В голове у меня было пусто, перед глазами все плыло. Я подобрался к окну, глубоко вдохнул свежий утренний воздух, чувствуя ароматы моря. Мне сразу стало легче. Оглянувшись, я осмотрел комнату. Она была огромна, обшита старым деревом и увешана древними гобеленами – их цвета поблекли за прошедшие столетия. Кровать тоже казалась очень старой – с резными узорами, балдахином и колоннами. Такую комнату скорее ожидаешь увидеть в каком-то замке в Бретани, чем в доме в Америке. Слева стоял изысканно украшенный шкаф, такой же старинный, как и кровать. Я выдвинул один из ящиков. На стопке носовых платков лежал мой пистолет, "кольт", который я все же взял с собой. Я открыл его. Ни одного патрона.
Я потрясенно уставился на оружие. Я знал, что зарядил его, прежде чем собирать сумки. Отсутствие патронов объединилось в моем сознании со странной сонливостью, бесполезным фонариком, сломанным выключателем. Я сразу проснулся. Положив пистолет обратно в ящик, я лег на кровать. У меня не было ни малейших подозрений в том, что мою сонливость вызвали какие-то сверхъестественные причины. Возможно, я задремал на палубе, и Дахут погрузила меня в гипнотический транс. Или подмешала мне в еду какое-то снотворное. В сущности, не было никакой разницы. Моя сонливость не возникла сама по себе. Наркотик? Я вспомнил о веществе, которое применяют ламы Тибета, – они называют его "покоритель воли". Оно ослабляет устойчивость к гипнозу, снижает сопротивление командам и вызывает галлюцинации. И сразу же поведение людей на яхте и слуг в этом доме стало мне понятно. Что, если им всем давали такой наркотик – и потому они делали и думали только то, что им приказывали мадемуазель Дахут и ее отец? Что, если меня окружали люди-роботы, отражения воли де Кераделя?
И я сам подвергался риску оказаться в таком же рабстве? Убежденность в том, что так все и было, крепла во мне с каждой минутой. Я попытался вспомнить разговор с де Кераделем – и не смог. Но мне все еще казалось, что я выдержал это испытание с честью, и та, другая часть меня, которая взяла на себя эту задачу, не предала меня. Моя вера в это была крепка.
И вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд, и понял, что за мной наблюдают.
Я вдруг осознал, что лежу на кровати лицом к окну. Глубоко вздохнув, как бывает, когда крепко спишь, я перевернулся набок, прикрыв рукой лицо. Так я смог приоткрыть веки и посмотреть, что происходит в комнате.
Белоснежная рука отдернула гобелен, и Дахут вошла в комнату. Ее косы доходили ей до пояса. На девушке была тонкая шелковая ночная сорочка на бретельках – и в этом одеянии Дахут казалась бесподобной красавицей. Тихая как тень, она скользнула к изножью кровати и посмотрела на меня. Я заставлял себя дышать ровно, будто крепко спал. Но девушка была так красива, что мне было нелегко управлять своим телом. Она подошла к изголовью кровати, склонилась надо мной, и ее губы коснулись моей щеки. Легкий поцелуй, как касание мотылька.
И вдруг я понял, что ее уже нет в комнате.
Я открыл глаза. С запахом моря сливался какой-то другой аромат, приятный, бодрящий. Я ощутил, что следы летаргии развеялись.
Чувствуя себя настороже, я сел в кровати.
На прикроватном столике стояла плоская металлическая миска, в ней дымилась горка листьев, похожих на листья папоротника. Этот дым и был источником бодрящего запаха. Похоже, он представлял собой антидот к тому веществу, которым меня накачали. Очевидным казалось и то, что никто не подозревал, будто я просыпался ночью.
И возможно – только сейчас это пришло мне в голову, – наполненный тенями коридор и трупная муха, жужжавшая голосом Ральстона, были лишь побочным эффектом наркотика: мое бессознательное порождало эти образы под воздействием вещества, преобразовывая мысли в видения, как у спящего человека звуки мира яви вплетаются в канву мира сна.
Может быть, я проспал всю ночь.
Может быть, мне только снилось, что я вышел в этот наполненный тенями коридор, бежал оттуда, упал на край кровати… Мне только снилось это пение.
Но если они ничего не хотели скрыть от меня – то зачем вводить мне наркотик и погружать меня в сон?
Что ж, одно мне точно не приснилось: Дахут действительно вошла в эту комнату и оставила тут дымящиеся листья. А это означало, что я действовал не вполне так, как они ожидали, – иначе я не проснулся бы, не увидел бы ее здесь. Не знаю, почему так случилось. Наверное, стоит воспользоваться этими листьями позже, если мое состояние повторится.
Я подошел к гобелену и заглянул за него. Там не было ни следа проема – просто обшитая деревом стена. Конечно, тут имелся тайный ход, нужно было просто найти, как его открыть, но я решил заняться этим позже. Я отодвинул защелки на двери – они гарантировали уединение в той же степени, как одна стена в комнате, где трех других стен нет. Я погасил остаток листьев, собрал их в конверт и уложил в кобуру Макканна. Потом раскрошил табак из шести сигарет, добавил его в миску, сжег и смешал табачный пепел с пеплом, оставшимся от листьев. Разница была не особенно заметна, и пепла было приблизительно столько, сколько осталось бы от листьев. Может быть, никто и не станет проверять, но на всякий случай подстраховаться стоило.
К этому моменту было уже семь часов утра. Наверное, мне следовало встать и одеться. Как много времени должно пройти, прежде чем антидот начнет действовать? У меня не было никакого способа выяснить это и ни малейшего желания допустить хоть мельчайшую ошибку. Наверное, сделать вид, что я спал дольше, будет безопаснее, чем проснуться раньше. Я забрался в кровать – и действительно уснул. На этот раз мне ничего не снилось.
Когда я проснулся, слуга в моей комнате раскладывал одежду. Миска с пеплом исчезла. Была половина девятого. Сев в кровати, я зевнул. Слуга с удивительным благоговением сообщил мне, что ванная для владыки Карнака готова. Не знаю, что бы в такой ситуации подумал владыка Карнака, но меня подобное смешение раболепия древности и удобств современного мира насмешило. Но слуга не ответил мне улыбкой. Мужчина стоял, понурив голову, – заводная кукла, предназначенная для выполнения определенных действий. И улыбка в перечень этих действий не входила. Я взглянул в его равнодушное лицо, пустые глаза – он не видел ни меня, ни мира, в котором я жил. Он видел совсем другого человека в другом мире. И я догадывался, что это за мир.
Набросив на пижаму халат, я закрыл дверь ванной перед носом слуги, снял кобуру Макканна и спрятал ее, перед тем как выкупаться. Выйдя из ванной, я отпустил слугу. Он сказал мне, что завтрак будет готов в начале десятого, низко поклонился и вышел.
Подойдя к шкафу, я вытащил свой пистолет. Пули были на месте, более того, запасные обоймы лежали рядом с оружием. Может быть, мне приснилось, что патроны забрали? Меня охватило сомнение. Если я ошибался, то можно будет сказать, что все вышло случайно… Я направил пистолет на окно, прицелился в море и нажал на курок. Послышался щелчок. Мои патроны подменили на холостые – и положили в шкаф, пока я спал утром.
"Что ж, с таким предупреждением и трупных мух не надо", – подумал я, пряча бесполезный пистолет.
К завтраку я спустился, холодея от гнева. Я готов был на любую грубость.
Мадемуазель Дахут ждала меня, прозаично читая газету. Стол накрыли на двоих – вероятно, ее отец был занят. Взглянув на Дахут, я почувствовал, как к моему гневу и ненависти примешиваются восхищение и нежность. Я ведь уже писал о том, как она красива. Никогда она не была так красива, как этим утром: свежа, как заря, кожа – чудо, глаза ясные, скромные… Не убийца, не шлюха, не ведьма, пусть в глубине души я и знал, что она именно такова. Невинная, чистая девушка.
Опустив газету, она протянула мне руку. Я с ироничной улыбкой поцеловал ее пальцы.
– Надеюсь, ты хорошо спал, Алан.
Будто мы давно уже были женаты.
Это вызвало во мне еще большее раздражение. Я сел за стол, развернул салфетку на коленях.
– Отлично, Дахут. Только вот муха досаждала. Все шептала что-то, шептала.
Ее глаза сузились, я явственно увидел, как девушка вздрогнула.
Но затем она потупилась и улыбнулась.
– Ты шутишь, Алан.
– Вовсе нет. Огромная трупная муха, все жужжала и шептала, шептала и жужжала.
– И что же она шептала, Алан? – тихо спросила мадемуазель.
– Чтобы я остерегался тебя, Дахут.
– Ты спал? – столь же тихо осведомилась она.
Теперь ко мне вернулась былая осмотрительность.
– Неужели мухи могут шептать что-то наяву? Конечно, я спал, и мне это приснилось.
– Тот голос был тебе знаком? – Она вскинула на меня взгляд.
– Когда я услышал его во сне, он показался мне знакомым. Но теперь, проснувшись, я забыл.
Она помолчала. Слуги-манекены расставили перед нами еду.
– Спрячь меч в ножны, Алан, – устало сказала Дахут. – Сегодня он тебе не понадобится. Сегодня я безоружна. Клянусь тебе. Сегодня ты можешь доверять мне. Я хочу, чтобы ты воспринимал меня просто как девушку, которая очень любит тебя. Ты окажешь мне такую услугу, Алан?
Она произнесла эти слова так просто, так искренне, что мой гнев развеялся, мое недоверие улетучилось. Мне стало жаль ее.
– Я даже не стану просить тебя притворяться, будто ты любишь меня.
– Было бы нетрудно влюбиться в тебя, Дахут, – медленно произнес я.
– Как странно… – Ее глаза затуманились слезами.
– Я предложу тебе поступить так. Сделаем вид, будто мы впервые познакомились этим утром. Будто мне ничего не известно о тебе, Дахут. Сегодня ты будешь для меня лишь той, кем кажешься. И тогда, может быть, уже к вечеру я стану твоим рабом.
– Я же просила тебя, спрячь меч в ножны! – резко сказала она.