Последующие три часа Штюльпнагель провел в таком напряжении, словно бомба, подложенная полковником Штауффенбергом под стол фюрера, неожиданно взорвалась здесь, почти в самом центре французской столицы, и всеразрушающая волна ее взрыва начала охватывать все новые и новые районы "Большого Парижа", выметая все то эсэсовско-гестаповское, на чем, собственно, и держалась до сих пор вся его оккупационная администрация.
Солдаты первого гвардейского полка, ставшие основной штурмовой силой генерала фон Бойнебурга, пронеслись по резиденциям и учреждениям гестапо и службы безопасности, словно тайфун. Они не зверствовали, как это обычно делали гестаповцы, но в то же время действовали с такой решительностью, словно всю свою службу только тем и занимались, что сводили счеты с СС.
– Господин губернатор, – докладывал Бойнебург уже через полчаса после начала операции, – только что мои гвардейцы окружили службы сыскной полиции СД на авеню Фош и на улице Соссе. С нашей стороны потерь нет, все закончилось легкой потасовкой.
– Что-то эсэсовцы слишком вяло сопротивляются. На них это не похоже. Не кажется, генерал?
– Деморализованы. Иного объяснения не существует.
– Или на кого-то надеются. Кстати, не забудьте о полиции порядка.
– Два взвода находятся сейчас у штаб-квартиры орднунгсполицай на улице Фезандери. Сообщений пока не имею. Но мною отдан четкий приказ об аресте ее шефа Шеера. В первую очередь – его.
"Догадываются ли парижане о том, какая охота развернулась в эту ночь на ненавистных им гестаповцев и черномундирников из сыскной полиции СД? – подумал Штюльпнагель, выслушав сообщение коменданта. – Парижане теперь представлялись ему в роли союзников. Правда, весьма сомнительных. В какой восторг они придут завтра, узнав, что все руководители гестапо, СД и полиции порядка расстреляны".
"Расстреляны", – вдруг поймал он себя на слове. – Уже завтра? Конечно, было бы проще, если бы их устраняли еще во время ареста. Но, похоже, что оказывать сопротивление эсэсовцы действительно не настроены. В таком случае судить их следует завтра же утром. И завтра же расстрелять. Слишком высокопоставлены и опасны, чтобы возиться с ними еще хотя бы сутки".
"Решительным нужно быть только тогда, когда способен оставаться решительным до конца", – сама собой сформировалась мысль, которую Штюльпнагель готов был воспринять, как всемирный девиз путчистов. Когда-нибудь он сядет и предаст все эти свои мысли нетленности бумаги и чернил. Фон Штюльпнагель всегда ощущал на себе бремя литературно-философского призвания. "Смиренная ночь Большого Парижа" – как раз то название, которое вполне может соответствовать замыслу его мемуаров, способных перерасти в нечто большее, чем подкаблучные воспоминания обычного строевого генералишки.
– Только что нами арестован предводитель местных эсэсовцев генерал Оберг, – завершились для будущего мемуариста минуты томительного ожидания. – Его арестом занимался генерал Брехмер. Таким образом, служба безопасности, по существу, подавлена.
– Поблагодарите Брехмера за личное мужество, комендант.
– Да, как это ни странно, группенфюрер Оберг тоже не сопротивлялся. Правда, попытался поднять на ноги абверовцев и еще какой-то свой эсэсовский резерв…
– Когда я говорю о личном мужестве, то имею в виду не участие в перестрелке, господин фон Бойнебург, – назидательно уточнил Штюльпнагель. – Человек, решившийся арестовать генерала от СС, ведающего германской службой безопасности, достоин Рыцарского креста уже за одно только согласие отважиться на такой шаг. И не забудьте, что остается еще начальник сипо-СД Гельмут Кнохен.
– Его разыскивают. Как и некоторых начальников служб его ведомства.
"Догадываются ли парижане?.. – с победной ухмылкой вернулся к своим размышлениям Штюльпнагель. – Знают ли о том, как решительно мы действуем сейчас, когда в Берлине, в штабе Верховного главнокомандования вермахта – генералитет которого, судя по всему, так и не сумел привлечь на свою сторону ни одну воинскую часть, ни одного взвода солдат или курсантов – царят хаос и уныние? Вот что значит бездари!"
38
– Клаус!
Штауффенберг оглянулся и вздрогнул, увидев прямо перед собой, лицо в лицо, младшего брата Бертольда. В сумасшедшей горячке этого дня он как-то совершенно забыл о его существовании. И только сейчас понял, что ведь все эти долгие часы брат находился где-то здесь, рядышком, в цокольном этаже, среди младших офицеров, машинисток, телетайпистов, адъютантов и офицеров связи; переживал, волновался за него и, наверное, уже не раз порывался увидеть.
– Ты все еще здесь? – резко спросил он Бертольда. – Зачем?
– Где же мне быть, полковник? – Клаус уже привык к тому, что брат нередко обращается к нему по званию.
– Да где угодно! – Клаус оглянулся, не слышит ли их кто-нибудь, и, подталкивая брата рукой, отвел подальше от кабинета Ольбрихта, к лестнице, ведущей в сторону квартиры генерала Фромма, располагавшейся в этом же здании.
– Но я обязан находиться здесь.
– Как офицер – да, – кивнул Клаус, думая о чем-то своем. – Только мне бы хотелось, чтобы ты сейчас же исчез отсюда. Это моя просьба, Бертольд, – понизил он тон почти до шепота.
– Я понял, что мы проиграли. Здесь, наверху, вы даже не представляете себе, что затевается там, внизу, в подвалах.
– А что, собственно, там затевается? – Как он еще молод, его брат. Гордая осанка, бледноватое аристократическое лицо. Бертольд граф фон Штауффенберг. Полковник знал, как брат ценит свое графское достоинство и свою аристократическую приставку "фон" намного выше и острее, чем он, Клаус. Он неподражаемо красив и пленительно молод. Офицер штаба армии! Какая перспектива…
– Там уже формируются группы, готовые освободить из-под ареста генерала Фромма и расправиться с "предателями".
– "Предатели" – это мы, – констатировал полковник. – Неужто они не понимают, что происходит? – Клаус все еще пребывая в плену своих недавних размышлений о "жертвенной решительности". Но брату трудно было настроиться на его "жертвенную волну".
– Боюсь, что уже начинают понимать, – с горькой иронией предположил Бертольд.
– Сейчас прибудет фельдмаршал Эрвин фон Витцлебен! – врывается в их разговор чей-то радостный возглас – Фельдмаршал с нами! Это решительно все меняет.
"Это пока еще ничего не меняет, – неуверенно возразил Клаус фон Штауффенберг. – Но уже есть люди, готовые жертвовать собой, невзирая на спасение фюрера".
– Где он? – появляется в коридоре полковник фон Квиринхейм.
– Только что позвонили из Цоссена, из ставки главного командования сухопутных войск. Оказалось, что, по недоразумению, вместо того, чтобы прибыть к нам, фельдмаршал направился в Цоссен.
– Слишком много недоразумений происходит в Германии в этот проклятый день, – заметил фон Квиринхейм.
– Трагических недоразумений, – негромко согласился с ним полковник Штауффенберг, не рассчитывая быть услышанным.
– Ну, слава богу! – возрадовался генерал-полковник Бек. – Фельдмаршал фон Витцлебен сам но себе стоит пяти дивизий. Уж его-то приказы…
Бертольд недовольно оглядывается на появляющихся в коридоре людей и увлекает брата все дальше, к концу коридора, туда, к лестнице, ведущей к запасному выходу. Ему очень хочется побыть с Клаусом наедине. Услышать кое-что лично от него. Он боится, что сейчас Клауса вновь уведут, и кто знает, когда еще они смогут поговорить, и смогут ли вообще.
– Появление фельдмаршала уже не изменит ситуации, Клаус, – убежденно говорит он. – Мы упустили время. Никакой фельдмаршал, а тем более – фельдмаршал, не имеющий войск, уже не способен переломить ход событий.
– Поэтому я и хочу, чтобы ты спасся. Ольбрихт отдал приказ никого не выпускать из здания без подписанного им пропуска. Но об этом я позабочусь.
– Не знаю, был ли такой приказ, но можешь мне поверить: добрый десяток находившихся здесь офицеров и низших чинов из обслуги уже сумели бежать. Мне советовали сделать то же самое. Одни думают, как бы сбежать, другие собираются в небольшие группы и проверяют оружие, готовясь прийти на помощь гестаповцам, когда они нагрянут сюда.
– Вот видишь, какими мыслями ты занят.
– Естественными. В нашем положении. Клаус, скажи, ты знал о том, что готовится покушение на Гитлера?
Клаус провел дрожащими пальцами по лицу, пытаясь снять ими окончательно ослепляющую его усталость.
– Знал, конечно.
– И знал, что заговор готовит не Гиммлер, не СС, и что руководители его здесь?
– Не мог не знать. Ты забываешь, что я – начальник штаба.
– А Фромм?..
– Фромм – тоже. Это потом он вдруг…
– Господин полковник, – появляется в нескольких шагах от них, у изгиба коридора, фон Хефтен. – Есть сообщение из Парижа.
– Какое же?
– Удивительное. Оказывается, несмотря ни на что, штаб генерала Штюльпнагеля действует. Там все в порядке.
– Что и в самом деле удивительно.
– В нем говорится, что…
– Я сейчас вернусь, обер-лейтенант, – устало прервал его полковник, решаясь радоваться вместе в адъютантом.
– Так кто же конкретно руководит этим путчем? – спросил Бертольд.
– Имен тебе лучше не знать. Когда заговор будет подавлен, расправа последует незамедлительно. А для меня важно, чтобы ты уцелел. Для этого нужно как можно меньше знать. – Клаус не заметил, как рука его потянулась к затылку брата. Ему до смерти хотелось погладить его. Хотя помнил, что сантиментов Бертольд не терпел. Никогда. Даже в детстве. Он всегда старался выглядеть жестким и безжалостным. Истинный германский офицер. Истинный ариец.