– …Ею, – неожиданно взвинтил голос Гитлер, – был очень тяжело ранен ряд дорогих мне сотрудников. Один из них умер. Сам я совершенно невредим, если не считать нескольких небольших ссадин, ушибов, ожогов. Я вижу в этом подтверждение возложенной на меня Провидением миссии – продолжить осуществление цели моей жизни, как я это делал до сих пор…
Унтерштурмфюрер неожиданно счел, что для уяснения "приговора" генералу Фромму этого достаточно, и, махнув пистолетом у него перед лицом, прохрипел:
– Вперед. К машине. – Теперь он решал, что генерал-полковнику Фромму позволено слушать, что – нет.
– Круг, – швырял напыщенные слова вслед уходящему генералу бессмертный, хранимый сатаной, фюрер, – который представляют эти узурпаторы, максимально узок. Он не имеет ничего общего с германским вермахтом и, главное, с германской армией… На этот раз мы уже рассчитаемся с ними так, как это в обычае у нас, национал-социалистов…
И никто из слушавших его в ту ночь в штабе Верховного командования вермахта на Бендлерштрассе не сомневался: рассчитаются. Как это в обычае у них, национал-социалистов.
Генерала Фромма увезли. Речь фюрера завершилась недружным, но троекратным "зиг хайль!" его постоянных слушателей-эсэсовцев. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер еще немного побродил по зданию и отбыл к себе в Главное управление имперской безопасности, заверив Скорцени, что остается на связи и в любую минуту готов прийти на помощь.
Штурмбаннфюрер был "тронут" заботой. Без помощи Кальтенбруннера ему тут не управиться.
Оставшись полновластным хозяином всего штаба Верховного командования, штурмбаннфюрер вошел в кабинет генерала Фромма, величественно уселся за стол, словно вознесся на трон, и тотчас же потребовал к себе троих офицеров из числа фридентальских курсантов. Само кресло командующего обязывало его непосредственно приступать к руководству.
"Чего не хватало командующему, генерал-полковнику, отсиживавшему войну в таком безмятежном кабинете, в глубоком, райском тылу в центре Берлина? Чего ему еще не хватало? Чего, он добивался?" – Скорцени отказывался понимать таких людей. Предавать, по его разумению, мог обиженный, несостоявшийся, перекупленный и соблазненный врагом. Но командующий армией резерва! Очевидно, что-то происходило в этой столице такое, что не поддавалось его пониманию. Что-то здесь "такое" происходило, пока он, очертя голову, носился по миру то похищая Муссолини, то наставляя на путь истинный папу римского и все его апостольское воинство…
– Порезвились, бездельники, и хватит, – добродушно усовестил он своих коммандос. – Пора заняться делом. Все сейфы, все столы вскрыть. Бумаги тщательно осмотреть. Все, хоть в какой-то степени касающееся заговора, сюда, ко мне на стол. Прежде всего нужны фамилии единомышленников и названия подчиненных им частей. "…Я еще вернусь в этот мир. Я еще пройду его от океана до океана".
55
Проснувшись ранним утром в своей квартире в Растенбурге, вице-адмирал Фосс потребовал немедленно связать его с Парижем, с командующим западной группой военно-морских сил. Вчера, во время секретного вечернего совещания у фюрера, когда собрались только наиболее доверенные лица, он, Фосс, предложил тот единственно приемлемый ход, который позволил бы подавить путч в Париже.
Фюрер был поражен тем, что именно во Франции заговор принимал самые зримые и зловещие очертания. Это казалось непостижимым. Он несколько раз требовал, чтобы ему повторно зачитывали сообщение об арестах не только высших руководителей гестапо, полиции и СД, но и вообще массовых арестах эсэсовцев, которые уже вовсю велись во французской столице. И это в нескольких километрах от передовой, от войск англо-американцев!
– Как вы все это можете объяснить? – уставился фюрер на фельдмаршала Кейтеля, придерживая указательным пальцем сильно подергивающееся веко левого глаза.
– Трудно сказать.
– Фельдмаршал Кейтель, – голос фюрера приобретал все более угрожающие интонации, – я все же требую объяснений. Как могло произойти, что самая рьяная активность путчистов проявляется именно в Париже?
Кейтель поднялся, но растерянно молчал. Фоссу странно было видеть всегда такого грозного начальника генштаба в столь жалком состоянии.
– При этом мне не нужно рассказывать о том, что во Франции линия фронта ближе, чем где-бы то ни было, подошла к нашим высоким штабам, что заставляет их подумывать о предательских сепаратных переговорах с командованием союзнических армий. Меня интересует суть. Да, Кейтель, суть, – продалбливал Гитлер крышку стола негнущимся указательным пальцем правой руки. И все с напряжением следили за этими его движениями, подсознательно опасаясь, как бы вновь не рвануло, как это произошло днем в зале павильона для совещаний. Поди знай! – Меня интересует положение вещей в принципе.
– Но, мой фюрер, – пытался фельдмаршал остановить нагнетание страстей, – мне пока трудно говорить об этом. Ситуация слишком усложнена.
– Неужели усложнена?! – входил в раж фюрер. Все то время, что прошло после взрыва, Гитлер стоически сдерживался, маскируя всякие эмоции и не предаваясь в открытую каким-либо переживаниям. Очевидно, он все еще пребывал под магическим воздействием чудодейственности своего спасения. Благодарный Всевышнему за покровительство, он вполне резонно считал, что теперь может хоть на какое-то время освободить себя от мелочности бытия, от ставших привычными для "Волчьего логова" сплетен, дрязг и взаимного нетерпения всех собравшихся под крышей ставки.
Однако теперь каждому стало ясно, что на самом деле монашеское многотерпение фюрера – не что иное, как мина замедленного действия.
– …Она усложнена! – вскричал фюрер, приподнимаясь, но, мимолетно взглянув на стол, вновь уселся и нервно повертел головой, будто искал, куда бы уйти от этого погибельного места. – Кем она усложнена? Там, во Франции, генерал Штюльпнагель. Там – фельдмаршал фон Клюге, который обязан нам всем, чем только может быть обязан фельдмаршал своему командованию. Наконец, войска, находящиеся во Франции, – слегка замялся Гитлер и приглушил голос, – контролирует Роммель. Даже страшно вообразить, что и этот фельдмаршал может предать. Роммель, известнейший полководец Европы! Что вы так недоверчиво смотрите на меня, Кейтель? Да, полководец…
– Не смею возражать, мой фюрер, – только сейчас по-настоящему вытянулся в струнку начальник генштаба. Он был признателен случаю, благодаря которому первым опомнился и первым бросился спасать фюрера. Что было бы, если бы в момент взрыва он занимался поисками этого Африканского Циклопа полковника фон Штауффенберга? Еще чего доброго, его заподозрили бы в пособничестве террористу. – Роммель есть Роммель.
Несколько секунд фюрер выжидающе смотрел на Кейтеля. Ответ явно разочаровал его. Гитлер жаждал возражений, спора, самоутверждения в каких-то своих мыслях и подозрениях.
– Так что будем делать? – совершил он умопомрачительный переход от яростного гнева до трезвой рассудительности верховного главнокомандующего. – Какими реальными силами мы располагаем сейчас, чтобы еще до утра погасить путч в Париже, как это уже делается в Берлине?
– Гестапо, полиция, СД – парализованы, – напомнил Геринг. – Командование войск вермахта, по существу, на стороне заговорщиков. К сожалению. Предполагаю, что к утру сможем подбросить батальон охраны и десяток-другой техников люфтваффе с ближайшего аэродрома. Еще лучше – десантировать туда из Германии батальон эсэсовцев. Хорошо бы – под командованием Скорцени.
– Он занят в Берлине, – напрочь отсек такую возможность фюрер.
– В любом случае, если объединить все названные силы…
– Но к тому времени Штюльпнагель и Роммель отзовут полк-другой с фронта, – возразил начальник штаба оперативного руководства вермахтом генерал Йодль. – И мы еще точно не знаем какие именно. Само собой разумеется, все расквартированные во Франции части уже получили приказ не подчиняться никаким указаниям Штюльпнагеля. Но ведь нужно еще знать настроения их командиров.
– Знать которые мы пока что не можем, – вновь взял инициативу в свои руки фюрер, загоняя в тупик всех остальных. Пока что он отвергал всякий реальный ход, ничего не предлагая взамен. – И нам опять придется брать Париж штурмом, осаждая собственных генералов.
Все умолкли. Следуя примеру фюрера, каждый мог сказать нечто такое, что очень просто доказывало бы невозможность подавления путча в Париже. Но ситуация требовала иного.
И вот тогда-то вице-адмирала Фосса внезапно осенило:
– Господа, – поднялся он с таким видом, словно собирался провозгласить тост или сообщить о коронации нового фюрера. – Вы совершенно забыли о военных моряках.
– Да при чем здесь моряки? – легкомысленно отмахнулся Геринг, как это делал всегда, когда в его присутствии кто-то упоминал о "кригсмарине" как о военной силе. – Речь идет о Париже.
– А почему вы, господин рейхсмаршал, считаете, что, в Париже не может быть моряков? Хотя бы тех, что расквартированы там, – вежливо уточнил Фосс. – Их, конечно, немного. В основном – из различных служб, подчиняющихся штабу командующего западной группой военно-морских сил адмирала Кранке. К тому же это закоренелые тыловики. Но что-то мне кажется, что Штюльпнагель просто-напросто забыл об их существовании. Как это случается каждый раз, когда планы сочиняются в вермахтовских штабах, – добавил вице-адмирал уже исключительно для Кейтеля.
– Так-так… – подбодрил Гитлер, загораясь его идеей. – Интересно. А ведь я знаю адмирала Кранке: это довольно решительный человек.
– И будет польщен тем, что о нем вспомнили в ставке, – впервые нарушил свое молчание командующий военно-морскими силами гроссадмирал Дениц. – Гросс-адмирала не смутило то обстоятельство, что не он первый обратился к "береговым крысам" Кранке. Главное, что речь шла о моряках.