Работал в горкоме партии заведующим отделом пропаганды и агитации маленький, юркий человек по фамилии Патрахин. Перевелся он из сельского райкома. С легкой руки Шулякова его сразу же прозвали "бумажным завом". И было за что: Патрахин имел необычайное пристрастие к писанине, - всегда что-то строчил, исправлял, черкал, бормоча недовольно; весь стол свой завалил газетами, книгами, журналами, справками и сводками.
Рассказывают… Как-то Шуляков зашел в отдел и спросил инструктора:
- Когда свою справку представите? Уже все есть, кроме вашей.
Горком проверял работу учреждений культуры, и вопрос этот должен был обсуждаться на бюро.
- Еще позавчера написал, - ответил инструктор. - Да Петр Петрович забраковал. Я уже два раза переделывал, а ему все что-то не нравится.
- А что он говорит?
- Да по языку… О наглядной агитации велел немного добавить, а в остальном - по языку. А по-моему, все там нормально. - Инструктор помолчал и добавил уже тише и недовольно: - Сегодня сам все переделывает. Фразы с конца записки на начало перетаскивает и наоборот.
Секретарь горкома вызвал Патрахина.
- Должен сказать вам, Илья Антонович, что работники горкома еще не научились писать как следует, - начал Патрахин. - Любой наш документ должен быть грамотным. Как же иначе?
- Это верно, - поддакнул Илья Антонович.
- В райкоме, где я работал, мы до конца доводили все справки и постановления.
- Трудились в поте лица, - пробормотал Шуляков.
Патрахин не понял иронии и заулыбался:
- Там мне в основном поручали. Доклады для первого секретаря писал и тексты выступлений готовил для него. И вы поручайте…
- Ишь ты!.. - нахмурился Шуляков.
- Я не пойму вас, Илья Антонович.
- А и понимать нечего. Когда закончите свою справку, перепечатайте и принесите. Да захватите и черновики.
Тот приволок все, уверенный, что секретарь наконец-то убедится в его необычайных способностях "готовить документы", "доводить дело до конца", а ведь это так важно - "доводить до конца"; хотя бы этим да выделимся, хотя бы… Ведь строить карьеру обычным путем не просто, совсем не просто, а если будут говорить: "Только он может…", "Надо спросить у…", следует имя-отчество…
Шуляков прочитал материал и пришел к выводу: Патрахин улучшил текст, но справка, написанная инструктором, тоже годилась.
- Послушайте, зачем вы, вы лично, почти два дня возились с этой бумагой? - начал Илья Антонович, вновь вызвав к себе Патрахина.
- Вы считаете, что из горкома могут исходить любые безграмотные сочинения? - решил дать бой Патрахин.
- Да послушайте, - все еще спокойно продолжал Шуляков, - ведь нет предела совершенствованию. Попадет ваша справка кому-то другому, он тоже будет над ней мудрствовать. Хороший документ - понятие очень неопределенное, каждый понимает по-своему.
- То есть как неопределенное? - строго спросил Патрахин, привыкший о всем судить просто и прямолинейно. - Как неопределенное? - повторил он и тут же осекся, вспомнив, кто перед ним, и уже тихо и покорно добавил: - Я не пойму, Илья Антонович…
- Ну, какой же это хороший документ, коли в нем полно выспренностей и каких-то крикливых фраз. У вас есть этот грешок. Так вот… Надо прежде всего, по-моему, учитывать назначение документа. Справка эта никуда не пойдет, ни в каком деле не останется. Кое-какие факты используем для постановления, и все. Это мелочь.
- Я думаю, что в нашем деле нет мелочей, Илья Антонович.
- Как это нет?
- Ведь и вы!..
- Что я?
- Извините…
- Говорите, не бойтесь.
- Вот позавчера… бабка та приходила… Вы с ней больше часа беседовали. А ведь это было перед самым бюро, без бабки полно работы.
- Бабка… А вы знаете, что это за бабка? Бабка!.. Ее отец был председателем волисполкома, а мать - активистка-учительница. Оба старые коммунисты. В феврале двадцать первого года, когда был мятеж, их схватили кулаки, связали вместе и бросили в прорубь. Живьем. В Иртыш. Километрах в тридцати от Тобольска. А она, эта самая бабка, ее звать Марией Ивановной, весь век проработала в деревне, и не как-то там… а избачом, председателем сельсовета и председателем колхоза была, сколько-то лет в райисполкоме работала. Вместе со старыми коммунистами в молодости коммуну создавала. Сын на фронте убит. А сейчас живет в подвале, в одной комнатке с родственницей. И комната принадлежит не ей, а родственнице. Конечно, я мог бы отмахнуться: иди в горисполком, я квартирами не занимаюсь. Но я же человек, я коммунист! Мелочь мелочи рознь, дорогой товарищ.
- Все это я понимаю. Но из этого вовсе не значит, что инструктор может писать как попало, - не унимался Патрахин.
- Ты весь в бумагах, как рыба в чешуе, - загремел Шуляков, перебивая Патрахина. - Только попусту потратил два дня. Всех вполне удовлетворил бы и первый вариант справки. Ясно?! Ну исправил три-четыре фразы, потратил десять-двадцать минут, и хватит. А то… Все равно через три дня можешь эту бумагу использовать для нужника. Ведь в городе днем с огнем не сыщешь по-настоящему хорошего агитатора. В тех же учреждениях культуры что творится? Надо же заниматься этим. А ты… Заведующий отделом пропаганды и агитации!
И пошел, и пошел шуметь, так что секретарше пришлось плотнее закрыть двери.
Он нередко покрикивал и пошумливал, нанося себе тем самым непоправимый вред. Бывалые люди понимали - это, в сущности, безобидный, не унижающий людей крик и шум, уж таков Шуляков от природы, накричится, а разберется, поступит по-человечески; но кое-кто обижался, даже жаловался в обком; говорили об этом и на собраниях, тем более что говорить было безопасно - любую критику, даже несправедливую, Илья Антонович принимал по-партийному и никогда не выказывал злопамятности, точнее - не отличался ею; он был весь на виду, весь открыт, без забрала.
Патрахин вскоре перевелся на Север, заявив в обкоме партии, что первый секретарь горкома его невзлюбил.
…Городское совещание по идеологическим вопросам. С третьего ряда мне хорошо видно всех и за столом президиума, и на трибуне. В президиуме, как на подбор, сидят молодец к молодцу, и только Шуляков, то и дело поглаживающий свою блестящую лысину, среди них как белая ворона - старый и какой-то сонливый, помятый. Но я заметил, выступающие обращаются только к нему: "У нас, Илья Антонович…", "Попросим вас, Илья Антонович…", хотя здесь был и секретарь обкома партии.
Вот на трибуну поднялся элегантно одетый инженер - внештатный лектор. Говорил он с расстановками и с каким-то странным нажимом, в которых чувствовалась некоторая театральность. Много жестов. Да, этот парень определенно любовался собой. Я упрекнул себя в том, что, кажется, зря придираюсь к нему. Я почти десяток лет пробыл в армии, все больше в нижних чинах, потом жил в тайге и, привыкнув к простоте и суровости, не переносил тогда холеных красавцев.
Все слушали инженера внимательно. И мне стало казаться, что один я так настроен к выступающему. Илья Антонович вроде бы думал о чем-то своем, но вот он поморщился, повернул голову и проговорил неожиданно громко:
- Послушайте… только вы, пожалуйста, не обижайтесь. Ну чего вы рисуетесь? И не надо бы так много этих… общих слов.
Инженер сконфузился, что-то забормотал. Шуляков как-то совсем просто, по-домашнему почесал лысину и мягко добавил:
- Пожалуйста, поконкретнее…
А потом он сам подошел к трибуне.
Мне показалось, что Илья Антонович очень уж быстро закончил свое выступление. Я взглянул на часы и удивился: говорил Шуляков довольно-таки долго - пятьдесят пять минут. Только он один в нашем городе умел так "заговаривать" людей, что они не замечали времени. Голос его между тем вовсе не походил на голос опытного оратора: несколько монотонный, с хрипотцой, и ударения в словах не всегда удачные - "ква́ртал", "зво́нят", "доку́менты", "про́токол". Причем вместо "ц" он по-сибирски произносил "с" - "улиса", "куриса". Но вот странно! - его простоватый голос, хрипотца, неправильные ударения, местные простонародные словечки - "кажись", "давеча", "робил", "ниче", "аха" (да), "блазнится" (мерещится), "шпарь вовсю" - в соединении с интеллигентными словами, интересными фактами, примерами и необычайной логичностью мысли делали речь впечатляющей, ее запоминали. В конце выступления он говорил о хамском отношении к коммунисту Пахомову на механическом заводе, том самом, где работал инженер-позер, выступавший на совещании. Пахомов дожил до пятидесяти четырех лет тихо-мирно и, будучи не очень грамотным, дотянулся до поста начальника литейного цеха. И вдруг на одном из собраний двое молодых инженеров разбивают его в пух и прах, ругают, за что он виновен и за что не виновен. Через день после того директор завода объявил Пахомову, что назначает его мастером, и еще добавил к чему-то: "И этого вам, прямо скажем, лишку". Все решила критика на собрании: в те давние годы многие руководители слишком уж прислушивались к критике на собраниях, порой не вникая в суть - так ли, правда ли?.. И этим пользовались карьеристы и интриганы. Оно конечно, пора было уйти с начальственной должности, где уж за инженерами гнаться. Но разве так беседуют со старыми рабочими? Пахомов с горя напился, да столь крепко, что "плохо помнил себя", и, будучи обиженным и желая на ком-нибудь выместить злобу, придрался к соседу по квартире и ни с того ни с сего обругал его матерно. Сосед пожаловался, стали Пахомова без конца "склонять" на собраниях, вызывать по начальству, "всыпали" выговор, после чего он занедужил и уже совсем слег в постель.
Узнав об этом, Шуляков примчался на завод, побывал на квартире у Пахомова. Мастер тотчас же встал на ноги - вся хвороба у него была от одного огорчения.