Я последовала за бабкой в комнату для пуджи, где брамин будет молить о руководстве в составлении джанам кундли моей сестры. Я уселась, скрестив ноги, на джутовую циновку. Рядом на такой же циновке сидела Авани. Наверное, папа принес их сюда сегодня утром. Я посмотрела на отца, сидевшего возле брамина перед нашим мандиром , деревянным святилищем, на котором стояли резные изображения наших богов. Я старалась встретиться с ним взглядом, но отец, хотя и смотрел в мою сторону, мыслями был где-то далеко. Тем временем брамин обсуждал с нашей новой кормилицей то, как моя сестренка появилась на свет. Впервые мне удалось разглядеть Ануджу. Она была премиленьким младенцем. Я сразу же увидела, насколько она похожа на маму: такой же маленький носик, густые черные волосы и ямочки на щеках. Глядя на сестренку, завернутую повитухой в желтоватую ткань, я почувствовала, как мое сердце сжимается в груди. Как бы мне хотелось, чтобы ее сейчас укачивала мама!
– Правда, красавица? – произнесла Авани. – Цвет лица, как у твоей бабушки, но глаза темнее.
– Мне кажется, она похожа на маму, – довольно дерзко возразила я.
Брамин занял свое место в центре комнаты. Мы все ждали в молчании, пока он приготовится к пудже. Пуджа – это молитва. Обряд в общем похож на то, как верующие молятся в церкви. Для церемонии нужны ладан, цветы, масло из молока буйволицы и округлый сосуд, в котором следует развести небольшой огонь. Для придания обряду пышности можно еще использовать раскрашенные масляные лампы и большие медные колокольчики. Не считая брамина и огня, эта пуджа перед составлением джанам кундли моей сестры ничем не отличалась от того, что наша семья делала каждое утро, когда, омывшись, мы входили в эту комнату и вставали перед образами богов. Спустя много лет я узнала, что у католиков есть похожие ритуалы. Католики зажигают свечи перед статуями своих святых и повторяют мантру, которую они называют "Аве Мария". Индуисты зажигают палочки благовоний и повторяют мантры перед образами богов.
Пуджа может быть долгой и утомительной или довольно простой и не занимающей много времени. В то утро пуджа была очень долгой. До окончания церемонии вкушать пищу запрещено, поэтому она показалась мне бесконечной.
Когда брамин наконец умолк, прекратив свои песнопения, он обратился ко мне:
– Ты видела тело матери?
Я отрицательно покачала головой.
– Ребенок должен увидеть тело матери, прежде чем его унесут, – заявил он. – Когда кремация?
Поскольку отец молчал, ему ответила бабка:
– Завтра. Мой сын пойдет сегодня и сделает все нужные приготовления.
Затем мы все направились в комнату, остававшуюся прежде свободной. Мама лежала в новом желтом сари. Вокруг погребальных носилок стояли светильники. Женщины деревни усыпали ее ноги цветами календулы. Брамин встал возле тела на колени и положил поверх него розы. Потом он умастил себе лоб благовонной мазью сандалового дерева и произнес мантру. Я посмотрела на папу, но его взгляд блуждал где-то далеко. Так мореплаватель вглядывается в просторы океана, почти потеряв всякую надежду увидеть сушу.
Брамин протянул мне оранжевую гвоздику. Я должна была положить цветок на тело матери. Я подходила к носилкам, намеренно замедляя шаг. Мама казалась мне холодной и одинокой. Когда она была жива, я редко видела ее спящей. Она никогда не сидела без дела. Если ее ноги не двигались, двигались ее руки. Губы ее тоже не знали покоя. Мама очень любила петь. Я положила цветок поверх ее сложенных вместе рук и замерла, ожидая, не пошевелится ли мама. Это было очень по-детски, но тогда я верила, что, если очень страстно попрошу, Брахма сжалится и вернет мне маму. Но ничего не произошло, и я подумала о том, что, наверное, чем-то прогневила богов и поэтому они забрали у меня маму.
Мы перешли в трапезную. Там мы отведали риса и чечевицы. После этого брамин объявил собравшимся джанам кундли моей сестры. Он оказался вполне благоприятен.
Так вышло, что брамина провожали только бабка и я.
– Как ваш сын намерен поступить с этой девочкой? – остановившись в дверях, спросил брамин и посмотрел на меня сверху вниз.
Я тотчас же отвернулась, чтобы жрец не счел меня бесстыжей.
– Сейчас, когда их стало двое, денег на приданое не хватит. Это вы хотите сказать?
– Ей уже исполнилось восемь лет?
– Девять, – внесла ясность бабка.
– Жаль, но если нет денег на приданое…
– Мы посвятим ее храму, – заявила бабка. – Она станет девадаси .
В то время я понятия не имела, кто такая девадаси. Знала только, что это "служанка богов". Только теперь, спустя столько лет, я понимаю, почему лицо брамина исказилось от ужаса. Между девадаси и проституткой небольшая разница. Прошло немало времени, прежде чем мне в руки попал английский перевод стиха, написанного в XV веке о девадаси, "священной служанке богов".
Я не похожа на других. Ты можешь войти в мой дом,
Но только если у тебя есть деньги.
Ты можешь переступить порог моего дома.
Это будет стоить тебе сотню золотых.
За две сотни ты можешь увидеть мою спальню,
Мою застланную шелком постель и даже влезть в нее,
Но только если у тебя есть деньги.
Ты можешь сесть рядом со мной
и храбро запустить руку в мое сари.
Это будет стоить тебе десять тысяч.
За семьдесят тысяч ты можешь коснуться
моих полных, округлых грудей,
Но только если у тебя есть деньги.
Три крора , чтобы поднести свой рот близко к моему,
Чтобы коснуться моих губ и поцеловать,
Чтобы крепко меня обнять, прикоснуться
к моему гнездышку любви,
Полностью со мной слиться…
Слушай меня внимательно: ты должен осыпать меня золотом,
Но только если у тебя есть деньги.
Брамин смотрел на нее, то открывая, то закрывая рот. Казалось, что он не находит подходящих слов.
– Их отец знает? – наконец спросил он.
– Пока нет, но это разумное решение, если нет наследника, а в семье две девочки.
Брамин бросил на нее такой взгляд, что впоследствии, когда я поняла, о чем тогда шла речь, мне было приятно вспоминать его реакцию: не только я видела, насколько бабка жестока.
В тот же день, но немного позже папа отыскал меня в саду. Я плела из диких цветов венок так, как научила меня мама. Он уселся на траву и терпеливо ждал, когда я протяну ему руку, но мне нечего было ему "сказать". Наконец он взял мою руку в свою.
"Однажды, – "написал" он на моей ладони, – когда и дади-джи, и я умрем, останешься только ты, кто сможет рассказать Анудже, какой была ее мама".
Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но, понимая, что сейчас не время плакать, сдержалась.
"Те страницы для дневника, который я тебе подарил, пустые?"
Я кивнула.
"Будет нелишним записать все то хорошее, что ты помнишь о маме, прежде чем это сотрется из твоей памяти".
Я все еще писала, когда отец ушел вместе с соседом Шиваджи готовиться к маминой кремации. Из окна спальни я видела, как они вместе идут между рисовыми полями. Любой незнакомец, взглянувший на них, подумал бы, что перед ним солдаты. Высокие мускулистые мужчины. Плечи как у быков. Уверенная поступь. Тетя говорила, что Шиваджи – самый сильный в Барва-Сагаре, но лично мне казалось, что внушительный вид соседу придавали длинные усы. Шиваджи натирал их воском, а кончики закручивал вверх. У него были длинные черные волосы. Всем своим видом он напоминал мне героя книги "Тысяча и одна ночь".
– Одевайся, – сказала бабка, появившаяся в дверном проеме. – Мы едем.
Прежде, до маминой смерти, я бы очень обрадовалась и не удержалась, чтобы не спросить, куда мы едем, но на этот раз я лишь покорно поднялась и сунула ноги в сандалии. Не было смысла спрашивать, стоит ли переодеваться в цветастое сари.
Я встретила бабку у двери. Паланкин стоял наготове. Бабка дождалась, пока я заберусь вовнутрь, залезла вслед за мной и задернула шторку. Мне никогда не нравились темные, закрытые помещения, но путешествовать иным образом просто не было возможности. Женщин не должны были ни видеть, ни слышать, поэтому мы жили в тени наших домов.
Если бы меня несли с кем-либо другим, я бы смотрела из-за шторки, наблюдая, что происходит вокруг, пока паланкин движется по улицам. Вместо этого я сидела на досках не шевелясь и размышляла о том, куда мы направляемся.
– Сиди прямо и не разговаривай, когда нас принесут на место.
Я не ответила, и бабка вышла из себя.
– Ты думаешь, что мой сын тебя любит, но не путай любовь с чувством долга.
Я подумала о том, что ее слова очень точно отражают отношение папы к ней самой, потому что невозможно полюбить настолько жестокого человека, как она. Я продолжала хранить молчание и этим еще больше вывела дади-джи из себя.
– Надеюсь, ты меня хорошо слушаешь, бети . Я не собираюсь повторять то, что говорю сейчас. В тебе нет ничего особенного. Ты будешь жить, плакать и страдать так, как страдают другие женщины. Там, куда мы направляемся, тебе не понадобится ум, – предупредила она меня.