- Есть море-океан, а за тем морем горы каменные. Середь тех гор стоит архангел Михаил. Сохрани меня, раба божия, аминь! Буйную голову мою огради светлым месяцем, ясным солнышком, белою зарею, чтобы тела моего враги не окровавили, души не сгубили, чтобы супротивников моих уста кровью запеклись на веки вечные. Пойду я, раб божий, в зеленое рукомойло, к морю-океану, помолюся да поклонюся. Аминь!
- Это что же такое? - изумлением спросил Кутузов.
- Молитва наша донская, - отвечал атаман, с которого уже начинал соскакивать хмель, отчего и лицо его постепенно приобретало обычное выражение ловкой тертости, - сызмалетства с крестом рядом в ладанке ношу. Против напастей первое средство. Не верите, Михайло Ларивоныч? - воскликнул он, заметив усмешку на бледных губах Кутузова, - А я сейчас докажу. На станции, сидя за бокальчиком, я молитву эту подтверживал: "Середь тех гор стоит архангел Михаил…" Слышу вдруг - шум; бегут, шепчут: "Едет! Едет!.." Я - наружу стремглав. АН, архангел-то Михаил персоной своей светлейшей прямо передо мной. Чудо!..
Кутузов подъезжал к Цареву-Займищу семнадцатого августа, холодным утром серенького дня. У самой деревни внимание его привлек казачий конвой, сопровождавший пленного неприятельского офицера. Кутузов приказал подозвать старшего из конвойных. К карете подскакал Ворожейкин.
- Кого ведешь, друг мой! - спросил Кутузов.
- Полковника тальянского, ваша светлость! - бойко отрапортовал Кузьма.
Фельдмаршал с любопытством поглядел на пленника. У него было бледное, испуганное лицо. Из-под плаща высовывалась наскоро перевязанная раненая рука. Кутузов сделал ему знак. Итальянец подбежал. Толстый старенький генерал, которого он увидел в карете, не произвел на него большого впечатления. Под пыльной серой шинелью итальянец рассмотрел зеленый армейский сюртук без эполет и шарфа; седые волосы генерала были прикрыты белой фуражкой без козырька, с красной выпушкой. Лицо… Да таких физиономий, простодушно-лукавых и ласково-повелительных, полна Россия. Глаз выбит пулей. Хм! Бригадный командир, а может быть, и дивизионный начальник. Не больше!
- Кто вы, господин офицер?
- Итальянской королевской гвардии полковник Гильемино, квартирмейстер четвертого корпуса вице-короля Евгения, ваше превосходительство.
- Принц Евгений, - усмехнулся Кутузов, - мой старый знакомый. Как поживает этот красивый принц? Когда и где потерял он своего квартирмейстера?
При словах "мой знакомый" Гильемино вытянулся.
- Третьего дня у деревни Михайловской я был взят в плен казаками из арьергарда Второй русской армии, ваше сиятельство.
- Принц Евгений у Михайловской! А где сейчас его французское величество, с коим не встречался я с самого восемьсот пятого года?
"Кутузов", - догадался Гильемино и по-солдатски захлопал глазами.
- Я не знаю, где император, и потому не могу доложить вашей светлости.
Михаиле Ларивоныч засмеялся.
- Не поднимайте моих титулов выше, полковник. Последнего - совершенно достаточно. Итак, вы забыли, где император Наполеон. У вас будет досуг, чтобы вспомнить.
И он отвернулся от пленного.
- Кто взял в плен этого молодца!
Ворожейкин вздрогнул.
- Мне бог привел, ваша светлость!
Кутузов так ласково посмотрел на Кузьму своим единственным глазом, что у казака в горле сладко запершило.
- Экий ты волосач, друг мой! Самсон настоящий… Расскажи, как удалось тебе зацепить итальянца?
- Руками взял, ваша светлость, - отвечал Ворожейкин, - как дудака в гололедицу.
- Ха-ха-ха! Как дудака… Слышишь, Матвей Иваныч? Дудак, дудак… Ха-ха-ха! Спасибо же тебе, друг мой, за службу. Дудак… А не знаешь, Матвей Иваныч, хороший ли он казак?
Платов давно уже узнал Ворожейкина и отвечал без запинки:
- Первый по кругу урядник, ваша светлость… Из отменных - впереди!
- Коли так, поздравляю тебя, любезный, хорунжим, - сказал Кутузов. - А ты, атаман, нынче же в приказе по войску донскому о производстве и о подвиге сего господина офицера отдай и насчет… дудака включи безотменно. Трогай!
Карета откатилась уже довольно далеко от того места, где все еще в полной неподвижности стоял рядом со своим косматым коньком хорунжий Кузьма Ворожейкин.
"Батюшки мои! - думал он, - Да как же это? Сколько лет лямку тяну - и вдруг… Эх, да зато уж и знай наших! Кажись, во всем роду ни одного чиновного не бывало, - я первый… И-и-их, куда выехал, Кузьма Ивлич!"
Глава тридцать третья
Суворов любил подшутить над парадными встречами. Думали, что он приедет в карете, - а он подкатывал на перекладной. Дожидались у заставы, - он появлялся из переулка. Так, по-суворовски, приходят иной раз события, которых долго и с нетерпением ждут люди. Обмана нет - событие приходит. Но только не совсем так, как его предвидели: или не с той стороны, или не в тот час. Вот двинулись к нему навстречу, а он уже позади, - глядь, едва не разминулись. Нечто подобное случилось с Толем семнадцатого августа.
День был непогодливый. Серое небо казалось таким низким, что хотелось согнуться, чтобы не задеть его головой. Но Толь с раннего утра был за работой. Барклай приказал ему к приезду Кутузова (князя ждали вечером) приготовить у Царева-Займища позицию для боя. Полковник понимал, что комедия кончилась. Барклай не боялся больше сражения, - его даст новый главнокомандующий. Недавняя передряга лишь очень ненадолго повергла Толя в уныние и выбила из колеи. У него был счастливый характер: свались на него целая гора неприятностей, он и тогда бы встал и отряхнулся как ни в чем не бывало. И передряга эта в конце концов лишь укрепила его, освежив для новой, усиленной деятельности. Полковник скакал по позиции, указывал квартирмейстерским офицерам места для расстановки корпусов и дивизий ужасно шумел, пылил и грозился.
- Сначала выходит средняя колонна и занимает места, - выкрикивал он приказания, - строится в порядке и без суматохи! Полки правого крыла идут вправо, полки левого - прямо! Остальное - потом! А теперь живо! Живо!
И он нещадно шпорил своего иноходца, серый хвост которого, раздуваясь веером по ветру, мелькал то здесь, то там. Случалось Толю вмешиваться по пути и вовсе не в свои дела. Так наскочил он на батарею Травина.
- Куда вы выдвинули, поручик, ваши пушки? Зачем? Где у вас диоптры на орудиях?
Травин знал, куда и зачем он выдвинул пушки. А побрякушки, обычно болтавшиеся на орудийных затыльниках и сильно мешавшие стрелять, он еще под Смоленском действительно велел снять. Но при чем тут генерал-квартирмейстер? Травин отвернулся, не отвечая. Толь наехал на него горячей мордой иноходца. Широкая, окатистая грудь полковника бурно дышала.
- Я спрашиваю: где диоптры?
Травин тихонько засвистел вместо ответа. Канонир Угодников, стоявший у правого орудия, изменился в лице. Он любил своего начальника за смелый дух и справедливую душу и ставил его неизмеримо выше всех "господ", с которыми приходилось ему до сих пор служить. Но было в характере Травина что-то такое, от чего Угодников постоянно опасался за судьбу поручика. "Не сносить ему головы! - часто раздумывал канонир. - Сгинет нипочем. От характера!" И с неусыпностью преданной няньки следил, как бы не накликалась на Травина беда. Сейчас она возникала в лице генерал-квартирмейстера, суровость и гневливая мстительность которого были известны. Толь кипел, как чайник на огне. А Травин посвистывал. Угодников мысленно перекрестился и вышел вперед.
- Сами мы диоптры сняли, ваше высокоблагородие. Касания в них высокого нет. Чуть у пушки одно колесо повыше, так уж и целить нельзя.
Толь изумленно посмотрел на солдата. Умное и серьезное лицо Угодникова поразило его. Поведение поручика было до оскорбительности странно. Но ссора или поединок с ним - ненужная бессмыслица. Дерзость, с которой солдат кинулся спасать Травина, оказывалась еще более спасительной для самого генерал-квартирмейстера. Толь был благодарен Угодникову и спросил с неожиданной мягкостью в голосе:
- Как же ты без диоптра целишь, молодец? Объясни.
- Просто, ваше высокоблагородие… Господин поручик выучили.
Угодников нагнулся к шестифунтовой пушке, поставил на линию прицела два больших пальца и через углы соединенных суставов навел.
- Промаха не бывает, ваше высокоблагородие. "Черт знает что такое!" подумал Толь и еще раз пожалел, что залез в историю с диоптрами, не спросив броду. Однако ретироваться перед поручиком с продранными локтями не годится.
- А что у вас за лошади, господин офицер? - сердито спросил он. - Одры, а не кони… В засечках… У выносных хвосты голые… Не бережете своей репутации, господин офицер!
Травин медленно повернулся и сказал сквозь зубы:
- Очень жаль, полковник, ежели, по мнению вашему, репутация русского артиллерийского офицера от скотов зависит.
За спинами Толя и Травина раздался лукавый, рассыпчатый старческий смех. Оба они обернулись. На старом мекленбургском мерине сидел Кутузов и весело покачивался в седле. Он был в том же костюме, что и в дороге: сюртук без эполет враспашку над белым жилетом, белая фуражка без козырька. Только не было на нем теперь шинели да прибавились перекинутые через плечо шарф и нагайка. Рядом с ним гарцевал Багратион и неподвижно возвышался на строгом коне Барклай. Позади шепталась, кивая султанами, пышная свита. Откуда они взялись? Как подъехали? Толь вспотел от неожиданности и замер, отдавая фельдмаршалу честь.