Специально к тебе. Сказали, что ты у деда Архипа на постое, вот я и стучался до него. А нужен мне ты.