* * *
Герцогиня заболела серьезно и опасно. Ввиду того, что в ту минуту, когда ее в обморочном состоянии вносили в ее спальню, там находилась гофмейстерина Клюгенау, опрыскивавшая ее постель какими-то таинственными каплями, последнюю обвинили в покушении на драгоценное здоровье августейшей герцогини и через несколько дней удалили в ссылку. А "капли-яд" эти были - ловкая "шутка" Бирона, вернее - синьора Джиолотти.
Часть вторая
I
Российская хмара
Был конец декабря 1730 года.
Императрица Екатерина Первая, процарствовав всего два года, отошла уже в вечность, и царем сделался мальчик-отрок, Петр II Алексеевич, сын царевича Алексея.
Что-то тревожно-тоскливое уже давно черным пологом нависло над Россией… Все притихли, прижались и с испуганными лицами на ушко передавали друг другу политические вести. Великая "хмара" колыхалась над несчастной империей.
И неудивительно: этот короткий период времени ознаменовался чуть ли не ежедневно неожиданными событиями, волновавшими умы. Никогда, быть может, дворцовая, придворная жизнь не приносила столь часто таких сюрпризов, как в те годы. Дворцовые интриги, козни, сплетни, опалы "сильнейших", возвеличивание "ничтожнейших", ссылки - все это составило какой-то безобразный клубок, опутавший столицу Российской империи. Это был апофеоз "императорского временщичества" со всеми его темными сторонами.
"Священность особы" императриц и императоров, а главное, их самодержавность являлись на деле лишь пустыми, громкими словами: благодаря тому, что была нарушена прямая линия престолонаследия, российские венценосцы оказывались в руках той и иной могущественной партии, которая способствовала их воцарению, которая "добыла им трон". А за эту услугу партии и временщики брали такие "награды", что являлись едва ли не полновластными руководителями и делателями судеб российских.
Иностранные историки и дипломаты писали: "Что делается в России - не поддается описанию: все в разгроме. Правят всем фавориты и фаворитки".
"Остерман, этот блестящий основатель "русской дипломатии", хотел дельно воспитать способного и доброго Петра II и покорить его своей воле; он привлек к своему плану сестру царя. Наталья Алексеевна была воспитана иностранцами, вместе с дочерьми Петра I, отлично говорила по-французски и по-немецки, любила серьезное чтение. Задумчивая, великодушная четырнадцатилетняя царевна проявляла волю и проницательность: она была "Минервой царя", увещевая его учиться и слушаться Остермана. Но она вскоре умерла от чахотки, и Петр II подчинился совсем другому влиянию. Его друзьями стали Долгорукие - князь Алексей и его сын Иван. Это были грубые, невежественные люди; двадцатилетний Иван был образцом кутилы высшего круга того времени. Долгорукие задумали овладеть Петром, развивая в нем самоволие, леность и страсть к забавам. Они постоянно возили его на прогулки, особенно на охоту, и устраивали пирушки. Весь этот кружок не терпел Меншикова. Мальчик, восстановленный против временщика, начал делать ему сцены и кричать: "Я покажу, кто император: я или он!" Меншикова сослали в Березов, власть перешла к Долгоруким. Под предлогом коронации двор переехал в Москву, где Петр совсем предался забавам. Сестра князя Ивана, грубая, но разбитная Екатерина, была объявлена невестой царя, а Иван, уже обручившийся с богатой красавицей, дочерью Бориса Шереметева, стал все позволять себе, рыская по Москве с отрядом драгун".
* * *
Было около двенадцати часов ночи, когда в подъезд дворца вошел человек в меховой шинели и в такой же шапке, надвинутой глубоко на глаза.
- Кого вам? - грубо спросил один из дежурных, преграждая дорогу прибывшему.
Незнакомец спокойно вынул бумажку, приготовленную, очевидно, заранее, и протянул ее строгому церберу:
- Пойди и отдай! - властно приказал он.
- Кому? - захлопал тот глазами.
- Дурак! Кому, кому? Конечно, его превосходительству.
Через несколько минут прибывший, не снимая шинели, вошел в кабинет знаменитого "дипломата" Остермана.
Последний сидел за столом, заваленным бумагами.
- Вы? Вот, признаюсь, не ожидал вас видеть, Бирон! - удивленно и как будто чуть-чуть насмешливо воскликнул лукавейший из всех российских царедворцев, недаром прозванный "немецкой лисицей".
- Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я позволил себе войти к вам в шапке и шинели, - низко поклонился Бирон. - Но я полагаю, что иногда бывает лучше хранить инкогнито.
С этими словами Бирон быстро снял шапку и шинель и положил все это на широкий диван.
- Откуда вы, Бирон? - спросил Остерман.
- Прямо из Митавы.
Разговор шел по-немецки.
- Как же это вы решились оставить нашу Анну Ивановну одну? Она, бедняжка, рискует умереть со скуки, или же вы, любезный Бирон, рискуете очутиться с головным украшением, от которого открещивается всякий добрый немец.
Остерман находился в отличнейшем настроении духа, а потому особенно сыпал излюбленными "вицами" (остротами).
- Ни первое, ни второе для меня не страшны, ваше превосходительство, - спокойно ответил Бирон. - Я к вам приехал по важнейшему делу.
- От нее? По ее поручению? - спросил Остерман.
- Нет, от себя, для себя и для вас.
- О! - высоко поднял палец Остерман. - Садитесь и давайте беседовать.
При первом упоминании Бироном имени Джиолотти Остерман расхохотался и воскликнул:
- Ах, вы опять о глупых предсказаниях вашего таинственного чародея? Оставьте, Бирон, ей-Богу, вы меня уморите со смеху!..
- Сейчас вы перестанете смеяться, когда узнаете, что сообщил мне этот великий человек.
Сказав это, Бирон протянул Остерману какое-то письмо, и тот стал с интересом читать его. И по мере того как подвигалось чтение, лицо знаменитого царедворца принимало все более и более удивленное выражение.
- Как?! - воскликнул он. - В январе?
- Да, в январе. Джиолотти пишет, как вы сами изволили прочесть, что ошибки быть не может, что гороскоп безусловно предсказывает это, - ответил Бирон.
- Но ведь это - явная бессмыслица: с чего, от какой причины может скончаться четырнадцатилетний мальчуган? Помилуйте! Он здоров, как бычок, и еще вот на днях на охоте собственноручно убил огромного медведя. И подумать, что через месяц, а то и менее, его не станет!.. Нет, нет, Бирон, я не верю в это; ваш Джиолотти просто водит вас за нос. Очевидно, ему понравилось получать драгоценные подарки, и он врет напропалую.
- Получив от великого магистра это извещение, я счел долгом немедленно приехать к вам, ваше превосходительство. Вы можете верить или не верить, - но вам необходимо знать это.
- И вы убеждены, что император умрет?
- Убежден.
Остерман, покачав головой, промолвил:
- Ай-ай-ай, Бирон!.. Этот маг заразил вас своим итальянским суеверием. Мы с вами - немцы, а потому нам стыдно верить в фантастические сказки. Ну-с, давайте, однако, обсудим этот вопрос. Допустим, что император умрет. Кто же, Бирон, по-вашему, наследует престол?
- Моя Анна Ивановна, - ни на секунду не задумываясь, ответил Бирон и горделиво выпрямился.
- А кем же я буду тогда? - улыбнулся Остерман.
- Вы - канцлером, а я - герцогом и первым человеком в империи. Вся власть России сосредоточится в моих руках. Черт возьми! Я покажу этим варварам, как надо жить! - повторил он свою любимую фразу.
Долго сидел в глубоком раздумье Остерман. Какая-то тревожная мысль проносилась по его лицу. Наконец он сказал:
- А знаете, Бирон, вы с вашим кудесником, пожалуй, правы…
- Ага! И вы, Остерман, приходите к этому выводу? - "конюх" фамильярно хлопнул по плечу знаменитого государственного человека.
Того покоробило, но он стерпел.
- Да! - спокойно произнес Остерман. - Уже давно Верховный совет - в лице голицынско-долгоруковской партии и многих иных - мечтает об ограничении царской власти. Что ж! Если император действительно умрет, им не найти более удобного преемника, чем Анна… - Остерман оживился. С довольством потирая руки, он стал засыпать Бирона вопросами: - А как она себя чувствует?
- Отвратительно!.. На нее опять напала хандра. Чрезвычайно хорошо, что событие приближается с головокружительной быстротой. Знаете ли вы, Остерман, что она сказала мне на прощание перед моим отъездом в Москву? "Если вы обманули меня, если я осуждена влачить в Митаве эти постылые, унылые дни, - я руки наложу на себя". А? Хорошо?
- Хорошо!.. - усмехнулся Остерман.
- Я ответил ей: я еду в Москву, а скоро и вы поедете в Москву, а оттуда - в Петербург.
- О Бестужеве она скучает?
- Нет. Но вообще Анна Ивановна как-то сразу опустилась… Только кое-когда она чувствует прилив энергии. Клянусь вам, Остерман, она будет в наших руках! - Бирон подошел к Остерману и тихо прошептал ему: - Я хотел бы видеть императора. Устройте мне это!
- Зачем? - спросил Остерман.
- Чтобы увидеть на его челе signum mortis, Джиолотти научил меня, как распознавать это.
Беседа шла до утра. Бирон остался ночевать у Остермана.