- Наши горят. Видите, в Волгу падают... Огонь сбивают... Нелегкое испытание выпало вашему полку.
В полночь течь нефти прекратилась. Погасли и огни. Лишь неприятный запах по-прежнему стойко держался в воздухе. На небе несмело мерцали звезды. Ночную темень изредка разрезали яркие стрелы ракет. Вспыхнет ракета, и тогда на плещущейся воде возникает белесая нить-дорожка.
В землянке все примолкли. Хафизов, закутавшись шинелью, уснул. Нечаев присел к аппарату. Усольцев продолжал бодрствовать у лаза. Неспокойно вел себя Степурин, ворочался, изредка стонал. Его то знобило, то жаром обдавало.
- Политрука надо доставить в роту. Катюше передать его... Видишь, ему худо, - сказал Усольцев Нечаеву.
- Он не ходок.
- Помогу.
- Ты, что ли, пойдешь? Мне бы надо...
- Почему тебе? Ты, Захарка, уже ходил. Мой черед... Видишь, дождь пошел... Мрак... Удобный момент.
Нечаев растормошил Хафизова, пробудился и Степурин.
- Ну как? - спросил его Усольцев.
- Жив пока, - вяло произнес политрук. - В горле дерет.
Усольцев протянул Степурину котелок с водой.
- Полный! - удивился политрук и припал губами к котелку.
Все притихли, будто боялись помешать пьющему, и молчали до тех пор, пока Степурин пил.
- Полегчало? - спросил Нечаев.
- Вкусная вода... Сладкая...
Через несколько минут он и Усольцев, подставив себя под дождь, пошли вдоль обрыва. Они двигались тихо, на ощупь, прижимаясь к промокшему песку кручи, по которой струйками текла дождевая вода. Если бы можно было спуститься чуть пониже, идти было бы легче: там и путь прямее, и грунт не такой кочковатый. Но надо было как можно плотнее прижиматься к обрыву, чтобы немец, сидевший наверху, не узрел их. Правда, в такую погоду фрицы не очень-то охочи высовываться из укрытий, но, как говорят, береженого бог бережет. У Степурина была уже промашка, когда искал землянку "Истока": чуть удалился от обрыва - и попал под обстрел.
Усольцев шел позади, стараясь придерживать политрука, которому было особенно тяжело переставлять больную ногу. Да и сапоги неимоверно отяжелели, на них налипала та самая жижа, которая горящей текла в Волгу, а теперь пропитала песок, превратив его в тягучую массу.
Однако воля способна одолеть даже непреодолимое. Она в данный момент и была той самой силой, которая подталкивала вперед ночных путников. И они шли, порой спотыкаясь и падая, но шли, не вздыхали и не охали.
До роты добрались еще затемно. Наткнулись на голос:
- Стой! Не шевелись!
Остановились и обрадовались: голос-то свой, русский. Объяснили что к чему и вскоре оказались в блиндаже ротного командира, а тот немедленно вызвал взводного Брызгалова и санинструктора Чижову.
Катюша тут же взялась за политрука, а Усольцева увел лейтенант. Перед уходом Емельян обнял Степурина.
- Ну, бывай... Выздоравливай...
Степурин, до пояса оголенный, прижался к шершавой шинели Усольцева и у самого уха спросил:
- Воду-то где раздобыл?
- В Волге, - ответил Усольцев и перешагнул порог блиндажа. Он уже не слышал слов, сказанных политруком:
- Надежный мужик... Уралец... Писать надо, писать...
7
Лавина огня обрушилась на взвод лейтенанта Брызгалова. Взахлеб хлестал пулемет. Шага нельзя было сделать - всюду пули доставали. А двигаться необходимо. Уж очень неудобную позицию занимал взвод: отделения, а их осталось всего-то два, располагались в длинном деревянном бараке, за стенками которого весьма неуютно было - их легко прошивала любая пушчонка, да и пули пробивали. Немцы же засели в двух каменных зданиях - одноэтажном и трехэтажном, что напротив барака. Оттуда и били по взводу. Особенно лютовал трехэтажный дом.
- Мы, - докладывал ротному лейтенант Брызгалов, - прижав хвосты, сидим в собачьей конуре. Может, хватит прозябать? Не пора ли занимать фрицевы апартаменты?
Резонно рассуждал взводный, но поди сунься - положишь всех оставшихся в живых. Тут что-то хитрое надо придумать: не в лобовую с расхлестнутой грудью в атаку идти, а умный маневр разыграть.
- Имеется толковая мысль, Паша? - спросил ротный лейтенант.
- Есть такая!
- Тогда действуй!
Именно в этот день и даже в этот час, когда у лейтенанта Брызгалова окончательно созрел план действий, подвернулся Усольцев. Взводный подумал: сам Бог прислал мне его!
- Эту занозу-пулемет надо выдернуть, - сказал Брызгалов.
- Что мешает? - поинтересовался Усольцев.
- Кочует гад по всему дому. То с чердака бьет, то по этажам гуляет. Неуловим.
- А если к нему подкрасться?
- Ну-ка, ну-ка... Каким образом?
- Проникнуть в одноэтажку и оттуда шибануть.
- Молодец! И я так считаю... Но в одноэтажном, кажется, тоже фрицы сидят. Как их оттуда выкурить?
- Подумать надо.
- Думай, Усольцев, думай! Только живей. А взводный уже принял решение: со всего имеющегося в его распоряжении стрелкового оружия ударить по пулеметному гнезду, а в это время как бы под прикрытием огня попытаться незаметно продвинуться к одноэтажному особняку и проникнуть в него. Риск, конечно, но здравый.
- Тебе поручаю это дело, - лейтенант взглянул в лицо Усольцеву. - Как считаешь?
- Попробую...
Усольцев основательно подготовился к вылазке: набил диски патронами, подсумки наполнил гранатами, а главное - познакомился с напарником бойцом Клиновым, который только что появился во взводе, прибыл с новым пополнением. Старичков-то мало осталось, кого куда раскидало: одних - в госпиталя, другие, как Ободов или балхашский рыбак Иванов, пали смертью храбрых. Теперь вот новички, еще не нюхавшие пороху, прибыли в эту мясорубку. Усольцеву хотелось сразу понять: каков этот Клинов? Кажется, парень откровенный, сразу правду выложил: в Сталинград прибыл из мест заключения. Удивился Усольцев. Клинов заметил, как он поднял брови.
- Не сумлевайся, не подведу. По глупости в отсидку влип. Ну, пырнул одного ублюдка под ребро.
- Теперь фрица надо пырнуть.
- И пырну.
- Сидел-то где? - поинтересовался Усольцев.
- Дома. Про Самару-городок небось слышал. Там жил, там и сидел. Ты не бывал?
- Не доводилось... Волжанин, значит?
- Я от Волги ни на шаг. Она моя.
- Наша, - добавил Усольцев и помог Клинову подогнать снаряжение, чтобы, как он выразился, ничто не бренчало.
К вечеру взвод открыл огонь по трехэтажке. Усольцев с Клиновым, выскочив из барака, припали к земле. Улица встретила их октябрьской слякотью - моросил дождик. Самое опасное место - оголенную площадь перед разваленным домом - они преодолели стремительной перебежкой. У развалин остановились, огляделись и определили новый рубеж для броска - трансформаторную будку, которая маячила рядом с особняком. К ней и поползли. Усольцев ловко работал всем телом, двигался быстро и бесшумно. У Клинова, конечно, хуже получалось с передвижением на четвереньках: то ему мешали камни да кирпичи, усеявшие улицу, то подсумок давил в живот, но он старался, а когда, как и Усольцев, дополз до будки, совсем запыхался.
- Не смертельно, привыкнешь, - шепнул на ухо напарнику Усольцев.
Забрались в будку. Хорошо, там небольшой пролом в стене был - прильнули к нему и увидели, что входная дверь в особняк открыта. Прислушались: есть ли кто внутри? Сначала никаких признаков жизни не приметили, но спустя полчаса, когда совсем темно стало, услышали топот. Не в будку ли кто пробирается?
- Держи нашу дверь под прицелом, - Усольцев тронул напарника за рукав, а сам продолжал наблюдение за особняком. Топот прекратился, но не надолго, снова возник, и, как показалось Усольцеву, теперь где-то близко стучали сапоги.
- Ни хрена не видать, - прошептал Емельян. - Посмотри-ка ты.
Клинов заметил людские силуэты.
- Из дома выходят.
- Вижу, вижу, - произнес Усольцев.
Люди вышли на крыльцо, спустились с него и, согнувшись, побежали вдоль стены особняка, за которым скрылись.
- Что бы это значило? - спросил Усольцев.
- Может, на ночевку ушли?
- Вполне возможно, - сказал Емельян и решил, что настала пора пробираться в особняк.
Поднялись на крыльцо и прижались к стене - никаких звуков. Стрельба тоже прекратилась - ночь берет свое. Усольцев первым вошел в коридор и фонариком осветил его. Лестничные ступеньки вели вниз. Усольцев, оставив Клинова в коридоре, спустился в подвал. Весь обошел - никого. Потом поднялся, и оба, осторожно ступая, пошли по коридору, в который выходили четыре двери: две по левой стенке, две - по правой. Двери в комнаты открывали одновременно: левые Усольцев, правые напарник. У обоих фонарики и наготове автоматы.
- Тут баба, - произнес Клинов, открыв последнюю дверь. - Голая...
- Где? - Усольцев шагнул к напарнику. Клинов осветил стенку.
- Ну и даешь! Это ж картина. И не баба, а... Дай бог память, как же зовут ее? Фу-ты, на языке лежит... Да... Да... Даная! Ну да, она!
- Все равно баба... Впервые вижу... Дородная... Чинно как улеглась.
- Рисовал же великий художник. Его Рембрандтом зовут.
- Наш он?
- Всемирный!
От Данаи ушли в комнату, которая окнами выходила на трехэтажный дом. Отсюда было удобнее всего наблюдать за ним.
Фонарь не включали. Трехэтажка тоже не светилась, замерла в темноте.
- Выходит, особняк-то наш. Мы одни тут.
- Пока одни, - сказал Усольцев. - Утром фрицы нагрянут.
- А мы куды?
- Дадим бой.
- Вдвоем?