БЛАЖЕНСТВО ВЛАСТИ
Московский царь Симеон Бекбулатович пребывал в добром расположении духа. Мог ли он думать еще год назад, сидя у себя в городке Касимове, что вскоре очутится на самом знатном среди ближайших государств престоле московском. Когда ему передали грамоту царя Ивана Васильевича, в которой тот не приказал, нет, а милостиво просил прибыть его в Москву, то Симеон попрощался со своими родичами, полагая, что ехать ему предстоит не иначе как для принятия смерти. За что? Да, может, за то, что тесть его, князь Иван Федорович Мстиславский в опалу попал, а теперь, страшно подумать, всех родственников на плаху потянут.
Слезно попрощавшись со всеми, выехал Симеон Бекбулатович тогда в печали великой из Касимова. Сам-то город ему давно опостылел. Не жаловал его народ касимовский за то, что крещение православное принял, русскую жену взял, обрядов дедовских, обычаев не придерживался, одевался под стать русским князьям и даже бороду отпустил им в подражание. А кто знал, что царь Иван Васильевич, уставший от трудов государственных, на него все княжество Московское переложит. Кто знал о том? Скажи о том ранее, так на дыбу в застенок поволокли бы.
Но нет, иная судьба была уготовлена князю Симеону. Еще в Казани живя, в малолетстве, видел, что все татарское не в чести у московитов. Смеялись над ними и за глаза узкие, и за бороды тощие. С дворовыми людьми лучше обращались, нежели с ними, с князьями. А все почему? Татары потому что. Когда же ему городок Касимов пожаловал царь Иван Васильевич, он нарадоваться не мог. Свои покои. Своя охрана. Свой выезд. Виновных карал, нужных людей возвеличивал. А уж про царскую милость не забыл, до конца дней своих помнить будет, чья рука подвела его к княжескому креслу. Потому на каждый праздник и отправлял в Москву подарки дорогие: скакунов наилучших, кречетов для соколиной охоты - дюжинами. Подарок, он не только руку греет, но и память оставляет о дарителе. Вспомнил-таки царь Иван, кто более других холопей ему предан, призвал Симеона ко двору, и не просто призвал, а (…страшно подумать) венец царский на него возложил.
Симеон Бекбулатович слез с царского кресла, на котором сидел, пока не было в покоях обычных гостей, просителей, при них он все же стеснялся восседать на царском троне, прошелся по зале и отворил осторожно крышку сундука, где лежал, посверкивая золотом, венец. Опустил крышку, пробежался к окну, выглянул, проверяя, не идет ли кто ко дворцу, и вернулся к сундучку, вынул венец и возложил себе на голову поверх шапочки, отороченной собольим мехом. Венец был маловат для его округлой тяжелой головы, посаженной на плечи при полном отсутствии шеи.
"Кто бы чего не говорил там, а ведь ни кому-нибудь царь место уступил, а я воспринял престол московский. Ко мне все бояре и послы иноземные на прием просятся, - горделиво откинул голову Симеон Бекбулатович, прошелся широким шагом по зале, опять глянул в окно, - да что послы-бояре, а сам царь кланяется низехонько и на лавку с краешку смирненько садится, глаза в землю опустив. Ох, я им еще покажу, дел понаделаю", - раскипятился новый царь московский, отставив чуть правую ногу и горделиво оглядываясь вокруг.
В это время дверь неожиданно открылась и вошел старший царев сын Иван Иоаннович, зыркнул по сторонам и, увидев Симеона Бекбулатовича, стоящего с гордо откинутой головой, выставленной вперед ногой, прыснул от смеха.
- Ты чего это, Семка, блудный сын, венец царский на башку нацепил? Спереть захотел? Я вот батюшке-то скажу, он повелит тебе плетей всыпать, спустит шкуру твою басурманскую.
- Зачем так говоришь, - обиделся тот, быстро снимая и пряча за спину злосчастный венец, - мне его царь носить доверил, чтоб видно было всем, кто государством правит.
- Это ты-то правишь?! Ты?! Морда татарская! Моя бы воля, так я тебе псарней собственной не доверил управлять, - вкладывая все возможное презрение в свои слова, двинулся на Симеона царевич.
- Но, но, - попятился тот, - не балуй, а то стрельцов позову и царю пожалуюсь, как ты говоришь нехорошо.
- Зови, зови своих стрельцов! Поглядим, что они сделают мне. А?! Испужался! А ну, отдавай сюда венец, я его в свои покои снесу, - он протянул руку, придерживая другой длинную саблю, висевшую на боку.
Симеон Бекбулатоввич не на шутку струхнул и попятился в сторону двери, надеясь, верно, спастись бегством от расшумевшегося царского сынка, чей крутой нрав (а уж нравом он точно в батюшку пошел) был всем хорошо известен. Не известно, чем бы все закончилось, но тут дверь вновь открылась и в залу робко вошел младший сын царя Федор Иоаннович. На его бледном, еще безусом лице блуждала застенчивая улыбка, и занят он был какими-то своими потащенными мыслями, не сразу разобрав, что происходит. Но, увидев испуганно пятившегося к нему Симеона Бекбулатовича с зажатым в руке золотым венцом и приступающего старшего брата, все понял и бросился вперед, выставив руки, заговорил тихим, но очень чистым голосом:
- Братец, опять ты донимаешь бедного нашего Симеона Бекбулатовича. Ему батюшка такое дело доверил, такое дело… - он внезапно смешался, словно забыв, о чем же он хотел сказать, вновь обвел взглядом залу и, проведя тонкой рукой по лбу, закончил, - искал посла английского, да не нашел… А он сказывал, мол будет здесь с утра. Не было? - вопросительно глянул по сторонам, словно посол мог укрыться за лавкой или огромным шкафом с серебряной посудой.
- Зачем тебе посол тот надобен? - ворчливо проговорил Иван, делая вид, будто забыл про свою ссору с Симеоном Бекбулатовичем.
- Хотел у него порошок попросить…
- Вот те на… Наша телятя бодаться вздумала? - своей насмешливостью Иван пытался уколоть младшего брата. - Отравить кого вздумал? Уж не меня ли?
- Что ты, братец! Посол говорил мне, будто есть такой порошок, который всех людей счастливыми делает. А травить… - лицо Федора при этом исказилось судорогой, пробежавшей по губам, - этого и в мыслях никогда не держал. Как можно человека жизни лишить…
- Как, говоришь?! - Иван захохотал громко и несдержанно, показывая всю неприязнь к Федору. - Или ни разу на казнях не был? Не видел, как жизней лишают? Бжик, и все! - и он провел ребром ладони по горлу.
Симеон Бекбулатович меж тем незаметно подошел к сундуку и, осторожно приоткрыв его, просунул вовнутрь злосчастный венец. Иван повернулся на скрип открываемой крышки, хотел чего-то сказать, но лишь махнул рукой, скорчил презрительную гримасу, и подойдя к Федору, взял его за локоть, повел к двери.
- Куда ты меня ведешь, брат? - попытался тот вырваться.
- Ты ж англичанина Сильверста хотел найти, вот и пошли. Мне он тоже по делу нужен, - и вывел слегка упирающегося Федора из залы, метнув на прощание взгляд, полный злобы, Симеону Бекбулатовичу и даже подмигнул ему.
Касимовский царевич, оставшись один, выпустил воздух, тряхнул головой, словно наваждение отогнал, и со стоном опустился на помост возле царского кресла.
- За что он меня так не любит? - спросил, ни к кому не обращаясь. - Зачем такие плохие слова говорит? Зачем глядит так? - и вдруг соскочив, топнул короткой ногой, завизжал дико с подвыванием: - Убью! Зарежу! На плаху пошлю! Пусть только уедет царь из Москвы, я им всем покажу!
На его голос в дверь сунулся дьяк Андрей Клобуков и с изумлением уставился на кричавшего.
- Тут вот купцы ждут, - проговорил негромко.
- Какие там купцы? Кто велел?
- Так сами же и приглашали купцов с Твери. Велели сегодня с утра пожаловать, - Клобуков стоял на пороге и не входил в покои, показывая тем самым, что его дело сторона, как скажут, так и исполнит. Царь Иван Васильевич приставил его к Симеону Бекбулатовичу, строго наказав сообщать ему самолично обо всем, что тот будет говорить, кого принимать, и доносить немедля. Однако царь не объяснил, как звать касимовского царевича, по какому титулу величать перед послами, купцами и другим разным людом. Поэтому дьяк исхитрялся говорить с царевичем вообще без титула. Хуже приходилось, когда он вводил послов в палату и должен был при этом громко объявлять не только имя, но и титул царя. Но и тут хитрый дьяк нашел выход. Впуская послов, он объявлял: "Прибыл такой-то…" - и тут же скрывался за дверью, предоставляя послам догадываться самим, кто перед ним находится на царском троне.
- А-а-а, - вспомнил, или только сделал вид, что вспомнил, Симеон, - проси, проси, давно жду.
"Ну и дурак, - подумал Клобуков, - давно ждет. Разве может царь московский давно ждать. То его ждут, а не он", - и распахнул широко дверь перед купцами.
Тех было трое - из Твери и Торжка - торговые люди. Они приехали жаловаться на утеснения своего посадника и даже не ожидали, что могут столь быстро попасть к царю. Другие болтали, будто по полгода сидят, в приказе дожидаясь, проедая кучу денег по московской дороговизне и еще поднося дьякам и приказным разные подарки. А тут… вчера пришли, а сегодня их царь принял. "Ну и дела", - крутили они головами.
Войдя в палату, упали на колени, дружно стукнувшись лбами о большой, смягчающий удары красный ковер. Потихоньку подняли головы и обомлели, перед ними стоял не царь, а узкоглазый и кривоногий самый настоящий татарин. Они соскочили с колен, стали оглядывать залу, но никого более не найдя, спросили:
- А царь-батюшка где-кось будет? Мы до него…
- Я царь и есть, - ответил татарин.
Купцы переглянулись, но деваться было некуда и они обсказали свое дело, приведшее их в Москву. Татарин выслушал и крикнул дьяка.
- Пиши мою грамоту, - объявил ему. Клобуков послушно вынул перо, чернильницу, достал чистый лист и пристроился у небольшого стола.
- Велю я, Симеон, царь московский, купцам тверским урону никакого не чинить, а коль они мне сызнова пожалуются, то обидчика ихнего велю сечь плетьми до смерти, - продиктовал Симеон Бекбулатович.