- Слышите, - Иванов аж ударил в ладони, будто зааплодировал, - Ермолаев очнулся. Про девок услышал - сон побоку. Силен!.. Ну что ж, могу совет дать. К старшине обратись: мол, есть желание утолить душу... Он тебе вместо сухого пайка и подкинет бабенку.
- Заместо пайка - не пойдет, - хохотнул Ермолаев. - Мужику сила нужна, а она откудова приходит? Из жи-во-та. А он, проказник, пищи требует.
- Ну и харчуйся... Набирай силу. Но о бабе забудь... Так и скажу старшине: Ермолаев отказывается.
- А я не откажусь, - вскрикнул Стариков-Бабуля. - Не пил бы, не ел, все б на милую глядел.
Слово за слово, и разговор, как и колесный перестук, катился, ширился, включая в свою орбиту даже самых стойких молчунов. Словесный костер то разгорался до высоких страстей, то на какое-то мгновение затухал, но окончательно не гас.
Если со стороны послушать - не определить, куда катил вагон. Опасность, которая была где-то впереди, будто тень в пасмурный день, спряталась, укрылась и не очень-то волновала бойцов. Они балагурили, острили, словом, жили сиюминутно. Правда, память иной раз подбрасывала такие сюжеты, от которых было не до шуток.
Боец с длинной фамилией Петропавловский, молодой и низкорослый, отчего шутники острили: "Ростом - вершок, фамилией - верста", - вдруг так тяжело и громко вздохнул, что даже говорливый Иванов осекся на полуслове и спросил:
- Что так тяжело?
- А-а... Так! - без охоты произнес Петропавловский.
- Приснилось дурное или вспомнилось горькое? - не отступал Иванов.
- Угадал...
Ваня Петропавловский обнял отца, расцеловался с матерью, бабушкой, с младшим братом и сестрой, положил свой узелок на телегу, которая уже ждала его, - и был готов отправиться в райцентр, куда позвала его, девятнадцатилетнего, повестка из военкомата.
Заголосили мать с бабушкой. Слеза покатилась и у отца. Он подошел к Ване вплотную, положил руку на плечо сына и сказал:
- Смотри мне... Будь мужчиной...
Отца пока на войну не брали. Он председательствовал в сельсовете. Мотался день и ночь: то заготовки, то посевная, то вдруг пожар на ферме... Сельсовет большой...
Однако отца взяли... Не успел Ваня вскочить на телегу, как к дому подкатила "эмка", из которой вышли двое - милиционер и штатский. Оба из райцентра - отец знал их.
- Здравствуйте! - отец первым поздоровался. - Сына вот провожаю... На войну...
Приезжие даже не взглянули на Ваню.
- Кто будет Петропавловский Евдоким Изотович? - спросил штатский.
- Ну, я... Не узнаете? Он самый...
- Вы арестованы! - и повели Евдокима Изотовича в "эмку".
За что? Никто не мог сказать. Но по селу прокатилась молва: "Наш председатель - враг народа".
Подобная молва уже не раз будоражила село. Ваня помнит, как в апреле тридцать седьмого, как раз перед майским праздником, ночью из дома увели дедушку, его любимого дедушку Изота. И никто не мог объяснить Ване, чем провинился дедушка. Твердили лишь два страшных слова - "враг народа".
- Какой же враг дедушка Изот, коль он герой гражданской войны? - спрашивал Ваня у отца, а тот разводил руками.
- Ну, папаня, - не отставал Ваня, - дедушка ведь порубан был беляками. Сам видел на его спине рубцы. А шашка, которую, как сказывал дедушка, сам товарищ Блюхер ему подарил, разве врагу давалась?.. Неправду про дедушку наплели... Давай, папаня, поедем в НКВД, растолкуем им...
Шли Ваня с отцом в райцентр, стучались в двери разного начальства, но всюду был один ответ: враг Изот Петропавловский.
Сгинул дед, пропал. И никаких известий.
Теперь вот отца увезли. Кто за него заступится? Мама убивается. Кто ей поможет с бедой справиться? Ваня ж на фронт едет - там тоже беда...
Ваня и представить себе не мог, что его отец - честный и добрый - мог быть врагом. Весь сельсовет знал Евдокима и верил ему, люди шли к нему со своими радостями и бедами, звали на свадьбы, на поминки, на крестины... Сельсовет исправно работал: с посевной завсегда управлялся, с государством аккуратно рассчитывался, мясо и зерно первосортное поставлял...
- Ну скажите мне: где правда?
Вагон по-разному откликнулся на рассказ Вани Петропавловского. Иванов вслух посочувствовал, Ободов промолчал, Клим же пока не знал, что и сказать, лишь Емельян, которого за живое задел рассказ, а вопрос о правде был для него больным, сразу отреагировал:
- Правда есть, друг Ваня. Но к ней пробиться трудно. Она что крепость, которую приходится приступом брать. Ты лбом в стену колотишь, за которой правда, лоб и рожа в крови, а стена хоть бы хны. Но надо колотить... Надо... Из-под вражьего танка выползать живым... Вырываться из немецких лап... Из казино... Через крышу сарая... И к правде...
- Ты о чем это, Емельян? - не понял Усольцева Нечаев.
- О правде. Она всегда на своей боевой позиции. Только требуется продвинуться к этому рубежу и солдатской хваткой да мудростью прикрыть ее, чтоб враг не запятнал. Понял, Захар?
- Теперь понятно. А Ванюше-то как быть? Отца как выручать?
Не смолчал долговязый Антипов:
- Выручать-то зачем? Власть знает, кого взять. Задаром туды не беруть.
Взорвался большелобый черноволосый Асхат Хафизов:
- Зачем так сказал?.. Зачем Ваня обижал?.. Командир нельзя боец обижать! Ваня правду говорит. Мою тетю Саджиду и дядю Ибатуллу тридцать восьмой год ночью шайтан брал, сказал враг народ он. Какой враг дядя Ибатулла и тетя Саджида? Хорош человек, много работал, трактор ездил, коров доил...
Асхат подлил масла в огонь: весь вагон включился в спор. У каждого была своя точка зрения, свой резон. Одни жалели Ваню: мол, как так, сын на фронт, отец в тюрьму - непорядок, другие, как и младший сержант Антипов, старались убедить, что враги имеются повсюду и что их непременно надо выкорчевывать.
В первом взводе был красноармеец, который не очень-то любил включаться в споры, но иногда, когда это необходимо было, как он сам считал, с готовностью высказывал свое мнение и был уверен в своей правоте. Бойцы звали его филолог. Так он представился, когда прибыл во взвод: "Я - филолог!". С того дня и пошло: "Филолог, скажи", "Филолог, как думаешь?". Он действительно был филолог, преподавал в старших классах средней школы русский язык и литературу. Человек грамотный, прекрасно знал литературу, был как бы на "ты" и с Толстым, и с Пушкиным, и с Блоком. А в военном деле - профан. Так он сам говорил. Даже мосинскую трехлинейку, на что уж простая, и то с усилиями разбирал и собирал. В тире мазал: в доску попадал, а в мишень редко. Из-за этого страдал, называл себя непутевым. Но важнее всего то, что во взводе к Донату Крюкову-Печерникову (да, именно такое непривычное имя и двойную фамилию носил филолог) относились с уважением.
- Что ты скажешь, филолог? - обратился к Донату Иванов. - Не молчи!
- Мне весьма понравились суждения товарища Усольцева, - без раздумий начал филолог. - Суждения о правде. Человек красив правдой. Только она - его высшее божество. Пред правдой надо снимать шляпу, ее, как женщину, боготворить и щадить необходимо. Правда - это высокая цель человека, к которой он должен постоянно стремиться. А о цели великолепно выразился Федор Михайлович Достоевский: если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не достигнешь цели... Не правда ли, превосходно? К чему я вспомнил Достоевского? Суть в следующем: нужно отбросить все дрязги, размолвки и, сплотившись, уничтожить фашизм. Он главный душитель правды... Вот мое слово.
Ученые слова филолога не остановили спорщиков. И кто знает, куда еще занесло бы их, если бы не зычный голос командира взвода лейтенанта Брызгалова:
- Отставить разговорчики!.. У нас один враг - Гитлер. Понятно?
Все утихли, слушали командира. Лейтенант особенно интересен был Емельяну, он ведь мало что знал о своем новом командире. Правда, Нечаев кое-что рассказывал: строгий, мол, человек, оружие хорошо знает, но не воевал, прямо из училища пришел на взвод. Потом Усольцев поближе сойдется с лейтенантом Брызгаловым, станет ну не то чтобы приятелем, но советчиком, будет даже кое-что подсказывать, и взводный прилюдно скажет: "Усольцев у нас голова!". Брызгалов доверился Усольцеву, потому что видел в нем опытного бойца, узнавшего своим горбом почем фунт лиха, прошедшего через многие испытания. Кроме всего этого, они ведь земляки, уральцы. Брызгалов родился в Свердловске, жил на улице Токарей, рядом с металлургическим заводом. Отец и мать - заводчане. И он, Пашка Брызгалов, с детства бредил заводом, особенно цехом, где варят сталь и где сквозь темные очки, стоя у огненной печи, можно видеть раскаленный, кипящий и клокочущий металл. После школы год проработал подручным сталевара, но военкомат сменил ему жизненный маршрут - послал в пехотное училище. Если повнимательней приглядеться к лейтенанту, в нем скорее угадывается рабочий-сталевар, чем военный, - крепкие руки с цепкими пальцами, широкая грудь и лицо, будто огнем опаленное, почти всегда пунцовое. Чувствовалась сила в Брызгалове. Такой командир нравился Усольцеву: он может, если надо, и лопату взять в руки, и ломиком не погнушаться поработать, и гранату кинет дальше всех, и пулеметную станину взвалит на плечи и не согнется.
Это все Усольцев узнает и увидит потом, а сейчас, когда лейтенант властно остановил "разговорчики", хотелось проникнуть в мысль командира, понять его рассуждения и, может, даже сразу определить, какого полета эта птица.
- Оно понятно, но...
- Разговорчики! - строго оборвал взводный чью-то попытку высказаться. - Я вас всех внимательно слушал. Теперь, когда я говорю, попрошу не перебивать.