– Нет. Я намеревался рассказать историю Дика де Кераделю независимо от того, подтвердятся мои подозрения или нет. Я уговорил доктора Каранака разозлить его. Я хотел увидеть, какой будет его реакция. И его дочери, если уж на то пошло. Также я хотел понаблюдать за реакцией самого доктора Каранака, как и за вашей. Должен сказать, мои ожидания оправдались. Я хотел, чтобы де Керадель признался. Если бы я открыл вам все карты заранее, он никогда не проявил бы такой откровенности. Вы оставались бы настороже, и де Керадель заметил бы это. Он и сам проявил бы осторожность. Именно ваше незнание подробностей, ваш испуг при воспоминании о подобных событиях заставили его, движимого презрением к вам, поведать о своей связи с кукольницей, а затем бросить нам вызов своими угрозами. Конечно же, и в этом нет никаких сомнений, ему каким-то образом удалось установить вашу роль в смерти кукольных дел мастерицы. Де Керадель считает, что вы напуганы, и этот страх – страх того, что может случиться с Хеленой и мной, – заставит вас переубедить меня. Он полагает, что вы отговорите меня от расследования. Если бы он так не считал, то никогда не пошел бы на откровенность. Не дал бы нам преимущество, предупредив нас.
– Он прав. – Лоуэлл кивнул. – Я напуган. Нам троим угрожает опасность. Но в то же время он ошибается. Мы должны продолжить…
– Троим? – перебила его Хелена. – Я думаю, Алан подвергается намного большей опасности. Мадемуазель уже готова сделать его своей добычей.
– Не будь так вульгарна, дорогая, – сказал я и повернулся к Лоуэллу: – Но я все еще в замешательстве, сэр. Рассказ Билла, посвященный смерти Ральстона, был кристально ясным. Но мне ничего не известно об этой кукольнице, и я не понимаю, почему намеки де Кераделя так важны. Если мне предстоит принять участие в расследовании, то я должен знать все факты. Только так я смогу действовать эффективно. К тому же это нужно и для моей защиты.
– Ты не просто можешь принять участие в расследовании, ты вынужден это сделать, – мрачно сказал Билл.
– Я вкратце введу вас в курс дела, – заявил доктор Лоуэлл. – Вы же, Уильям, впоследствии сможете посвятить доктора Каранака во все подробности и ответить на его вопросы. Я столкнулся с кукольных дел мастерицей, некоей мадам Мэндилип, из-за загадочной болезни одного из моих пациентов. Болезни, которая завершилась смертью. Умер один из приближенных Рикори, известного в Нью-Йорке гангстера. Я до сих пор не знаю, была ли та женщина, так сказать, ведьмой или же она обладала знаниями о законах природы, неведомых нам, а потому ее действия казались нам чем-то сверхъестественным. А может быть, она была гипнотизером невероятной силы. Одно можно сказать наверняка – мадам Мэндилип была убийцей, лишившей жизни многих людей, в том числе и доктора Брейля, моего ассистента, и медсестру, в которую Брейль был влюблен. При этом мадам Мэндилип была человеком творческим – кроме всего прочего. Она создавала кукол невероятной красоты. У нее был магазин кукол, и она выбирала своих жертв среди покупателей. Кукольница убивала при помощи ядовитой мази – она завоевывала доверие своих жертв, а затем изыскивала способ применить это снадобье. Перед убийством она создавала копии своих жертв – ее куклы выглядели в точности как эти люди. Затем она пользовалась этими куклами для других убийств – мадам Мэндилип утверждала, что анимирует кукол некоей жизненной – или, если вам угодно, духовной – энергией тех, чьи тела она скопировала. Это было сущее зло… маленькие демоны с крошечными шпагами… Их привозила к домам жертв запуганная девчушка с необычайно белой кожей. Эту девушку мадам Мэндилип называла своей племянницей. Она так долго подвергалась гипнотическому внушению, что стала другим воплощением кукольницы – в буквальном смысле этого слова. Было ли все это навеянным мороком или реальностью, одно можно сказать без сомнения: те куклы убивали. Мадам Мэндилип совершила покушение и на Рикори, но мне удалось его спасти, и он выздоровел в этом доме. Рикори – человек суеверный, он считал мадам Мэндилип ведьмой и заявил, что ее необходимо казнить. Он похитил ее племянницу, и в этом доме я загипнотизировал девушку, чтобы выведать у нее секреты кукольных дел мастерицы. Еще не выйдя из гипнотического транса, девушка скончалась, крича от боли. Она успела сказать нам, что руки кукольницы сжимают ее сердце. – Доктор Лоуэлл помолчал. В его глазах был виден ужас, точно жуткие образы того дня вновь предстали перед его внутренним взором. – Перед смертью девушка поведала нам, что у мадам Мэндилип был любовник в Праге, которого она посвятила в тайну живых кукол. Той же ночью Рикори со своими людьми отправился к кукольнице, чтобы… гхм… казнить ее. И она погибла – в огне. Не по собственной воле мне довелось стать свидетелем тех невероятных событий – и они все еще представляются мне столь же невероятными, хотя я и видел все сам. – Доктор Лоуэлл поднял бокал, его рука больше не дрожала. – Что ж, похоже, тем любовником был де Керадель. По-видимому, кроме тайны кукол ему ведома и тайна теней – или же эта тайна изначально принадлежала мадемуазель Дахут? Каким еще темным знанием он владеет? Что ж, так обстоят дела. Всему предстоит повториться. Но на этот раз все будет труднее. – Лоуэлл задумался. – Жаль, что Рикори не может помочь нам, он сейчас в Италии. Я не успею связаться с ним. Но его верный телохранитель, прошедший с нами все испытания и присутствовавший при гибели мадам Мэндилип, сейчас в городе. Макканн! Я свяжусь с Макканном! – Он поднялся из-за стола. – Простите, доктор Каранак. Уильям, теперь пришел твой черед говорить. Я же схожу в кабинет, а затем отправлюсь спать. Я… подавлен. Хелена, дорогая, позаботься о докторе Каранаке.
Засим он откланялся.
– Что ж, теперь поговорим о кукольнице… – начал Билл.
Была уже почти полночь, когда он завершил свой рассказ, и у меня больше не осталось вопросов.
Я уже собирался уходить, когда Билл спросил:
– Ты привел де Кераделя в ярость, когда заговорил о… как же ты сказал… об Алькаразе и о Собирателе в пирамиде, Алан. Что это за чертовщина?
– Не знаю, Билл. Эти слова будто сами сорвались с моих губ. Может быть, мне нашептала их мадемуазель Дахут, как я и сказал ее отцу.
Но в глубине души я знал, что это не так. Я знал, что во мне таилось знание об Алькаразе и о Собирателе в пирамиде, и однажды я все… вспомню.
– Билл, отвернись, – потребовала Хелена.
А затем обвила руками мою шею, приникла к моим губам страстным поцелуем и прошептала:
– Мое сердце радуется оттого, что ты вернулся. Мое сердце разрывается оттого, что ты вернулся. И я боюсь. Боюсь за тебя, Алан. – Она отстранилась. – Наверное, ты сочтешь меня слишком настойчивой, как и всех девушек моего поколения. И столь же аморальной, а может быть, и вульгарной. Но мой поступок не так опрометчив, как может показаться, дорогой. Помни, я любила тебя с самого детства. Со времен тех шуток с шершнями и ужами.
Я поцеловал ее в ответ. Она открылась мне при встрече, и теперь у меня не было никаких сомнений в ее чувствах.
Возвращаясь в гостиницу, я думал только о Хелене. Ее медно-каштановые волосы, ее глаза цвета янтаря – вот все, что занимало мои мысли. Воспоминания о мадемуазель Дахут словно стерлись, осталась лишь серебристая дымка с двумя фиалковыми сполохами, белая гладкая маска с прорезями глаз. Я был счастлив.
В номере я начал раздеваться, насвистывая. Образ Хелены все еще маячил передо мной, ясный, отчетливый. Я сунул руку в карман и достал серебряный браслет с черным камнем. И лицо Хелены померкло, сменилось лицом мадемуазель Дахут – огромные нежные глаза, улыбка играет на губах… Я видел ее столь ясно, будто она предстала передо мной во плоти. Я отшвырнул браслет, точно ядовитую змею.
Но когда я лег спать, мне все еще виделась мадемуазель Дахут, а не Хелена.
Глава 8
Башня Дахут. Нью-Йорк
На следующее утро я проснулся с головной болью. Мне приснился кошмар: куклы с иглами длиной в фут пляшут с розовыми тенями, водя хороводы вокруг огромных камней, а Хелена и мадемуазель Дахут целуют и обнимают меня. Я имею в виду, что Хелена приникала ко мне, целовала, а затем превращалась в Дахут, та целовала меня и превращалась в Хелену, и так далее, и так далее.
Думая об этом сне, я вспомнил о необычном развлечении в Алжире в заведении под названием "Дом сердечных услад". Это заведение принадлежало одному французу, любителю гашиша и потрясающему философу. Мы с ним подружились. Думаю, мне удалось завоевать его благосклонность своей идеей корпорации "Ад и рай", столь заинтересовавшей мадемуазель Дахут и де Кераделя. Тот француз процитировал Омара Хайяма:
"Ад и рай – в небесах", – утверждают ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи:
Ад и рай – не круги во дворце мирозданья,
Ад и рай – это две половины души.