Фроська уже давно перестала замечать окружающее, не видела ни лиц, ни машин, ни глади воды, ни ближних снеговых хребтов - в глазах был только обрамленный потом желтый круг, в котором пузатые чаши бетономешалок и груженые тачки. Тачка цемента, тачка песку, тачка щебенки… Она поочередно заваливала их шифельной лопатой и бежала вверх по деревянным мосткам.
Она словно бы одержимо плыла к заветному берегу, барахтаясь из последних сил, чувствуя себя так же, как месяц назад в бешено ревущей Раскатихе, когда в пенных валах било ее о скользкие камни.
Машинист растворного узла рябоватый Никита Чиж, управлявший работой бетономешалок, то и дело гикал, разбойно посвистывал, показывая большой палец: молодец, мол, девка! Фроська не обращала внимания, для нее существовали только тяжеленные тачки, выщербленные мостки да огромные, постепенно убывающие кучи песка и щебня. А когда вдруг наступила тишина - бетономешалки перестали вращаться, Фроська изумленно перевела дух, ладонью утерла мокрое лицо и как стояла, так и брякнулась на дощатый настил - ноги сами подкосились.
Внизу, у выпускных створок, разговаривало начальство: двое в фетровых шляпах и при галстуках. Никита что-то объяснял им, оправдывался, разводил руками. Потом помахал Фроське: спускайся сюда.
Фроська как была - в штанах и в заправленной в них, ставшей теперь безнадежно грязной ночной рубашке (брезентовую куртку она сбросила еще утром) - подошла, поздоровалась, стыдливо поправила бретельку на плече. Начальство удивленно ее разглядывало, особенно стоявший справа - высокий, с твердым, выдвинутым подбородком, в чудных каких-то черно-желтых сапогах.
- Вы есть стахановка! - осклабился он, показав крепкие длинные зубы. - Молодец! Вы работайт за три человека. Но! Это не есть правильно. Ваш начальник безголовый. Он эксплуатирен вас, такой симпатичный медьхен. Отшень стыдно вам, геноссе Чиж!
- Моей вины нема, - оправдывался машинист. - Сами план требуете, людей не даете. Человек пришел, ну пускай работает. Мне какая разница: мужик али баба?
- Девушка - медьхен, а не баба, - рассмеялся длиннозубый, с удовольствием делая поправку. Он шагнул к Фроське и стал бесцеремонно ее рассматривать, цокая языком. Показал пальцем на оголенные плечи: - Нет хорошо! Солнца много, высота, ультрафюалейт. Кожа сгорайт, потом пиф-паф - отшень больно. Надо надевайт куртка.
Фроська демонстративно отвернулась: тоже мне, сострадатель выискался! В поросячих глазах елей липучий разлит, того и гляди лапать примется, чертову немчура…
Машинист с немцем полезли наверх чего-то там проверять, а Фроська сходила за курткой, вернулась. Уж очень интересным ей был этот второй, в шляпе: маленький и толстый, с аккуратным круглым животом, в котором будто разместился проглоченный арбуз. "Ровно баба на сносях, на девятом месяце, - про себя съехидничала Фроська. - Чего он тут стоит, молчит да потеет? Вроде бы тоже начальник по виду, а прибитый какой-то. Лопату сломанную все время держит. Нашел где-нибудь, что ли?"
- У нас вон тоже две лопаты сломанные валяются, - сказала Фроська, - шифельные. Ежели вы их собираете, так я принесу. Принести ай нет?
Толстяк угрюмо молчал, глядел куда-то мимо Фроськи на дальнюю эстакаду. "Наверно, тоже немец, - решила Фроська. - К тому же ни бельмеса не понимает". Однако толстяк, обмахивая шляпой мокрое лицо, вдруг заговорил на чистейшем русском языке.
- Головы вам поотрывать за эти лопаты! Не умеете с инструментом обращаться, варвары косопузые.
- Какой там инструмент! - рассердилась Фроська. - Вон у меня лопата одна-одинешенька, да и та, как ведьмина кочерга, кривая и корявая. Мозоли кровавые набила, видишь?
- Это по дурости, - спокойно сказал толстяк. - Пошла бы на склад, заменила и вся недолга. Кстати и сломанные снесла бы на обмен. А то вон из-за вас, олухов, Крюгель меня, прораба, теперь заставляет собирать этот лом. Тьфу!
Толстяк выругался и в этот момент прямо ему под ноги в цементную пыль сверху шлепнулись две лопаты с обломанными Черенками - немец-таки разыскал их. Крикнул оттуда с издевкой:
- Геноссе Брюквин! Это тоже тащить ваш кабинет. Альс байшпиль. Пример бесхозяйственности.
- Поняла? - сказал толстяк, отпихивая лопаты носком щеголеватого ботинка.
- Ага. - Фроська сочувственно кивнула. - А что, вредный небось немец-то?
- Не твоего ума дело. Ты слушай-ка, вот что: снеси после обеда эти лопаты ко мне, да заодно и поговорим. Подумаем, какую подобрать тебе работу полегче. Может, ученицей поставим, а то и официанткой в столовую. Девка ты пригожая, видная, незачем тебе на черной работе спину ломать.
- Не надо мне другой работы, - сухо сказала Фроська, - подмогу пришлете и то хорошо.
Прораб посмотрел на нее исподлобья, осуждающе пожевал губами:
- Норовистая, как я погляжу… Ну смотри, дело твое.
А наверху начиналась свара. Немец пальцем подцепил бетон из бетономешалки и свирепо тряс этим грязным пальцем перед носом Чижа. Оба перешли на крик: инженер ругался, мешая русские и немецкие слова, машинист крыл по-русски.
- Ну сцепились! - рассмеялась Фроська.
- А ты не хихикай, - желчно сказал прораб. - Сейчас и тебе попадет на всю железку.
- Мне-то за что?
- За брак. Бетон-то вы, оказывается, готовили нестандартный, цементу в нем мало, а песку больше нормы. Так что липовые вы стахановцы.
- Ишь чего выдумал! - разозлилась Фроська. - Стахановцы! Да я сама, что ли, напрашивалась? Это вон тот долгозубый придумал, он и талдычил, окаянный.
- Но-но! Ты как про начальство выражаешься? - Прораб угрожающе пучил глаза, но Фроська-то хорошо видела и понимала, что брань в адрес немца-инженера втайне приятна ему.
Начальство уже с шумом спускалось вниз, на лесенке мельтешили отполированные краги. На вытянутой руке Крюгель держал большую щепку, которую выловил в бетоне. Этой щепкой, как шпагой, он поочередно стал тыкать прораба, машиниста, потом добрался и до Фроськи.
- Понимайт! Понимайт! - Инженер в ярости топал ногами. - Дас ист гроссес дефект! Унмеглих! Дер тойфель вайс! Бирнен зуппе, киршен зуппе!
Дальше последовала серия отборных русских ругательств, потом смешанные русско-немецкие фразы, из которых следовало, что щепка в бетоне, как и любой другой посторонний предмет, есть преступное безобразие и безответственность. Потому что там, где щепка, там окажется пустота в теле плотины, именно там возможен разрыв, разлом и всяческое разрушение. Может быть, фройлен скажет, кто этот осел и халтурщик, просмотревший щепку в замесе, и вообще, понимает ли она что-нибудь в качестве бетона?
Фроська не любила крикливых, нервных людей. Крикливость еще простительна бабам, но не мужикам, да еще таким фасонистым - при галстуках и шляпах. Сама она придерживалась правила: не важно, как сказать, важно - что сказать.
- Зачем кричать-то? - сказала она инженеру. - Меня сперва научить надо, потом спрашивать. Понимаешь: научить! Так что не шуми, побереги здоровье, ежели ты умный человек.
- Замолчайт! - истошно завопил Крюгель.
- Сам замолкни! - не выдержала Фроська. - Ишь разошелся, тележкина твоя мать!
Крюгель так и замер с высоко поднятой злополучной щепкой. Выпучил в изумлении глаза.
- Доннер веттер! Такая прекрасная фройлен. И тоже матерился… О, загадочная дикая страна! Я здесь бессилен как инженер.
Он сбил на затылок шляпу, повернулся и быстро зашагал прочь. Прораб Брюквин приотстал, погрозил кулаком Чижу и Фроське.
- Ну погодите, архаровцы! Я вам устрою веселую жизнь!
Не успел он догнать инженера, как Фроська крикнула вслед, сцепив ладони, чтоб погромче:
- Эй! А лопаты забыли! Лопаты! - и подняла, показала сломанные лопаты: дескать, ежели нужны - забирайте, а нет, то пускай остаются. Место не пролежат.
Крюгель заставил-таки толстяка прораба вернуться за лопатами, а уж как он при этом упражнялся в красноречии, Фроська не слышала - Никита Чиж включил бетономешалку.
Во втором часу худенькая девчонка - дочка Никиты, принесла на работу обед: вареную картошку, хлеб да бутылку квасу. Чиж разложил еду на газете, пригласил и Фроську. Та отказываться не стала - все равно денег нет, в столовку не побежишь.
Машинист жевал хлеб, усмехался, думая о чем-то своем, щурил тронутые давней трахомой глаза.
- Промахнулись мы с замесами-то, - сказал он. - Я тебе говорил: считай тачки, Фроська. А ты, значит, того… Теперь начальство ругается. Вот как.
- А ништо, - Фроська махнула рукой, - обойдется. Бог не выдаст, свинья не съест.
Никита помолчал, налил в кружку квасу, выпил и удовлетворенно крякнул:
- Ладно, буду с тобой работать. Буду. Утром прораб говорит, даем тебе дуру - из тайги прибежала. Хочешь бери, хочешь нет. Я сказал: треба попробовать. Теперь беру.
- Ты один, поди, и работаешь?
- Нет! У меня два хлопца тут; Ванька-белый, Ванька-черный. Третий день, паразиты, гуляют: на свадьбе самогонку пьют.
Фроська с аппетитом уплетала еще теплую картошку, запивая резким и душистым тминным квасом: за несколько суматошных суток она, пожалуй, впервые имела возможность поесть как следует. А то все сухари да коржики.
- Хорошо ешь, - похвалил Никита, - хорошая жинка будешь. У меня жена плохо ела, болела, потом умерла. Подруга была Оксаны - она-то и уговорила нас сюда охать.
- Царствие небесное, - сказала Фроська.
- Да вот так. Царство небесное… - вздохнул машинист, посмотрел на Фроську, усмехнулся: - Иди-ка ты ко мне в жинки, а? У меня машина швейная есть, дочка тебя строчить научит, помогать будет. Донька, будешь помогать новой матери?
Девочка вспыхнула, рассерженно отвернулась. Никита смеялся.