Такое уже было: в самом начале войны, когда вражий танк подполз к его окопу и начал утюжить. И ведь нашел тогда спасение, живой остался...
А как быть сейчас? Может, сарай подпалить? Поднимется суматоха - бежать можно...
Емельян горько усмехнулся: вот придумал нелепицу, да и спичек нет...
Емельян потрогал руками шершавую дощатую стену - вмиг загорелась бы! - взглянул на крышу и заметил дыру в соломе...
И будто кто стеганул его плетью - вскочил, нашел толстое полено, доску и, примостив их к стене, легко метнулся вверх. Ухватился за балку и тут же уткнулся головой в крышу. Рукой расширив дыру, просунул в нее голову. Убедившись, что у стены сарая спокойно, вылез на крышу и по углу строения тихонько сполз на землю...
Бежал Усольцев без оглядки. А куда - пока не знал. Бежал просто на гудок, на паровозный гудок.
Этот уральский городок, окруженный со всех сторон длинноствольными соснами, был совсем ему неведом, хотя еще до войны слышал о нем, отец сказывал: там озер много и рыбалка щедрая.
Емельян озер не видел, а вот сосны из окон госпиталя хорошо видны были. Все глядел на них и восхищался статью, прямизной стволов. Вот такие, наверное, и есть корабельные, ровные как струны...
И жить хотелось. Снять скорее повязки - с груди, с ноги, с руки. Жить! Прикасаться к этим соснам, к траве - ко всему живому...
Война уже вот год уродует, калечит жизнь... И его, красноармейца Усольцева, тоже не обошла стороной: густо усеяно его тело металлом...
Но ничего, выдюжил. Снова на ноги встал - вон как они его быстро несут! Вот только скула левая ноет - постарался лейтенант. Сплюнув розовую слюну, Емельян бежал, не озираясь по сторонам и не оглядываясь назад. Хотелось скорее подальше убежать от затхлого сарая, от тех трех послегоспитальных дней, тяжелым камнем легших на душу, от обвинений и оскорблений, которые и во сне не могли привидеться Емельяну.
Так куда же он теперь? Ну вот кончится пустынная улица, останутся позади домики-деревяшки - и тогда? Может, домой махнуть? Километров двести будет до Свердловска, а там рядом его родной Исток... Ах, увидеть бы жену Степаниду! Извелась небось, измаялась, ведь целую вечность не писал. Из-за линии фронта как напишешь? А из госпиталя не хотелось волновать ее и детишек, да и правая рука в неисправности была. Думал, выпишут, отпуск небольшой дадут по ранению, тогда и свидание с семьей состоится. А не вышло! Вместо отпуска в особый отдел пригласили.
Снова утренний воздух прорезал паровозный гудок. Он и подсказал: перед открытым местом притормозил, оглядел себя. Достал иголку с ниткой и прихватил кое-как гимнастерку.
Привокзальная площадь гудела - истинный муравейник. Всякий люд здесь мельтешил: женщины с детьми на руках, ребятишки самых разных калибров, но одинаково тощие, бледные, мужики с узлами да котомками и военные - их больше всего было.
Емельян нырнул в толпу и облегченно вздохнул. Куда-то улетучился страх, который неотступно гнался за ним, окончательно исчезли из головы и сарай, и допросы. Все прошлое вытеснила новая забота: как уехать?
И эта проблема решилась неожиданно быстро сама собой: толкнулся на перрон - и прямиком к вагонам-теплушкам, у которых толпились бойцы.
- Куревом богат? - Усольцев вплотную подошел к бойцу с белесыми усами.
- Ну, имеется махра, - ответил тот и в упор посмотрел на Емельяна.
- Моршанская?
- Она самая, - боец снова пристально взглянул на Усольцева. - Ты, брат, здорово помят... И гимнастерку будто корова жевала...
Только сейчас Емельян понял, что вид-то у него и в самом деле сомнительный: гимнастерка, хотя и залатана, но все равно видно, что разодрана. И решил он шуткой-небылицей отделаться:
- Двуногая телка полоснула, отпускать не хотела.
- Сильна баба, - улыбнулся боец. - Держи махру, проказник...
- А едем-то куда? - спросил Усольцев, скручивая цигарку.
- В рай, брат, несемся. Разве не знаешь? А ты-то сам откуда утек и куда собрался?
- В тот самый рай - куда и вся наша братия.
- Значит, по пути...
По платформе прокатилась зычная команда: "По вагонам!" Усатый боец подтянул Усольцева за руку.
Вскочил Усольцев в вагон-теплушку и сразу почувствовал себя неуютно. Кто он здесь? Чужак. Все вон устраиваются на свои места, расстилают на соломе шинели, под головы кладут вещмешки, а у него - ничегошеньки нет...
- Эй, проказник, - вдруг услышал Емельян знакомый голос, - седай-ка рядом, покалякаем про рай.
- Это можно, - и Усольцев примостился на краешке шинели, которую расстелил его новый знакомый.
- Ну как, удобно?
- По-райски! - ответил Усольцев и, повернувшись лицом к соседу, тихо сказал: - Не ваш я... Из другой части... Свою потерял...
- Как потерял? - тоже шепотом спросил боец.
- Долго сказывать... Буду с вами... Мне на фронт надо...
- А ты там еще не бывал?
- С первого дня на передке, - ответил Усольцев и, подняв до подбородка гимнастерку вместе с рубахой, показал грудь.
- Ого-го! - удивился боец.
- Фрицева металлургия во мне уже побывала... Отомстить надо!
- Надо... Надо, - скороговоркой пробормотал боец.
- Укажи мне твоего командира, - попросил соседа Усольцев. - Представиться должен.
- Отделенного или взводного? Нет, лучше ротного, он фронтовик, человек с понятием.
- Мне такой и нужен.
- Пока лежи... На первой же остановке оформим это дело.
Соснуть бы Усольцеву, все-таки ночь в тревоге прошла, но сон не брал его, теперь жил мыслью о встрече с ротным командиром: как получше объяснить свое положение?..
- Зовут-то тебя как? - спросил Усольцев соседа и назвал свое имя и фамилию.
- Захар Нечаев, а по батюшке Иванович.
- Из каких краев родом?
- Шадринск слыхал?
- Как не слыхал. Значит, гусь шадринский.
- Во-во, он самый.
- Воевал?
- Нет, новобранец... Не довелось еще...
- Не тужи, повоюешь... Вон куда немец допер, аж до Сталинграда. А по какой причине засиделся в тылу, ты, Захар, вроде моих годов?
- Пожалели, видать, мою женку.
- При чем она?
- В сороковом, в феврале двойню родила. Ну, а в мае сорок первого повторила.
- Еще двойню? - удивился Усольцев.
- Угадал, двух девчонок опять же!
- Ну ты мастер!
- Как умею, так и брею.
Оба рассмеялись.
Вагон безмолвствовал. Слышен был только легкий храп да стук колес. А Захару с Емельяном не спалось.
- Скажи-ка, Емельян, можно ли выжить на этой войне? - вдруг спросил Захар.
- Как тебе сказать... - растерялся Емельян.
- Говори как есть, - приподнялся Захар. - Как мыслишь!
- Я вот выжил...
- Так война ж не кончена... Обратно туда катишь... Понимаешь, я не за себя. Жаль женку: четверо на руках - и все девки. Как она без меня?..
- А мы попросим фрица не целиться в тебя.
- Серьезно спрашиваю, а ты насмехаешься.
- Не всякая пуля в кость да мясо, иная и в поле, - вспомнил пословицу Емельян. Он удивлялся собственному балагурству: глушил им тревогу из-за неопределенности своего положения...
- Твоими бы устами да мед пить, - дошел до него голос Захара.
Тот снова опустился на солому, примолк, но не надолго.
- Спишь, Емельян?
- Не-е.
- Немца-то живого ты хоть видел?
- Как тебя... С ними даже шнапс пил.
- Где? Как?
- В казино.
- А что это?
- Ну, кабак.
- Елки-моталки! Расскажи-ка!
Паровоз дал гудок, и состав остановился.
- Веди к ротному, - напомнил Усольцев. - Про казино потом расскажу.
Кто-то откатил дверь, и в теплушке стало светло. Свежий воздух с запахом хвои сразу заполнил все вагонные закутки.
- Какой лес - благодать! - произнес первый выпрыгнувший из вагона высокий худощавый младший сержант и, заметив Усольцева, спросил:
- Ты кто таков?
- Мой приятель, - пояснил Нечаев.
- Не вас, красноармеец Нечаев, спрашивают.
- Нам некогда... Командир роты ждет, - сказал Нечаев и вместе с Усольцевым побежал к штабному вагону.
У вагонов толпился служивый народ. Бойцы, обласканные солнцем и свежим ветерком, катившимся из леса, потягивались, толкали друг друга - словом, делали все, чтобы как-то размяться, привести в надлежащее состояние мускулатуру, которая от лежания и безделья совсем обмякла. А когда заиграла гармоника-трехрядка, кое-кто пустился в пляс.
Емельян, проталкиваясь сквозь бойцовскую гурьбу, с завистью смотрел на резвящихся и одобрительно улыбался. Как это здорово, когда человек не отягощен заботами, когда он свободен и сыт и ничто ему в сию минуту не угрожает.
И вдруг Емельян резко притормозил, даже остановился.
- Кто это? - только он один услышал свой собственный вопрос и впился глазами в очень знакомое лицо, которое из всей толпы отличалось смуглостью и длинным, во всю правую щеку, шрамом.
- Стой! - Усольцев ухватил Нечаева за плечо.
- Ну стою, - спокойно сказал Захар и удивленно посмотрел на Емельяна, который вдруг лицом изменился, глаза его в прищуре силились разглядеть что-то или кого-то. - Ну, чего стоим?
- Погоди, - отрешенно произнес Усольцев. - Он... Точно он...
Емельян глазам своим не верил. Он сделал еще несколько шагов вперед, внимательно пригляделся и только теперь увидел в петлицах военного со шрамом одну шпалу и красную звезду на рукаве.
- Это же мой политрук, - прошептал Усольцев. - Он самый... Слышишь, Нечаев?
- Который? - не понял Захар.
- Вон тот, что со шрамом на щеке... Ну, чернявый... Фамилию знаешь?