- Знаешь, Виктор, вообще-то я даже рад, что ты предоставил мне такую редкостную возможность: операция была интересной. А ты знаешь, сколько я вообще сделал операций? Никто не знает. До сорок первого - пять аппендицитов и две грыжи. А за два года войны - триста семьдесят восемь людям и одну собаке! Слушай, а не податься ли мне в ветеринары? Выходим твоего пса - с медицинской точки зрения случай исключительный, я сразу стану ветеринарным светилом, и назначат меня главным врачом зоопарка. А, черт! - вдруг вскочил он. - Маша, шприц!
Собака лежала бездыханной. Потускнела шерсть. Сухим стал нос. Изо рта шла пена.
- Конец? - мрачно спросил Громов.
- Да погоди ты, не каркай! Держи его. Ты держи, Маша не справится. Крепче! Вот дьявольщина, где же у него сердце? Нет, так неудобно. Переверни на бок. Хорошо. Есть, нащупал!
Короткий взмах. Сверкнула длинная игла и, хрумкнув, вошла в тело.
- Порядок. Теперь массаж… Так… так… хорошо. Полегче, а то ребра сломаешь. Маша, помогайте.
Минут через пять доктор приказал:
- Маша, бегом в медсанбат! Принесите грелки. Неплохо бы и горчичники, но пациент весь… шерстяной. Как их приклеишь?
Когда взмокший врач разогнулся, а собака мерно задышала, Виктор обнял его за плечи.
- Да-а, триста семьдесят восемь операций - это, конечно, не кот наплакал.
- Ничего особенного. Адреналин в сердце, прямой массаж, грелки - проходили на пятом курсе. Экзамен сдал на тройку. Но, как говорится, теория без практики. Хирургами становятся не в институтах, а на войне. Все, что мог, я уже сделал, - закончил он. - Теперь - уход и еще раз уход. Сиделку прислать не могу, у Маши своих дел невпроворот, так что сам берись за гуж. Чем черт не шутит, пока Бог спит, авось и выживет! Только обещай: я буду первым человеком, которому этот зверь подаст лапу.
- Обещаю, - улыбнулся Громов.
Доктор вышел из блиндажа. Потом вернулся и строго сказал:
- И чтобы до завтра ни капли воды. Ни единой! Если что, вызывай.
II
- Ну что ж, надо браться за гуж, - вздохнул Громов. - Для начала… Для начала ты должен привыкнуть к моему голосу - значит, буду думать вслух.
Виктор начал говорить про уход, про собачью живучесть. Одновременно делал загородку в углу блиндажа. Потом принес охапку соломы, бросил на нее старую шинель, взял собаку на руки и осторожно перенес на лежанку.
- Привыкай и к моему запаху, - сказал он. - В этой шинели я так попотел, что нюхать тебе не перенюхать.
Виктор присел, потрогал горячий, сухой нос, потрепал крутую холку. Встал. Закурил.
- Ну, хорошо, сейчас затишье. А что делать, когда начнутся бои? Наступать ведь будем. Да-а, не дело я, видно, затеял.
Громов опять присел на корточки. Пес лежал совсем не по-собачьи: на спине, запрокинув голову и прижав к бокам лапы.
- Договоримся так: встанешь на ноги до наступления - не брошу. Не встанешь - пристрелю.
- Врешь ты все, - устало вздохнула Маша. - Ты же мухи обидеть не можешь, не то что пристрелить собаку.
Виктор прямо-таки остолбенел. Он уже битый час возится с собакой, разговаривает с ней, а Машу, свою дорогую Машеньку, не заметил.
- Ты давно здесь? - виновато спросил он.
- Давно. Принесла грелку, смотрю - тебе не до меня. Села в уголок - и сижу. Дурной ты у меня, Витенька. - Маша поднялась и обняла Виктора. - Такой большой, такой сильный и такой… слабый.
- Как это слабый?! - попытался возразить Виктор, но Маша обнимала его крепче и крепче, сбивая и путая мысли.
- Да так, Витенька, слабый, - шептала Маша. - На ласку ты слабый, на доброе слово, на нежность женскую. Я же чую, сердцем бабьим чую: погладь тебя, приголубь - ты и размяк. Видно, мало ласки перепало в детстве. Мать, что ли, строгая? А подрос - девушек, поди, стеснялся. Все парней по скулам лупил боксом своим, а надо было хоть разок из-за девчонки подраться - и она бы за тобой на край света пошла. Да что там пошла, полетела бы, как я. Обожгла бы крылышки, а полетела.
- Неужели все это видно? - недоверчиво спросил Виктор.
- Что видно?
- Ну… то, что ты говорила. Что я девушек стеснялся и все такое…
- Не-е, - повернулась к нему Маша и привстала на колени. - Ничего не видно, кроме того, что ты… - Маша сделала паузу, - что ты - мужчина. С большой буквы мужчина.
- Как это - с большой буквы?
- Ну, значит, сильный, умный, честный, благородный, в меру красивый… Ну-ну, не хмурься, перебор в красоте, как правило, во вред всему остальному. Но самое главное, ты надежный! Из тебя муж хороший получится. И отец.
- Ты думаешь?
- Я знаю, - как-то сразу погрустнела Маша. - Я бы с радостью вышла за тебя замуж.
- Так в чем же дело? - привстал и Виктор. - Я же предлагал. Не раз предлагал.
- Помню, Витенька. Помню и ценю. Но… я не могу. Не время сейчас. Какая свадьба на войне? И что за семья без детей? Погоди, помолчи. Я знаю, что ты скажешь: уезжай, мол, в тыл, рожай и расти сыновей.
- И дочек, - улыбнулся Виктор. - Я согласен и на дочек.
- Ну, уеду, ну, рожу. А ты по-прежнему будешь чуть ли не каждую ночь ползать за "языком", пока… Я-то знаю, разведчиков всегда бросают в самое пекло, и потери среди них самые большие. Ох, Витенька, сколько я вашего брата вынесла на закорках! А сколько их не донесла… Мало ли сирот сейчас растет, родившихся до войны, так зачем же еще и фронтового образца?
- Странно ты рассуждаешь. Вроде бы все правильно, и в то же время, извини, конечно, не по-людски. Что же, по-твоему, если война, то вся жизнь должна остановиться? - Виктор достал папиросу, нервно закурил. - Если так, то почему на прошлой неделе два батальона затаив дыхание слушали скрипача? Почему минометчик Козин уже три альбома извел на рисунки? А знаешь, что он рисует? Не поверишь - пейзажи.
Вдруг в блиндаже послышались какое-то бульканье, хрип, скулеж и стон. Это собака вдохнула табачный дым - и сразу же забилась, задергалась, начала задыхаться. На бинтах показалась кровь.
- Вот черт! Ну надо же… Ну извини, не знал, - виновато говорил Виктор, торопливо втаптывая папиросу в землю. - Больше не буду. Не веришь? Совсем брошу, ей-богу, давно собирался, а теперь вот возьму и брошу! Я же до войны в рот не брал.
Маша даже не шелохнулась. Укрылась до самого подбородка шинелью, а потом вообще отвернулась к стене: глаза бы, мол, не видели.
Виктор присел на краешек топчана.
- Не злись. Чего ты, в самом деле? Живая же тварь. Жалко.
- А-а! - взвилась Маша. - Сказала бы я тебе, капитан, на солдатском языке, да уши пожалею! Ладно, забавляйся, черт с тобой. Тем более что результат уже есть - бросил курить. А ведь сколько я тебя просила, помнишь, а? У-у, злодей! - неожиданно ласково закончила Маша и поцеловала Виктора.
Громов тут же расцвел и доверчиво попросил:
- Марусь, дай женский совет…
- Это еще что такое? Что за новости?! - Маша шутливо потрепала его за ухо.
- Да я о нем, о волкодаве этом. Кличку бы его узнать.
- А что, разве при нем не оказалось удостоверения личности? - съязвила Маша. - Проще простого: называй подряд все собачьи имена, пока не отзовется.
- Прекрасная мысль! Хотя черт его знает, какие клички дают фрицы. Знаешь что, давай окрестим его заново.
- Давай. Назови его Гансом, - опять съязвила Маша.
Она сама не понимала, что с ней, но вся эта затея была ей не по душе. "Впрочем, пусть побалуется, - думала она. - Я-то знаю, что пес не жилец. Через день-другой сдохнет, и все кончится само собой… Вот только блиндаж надо будет как следует проветрить, - озабоченно подумала Маша, - а то псиной так и разит".
- Нет, Гансом нельзя, - не заметил иронии Виктор. - Это же человеческое имя. Надо придумать что-нибудь собачье, известное у нас. Скажем, Трезор. Нет, не то. Бобик или Шарик - нет, не для такого зверя. Кличка должна быть короткой и звучной, как… выстрел. Том? Нет. Барс? Ближе, но не то. Рекс? Погоди-погоди. Рекс - это звучит. Р-рекс! Точно, Р-рекс! Решено, быть тебе, собака, Рексом! Давай, Рекс, лапу, будем знакомиться.
- А я буду звать его Гансом, - мрачно заметила Маша.
Громов легонько потрепал лапу. У Рекса дрогнули губы, пасть медленно раскрылась и слабо щелкнули зубы.
- Да-а, брат, трудно нам будет, - вздохнул Виктор. - Изведем друг друга, измотаем. Характерец у тебя - не дай бог. Однолюб, видно. Бобыль. Силой тебя не сломать. Ласки не понимаешь. Значит, надо влезть в твою шкуру. Попробую, Рекс, обязательно попробую понять, чего хотел бы на твоем месте. Сейчас, наверное, душу готов заложить за глоток воды?
- Нельзя! - строго сказала Маша. - Ни в коем случае! Послеоперационный период, понимать надо! Лучше достань молока. Молоко для собаки - лучшее лекарство. Но только с завтрашнего дня.
Утром было не до молока. Пленный сообщил настолько важные сведения, что они могли повлиять на планы командования. В таких случаях разведчиков посылают за контрольным "языком". На этот раз группу возглавил Громов. Когда он проверил готовность разведчиков, дал час на отдых и отправился в свой блиндаж, ему встретился доктор Васильев.
- Ну как мой пациент?
- Какой еще пациент?
- Вот те раз! Заставил сделать, можно сказать, уникальную операцию, а теперь…
- Елки-палки! - хлопнул себя по лбу Громов. - Совсем забыл! Пошли быстрее. Хотя нет, ты иди, а я заскочу на кухню: каши захвачу, супу какого-нибудь. А ты с пустыми руками? Эх, медицина! Давай-ка перебежками за снадобьями - и ко мне!
Назад Громов бежал с двумя полными котелками. Скатился в блиндаж. Перевел дух и подошел к загородке, у которой уже стоял врач.
- Ну как он? - спросил Виктор.
- Смотри сам.