- Вот Федор порошок какой-то ищет, - насмешливо ответил Иван и чуть подтолкнул брата в спину, заставляя того выйти на середину.
- Про порошок мне говорили… - застенчиво начал Федор.
- Какой еще порошок, - тут же насторожился Иван Васильевич, - кто тебе про порошки наговорил?
- Человек один говорил, - уклончиво ответил Федор, - будто у посла английского есть такие порошки, что всех людей счастливыми могут сделать, - по всему было видно, Федор боялся отца и уже не рад был, начав разговор, да еще в присутствии посторонних, терялся, бледные щеки окрасились легким румянцем.
- Счастливыми делает… - переспросил царь, силясь понять, о чем толкует царевич. Меж тем Савин успел перевести слова Федора, и лекарь Бомелиус торопливо замахал руками, что-то залепетал по-своему.
- О чем он? - повернул голову царь к Савину.
- Говорит, есть у него такой порошок, - пожал плечами Савин.
- Так уж и есть? - не поверил Иван Васильевич и, спохватившись, тут же добавил. - Знаем мы их порошки-снадобья: до смертушки доведут, а там счастья полные штаны, радоваться успевай, святых выноси.
- Опием называется его порошок, - переводил дальше Савин, - предлагает всем отведать.
- Ладно, пущай готовит, а там поглядим, - отмахнулся царь, быстро утратив интерес к лекарю и собственным сыновьям, - завтра большое дело у нас готовится - изменников на площади казнить будем. Скажи послу и лекарю, мол царь велит быть им поутру на площади.
- Отец, - вскрикнул Федор, услыхав о казни, - ты же обещал мне…
- Что обещал?! - взвился тот. - Ну обещал, что безвинных казнить не буду, а ежели он враг мне, то что прикажешь? Ждать, когда он меня на тот свет отправит, с трона царского спихнет?! И так я уже передал царство Симеону Бекбулатовичу, он всем заведует, а я по малости своей, по убогости лишь с послами беседы веду, о здоровье государей их справляюсь.
- Не слушай ты его, - вышел вперед царевич Иван, - по недоумию он говорит. Казнить надо ворогов, чтоб другим неповадно было. Моя бы воля, - начал он, но царь привычно сдвинул брови, и Иван Иванович вмиг умолк, замер.
- Навоюешься еще. Аника-воин. Идите все. Мне с послом потолковать о тайных делах надо. - Все торопливо вышли, царь встал с кресла, взял в руки посох, с которым не расставался и, обращаясь к Савину, приказал:
- Гляди, чтобы все, о чем говорить будем, с собой в могилу унес.
- Государь… - соскочил тот с лавки.
- Сиди, - приказал Иван Васильевич, - верю тебе, - и глянул так, что у толмача мороз по коже прошел. - Спроси-ка посла, отчего королева ничего не написала о предложении, которое я к ней делал.
Даниил Сильверст догадался, о чем пойдет речь, еще когда царь велел всем выйти вон. Наслышанный об упрямстве Ивана Васильевича он с самого начала ждал этого вопроса.
- Королева Елизавета плохо себя чувствует, - не поднимая глаз, проговорил, - врачи не советуют ей ехать за море. У нее слабое здоровье. Она ждет московского царя к себе в Англию.
- Где это видано, чтоб жених к невесте ехал! - вспылил Иван Васильевич. - Да кто она такая, чтоб от моего предложения отказываться?! Под моей властью столько земель, что на пять королевен хватит. Знаем мы эти уловки! - и повторил, скривив губы, - "плохо чувствует!" К нам бы приехала, и мы бы ее тут мигом в чувства привели.
- Королева предлагает царю свою дружбу, - послу совсем не хотелось выслушивать оскорбительные нападки насчет своей королевы, которую сам же тайно обожал, хоть и не желал признаваться в том, но сейчас испытывал что-то вроде ревности к этому дряхлому московскому царю, от которого к тому же дурно пахло, и в уголках глаз виднелись капельки желтого гноя. Он бы научив его вежливости, не будь послом.
- Да куда мне ее дружбу засунуть? - продолжал кипятиться Иван Васильевич. - Дружбу со мной все государи, окромя польского, водят. Папа римский и то легатов своих шлет, тоже в дружбе уверяет. Так что, мне теперь жениться на нем, что ли?
- Королеве сообщили, что у царя уже есть жена, - попытался сделать свой выпад Сильверст.
- Кто есть? Кто у меня есть? - Иван Васильевич низко наклонился к лицу посла и запах лука, чеснока и еще чего-то отвратительного становился невыносим. - Померли они… - царь попытался сделать скорбное выражение - Так и передай королеве - померли! Отравлены были врагами-недругами. А те, кого за жен считают, то девки мои спальничные. Девки, и все тут, - лицо его, так и не приняв соответствующего выражения скорби, теперь выражало похотливую усмешку. - Ты коль мужик, то понимать должен Мало ли кто при дворе моем живет. Всех их женами что ль называть?
- Я не знаю, - Сильверст развел руками, - но королева не уполномочила меня говорить о женитьбе.
- Ну и не говори, коль сказать нечего, - царь вдруг резко оборвал разговор и по всему было видно, как он устал. Верно, какая-то давняя болезнь давно подтачивала его, и лишь недюжинное здоровье противилось ей, выдерживая и крутой царский нрав, и многочисленные неумеренности.
Даниил Сильверст поспешил подняться, поняв, что прием окончен, и прошептал про себя молитву, благодаря Бога за мирное окончание встречи с московским царем.
- Завтра чтоб на площади был, - напомнил царь ему уже в спину.
Тяжело ступая и не выпуская посох из рук, Иван Васильевич направился по внутреннему переходу в свои покои. Он не переставал размышлять о притворстве английской королевы, которая, с одной стороны, добивалась его расположения, заискивала, посылая ласковые письма, ища выгоды для своих купцов, скупавших русские товары по самым низким ценам и вывозивших их в Англию без всякой пошлины, но когда зашла речь о том, чтоб объединить два могучих государства и установить владычество на море и на суше, то тут она делала вид, будто не понимает, о чем речь.
"Вот славно было бы, если бы мы хвост поприжали разным там свеям, немцам и прочим замухрыжистым государям, что носы наружу повысовывали. Тут бы, глядишь, и султан турецкий присмирел, не то что паны польские…" После смерти давнего своего врага - польского короля Сизигмунда - Иван Васильевич очень надеялся, что сумеет окончательно закрепиться в Ливонии, получив долгожданный выход к морю, и сможет сам вести торговлю со всеми странами, не особо дожидаясь, пока английские или датские купцы приплывут для закупки товара по дешевым ценам, предлагая собственные втридорога.
Погруженный в раздумье, он не заметил, как из боковых покоев вышла Анна Васильчикова, что уже долгое время жила при дворе. Она была взята царем после ссылки в монастырь ее предшественницы, тоже Анны, из рода Колтовских. Царю намекнули, будто родственники ее задумали извести царя чародейством, и Анна дала на то согласие. Не раздумывая, Иван Васильевич приказал отправить ее в дальний монастырь, а всех близких родичей лишить жизни, забрав в казну их имущество. Нынешняя сожительница его, поскольку обвенчаться с ней, если бы даже захотел, царь не мог из-за несогласия церкви, которая признала лишь первых трех его жен, ныне покойных. И все же с оговорками дала согласие на четвертый брак. Но жениться на сей раз не желал и сам Иван Васильевич. Увидев раз Анну Васильчикову, которая и жила сейчас при дворе, он повелел слугам доставить ее к нему и легко сломил сопротивление неопытной девушки. Его даже забавляла ее стыдливость и неопытность, делая привлекательной, желанной. Стройное молодое тело возбуждало желание, а слезы делали страсть еще более сильной. Но слишком юна была Анна Васильчикова и даже красота ее: волосы цвета спелой ржи, голубые глаза, щеки с детской припухлостью, умение петь - ничто не могло завлечь, удержать царя на долгий срок.
Вначале он не хотел сознаваться даже сам себе, что она прискучила ему. Все реже и реже заходил он в ее покои, не приглашал на пиры, а найдя заплаканной, закипал гневом, кричал, топал ногами. Потом, овладев ею, смирялся, утихал, но это длилось весьма недолго. Так человек, напившись, утолив жажду, быстро забывает, у какого ручья совершил то, и движется далее, пока не наткнется на очередной источник. И во дворце появилась новая царская сожительница, Василиса Мелентьева, знавшая про Анну, да и та знала о Василисе. Но царя мало интересовало внутреннее состояние женщин, их ревности, муки. Теперь он знал цену и слезам, и страданиям искусительниц рода человеческого. Мысли его были заняты более важными делами, а когда тело напоминало о себе, то он легко находил утешение, и на следующее утро мысли уносились далеко, к той единственной женщине, жившей на туманных берегах, отказавшей ему во взаимности, и тем самым не только нанесшей позорное оскорбление, но ставшей источником злобы, вымещаемой на близких к царю людях.
Наткнувшись на Анну Васильчикову, протянувшую к царю тонкие руки в дорогих перстнях, подаренных ей еще в первые незабываемые дни пребывания в царских покоях, он оторопело отшатнулся, выставив вперед посох.
- Чего тебе? - спросил настороженно.
- Я ждала тебя, - просто ответила она.
- Зачем?
- Мне плохо без тебя. Я скучаю и… - чуть замялась, испугавшись чего-то, - и я боюсь.
- Чего боишься, дура? - спросил нарочито грубо, с нажимом.
- Боюсь, что забудешь меня. Боюсь умереть…
- Молись лучше, - Иван Васильевич отстранил девушку, намереваясь пройти дальше. Но она прильнула к нему, припав щекой к плечу.
- Отпусти тогда меня домой. Страшно мне. Тебя по сколько дней не вижу.
- Вот еще. Чего тебе не живется, - в царе уже назревала вспышка гнева, но он сдержался, попытался подыскать нужные слова, - питье, кушанья тебе с моего стола несут, наряды выбирай любые. Чего не живется? Любая бы только мечтала о жизни такой.
- Немужняя жена… Грех-то какой.