Но мне невероятно повезло. Старший лейтенант Томашевский вдруг переводит меня в другое звено и не просто стажером, а на место командира ТКА-42 старшего лейтенанта Глухова, который в свою очередь был переведен на морские охотники. В годы войны Дмитрий Глухов стал прославленным командиром дивизиона морских охотников. Я обрадовался перемещению по службе. Глядишь, раньше в море самостоятельно выйду. Да не тут-то было. ТКА-42 стоял на ремонте. Личный состав катера трудился на равных с рабочими мастерских. Причем конца этому ремонту не видать. Мне, новоиспеченному командиру, практически делать там было нечего. И я вернулся к Злочевскому - на его ТКА-12. Все-таки здесь надежд больше, чем на разобранном на части "моем" ТКА-42.
И точно. Как-то в море на ТКА-12 вышел начальник штаба дивизиона старший лейтенант Б. П. Ваганов. Поставил меня за руль. Правда, разговоров после этого было не на один день. Короче, меня забраковали по причине замедленной реакции. Все правильно, конечно: по природе я медлительный. Но откуда же взяться молниеносной реакции, если навыков никаких нет? На меня набросились все мои коллеги, которые выходили в море в качестве морских наблюдателей:
- Эх ты, оскандалился! И так не дают ходить на катере, а теперь и вовсе руля не видать.
Но нет худа без добра. Все оказалось наоборот. В дивизионе сделали правильные выводы и решили, что [274] новичкам нужно давать больше практики. Такого же мнения был и командир отряда. Иногда ходил с нами в море и понемногу обучал искусству управлять катером на разных скоростях.
Вскоре прибыл новый командир нашего 2-го дивизиона старший лейтенант А. А. Сутырин, ранее служивший на Балтике. И опять я оскандалился. Новый командир взял меня на выход с собой и поставил за руль. Чтобы не показаться слишком медлительным, я пошел на хорошей скорости и при повороте на новый курс не уменьшил хода, заложил руль больше положенного и оборвал штуртрос. Катер стал неуправляемым. Пока ремонтировались в море, ох и наслушался я упреков от командира катера!
Запомнил я этот случай на всю долгую службу на катерах. Даже под огнем противника, когда дороги самые малые мгновения при выходе с атаки, я уменьшал ход на поворот и сразу же увеличивал его до полного. Точнее, учил механика этому маневру скоростей во время резкого поворота.
Служба шла своим чередом, а я все так же безвылазно сидел на базе, не сходя на берег. Это заметил мой новый начальник - командир звена старший лейтенант П. В. Рубцой (это уже в апреле-мае, когда я был откомандирован на ТКА-42). В одно из воскресений он вызвал меня к себе.
- Почему вы никогда не бываете в городе? Весна на улице, а вы здесь? - начал он меня расспрашивать.
- Там нечего делать! - ответил я ему. Рассмеялся он в ответ, а потом скомандовал:
- Мичман Рогачевский, приказываю уволиться в город!
Мне ничего не оставалось делать, как сказать "Есть!". Но произнес я это нехотя, пожав при этом плечами. Командир не мог не заметить этого. И говорит своему соседу по комнате:
- Лейтенант Орлов, провести мичмана по городу во время увольнения.
Повел меня лейтенант Орлов - большой любитель танцев - по весеннему Севастополю. А в городе в то время действовало семнадцать танцевальных площадок и залов. На следующий день мой командир звена снова вызывает к себе.
- Ну как, понравилось? - спрашивает с улыбкой. [275]
- Не очень…
Подошло воскресенье и старший лейтенант Рубцов опять отдает приказ:
- Уволиться с лейтенантом Орловым…
На третье воскресенье я уже сам пришел к командиру звена за увольнением. А еще через месяц многие девушки знали меня по имени, здоровались, сами приглашали на танцы. Как же - выпускник, готовый жених!
Но где- то там, за горизонтом, уже зарождались штормы. Надвигалась страшная сила -война. В мае до нее оставались недели, а в июне - уже считанные дни. И если утверждают сейчас, что флот готовился к ней, встретил ее организованно, то я, рядовой флота в то время, считаю, что так оно и было на самом деле. Вот что, к примеру, я видел со своего даже не командирского, а мичманского мостика.
Внезапно и незаметно в мае перебазировался третий отряд нашего дивизиона в Новороссийск. Командиром ушел старший лейтенант А. Д. Томашевский. Проводил я с ними и своего наставника по танцам Васю Орлова - на ТКА-172 он возглавил третье звено. Этот отдельный отряд катеров вошел в состав Новороссийской военно-морской базы. Для усиления Керченской ВМБ был также организован отдельный отряд торпедных катеров из пяти боевых единиц. Возглавил морское подразделение капитан-лейтенант В. И. Довгай, в последующем прославленный черноморский катерник. Так усиливались военно-морские базы, отвечающие за оборону районов базирования кораблей флота.
Накануне прошли общефлотские учения. Закончились они 18 июня. Последние корабли вернулись в Севастополь 21 числа. Как пишет вице-адмирал И. И. Азаров в своих воспоминаниях, эти учения, на которых отрабатывалось десантирование, получили высокую оценку заместителя наркома ВМФ адмирала И. С. Исакова. Вот где берет свое начало тот впоследствии знаменитый Григорьевский десант в осажденную Одессу!
"Днем 21 июня начальник разведотдела флота полковник Д. Б. Наичаладзе сообщил нам с Бондаренко, что английское радио открытым текстом передало сообщение: фашистская Германия в ночь на 22 июня готовит нападение на Советский Союз", - так свидетельствует вице-адмирал И. И. Азаров об информации, которую [276] они получили с Бондаренко - начальником политотдела флота.
Тогда же, как известно, нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов направил в Севастополь телеграмму вот такого четкого содержания: "В течение 22 и 23 июня возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызвать осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в положении боевой готовности встретить внезапные удары немцев или их союзников. Приказываю: переход на оперативную готовность № 1 тщательно маскировать. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить. Кузнецов". А в 1 час 3 минуты 22 июня 1941 года поступила другая срочная телеграмма: "Оперативная готовность № 1 немедленно… Кузнецов". Об этих документах я в то время, понятно, не знал.
21 июня точно в 19.00 я заступил дежурить по второму дивизиону. После успешных учений командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский разрешил увольнение на берег. Как всегда, тридцать процентов краснофлотцев убывало в таких случаях в город. Ушли по домам офицеры и сверхсрочники. В бригаде из боевого ядра в 15-минутной готовности в дежурстве находилось звено ТКА. Я провел вечернюю поверку личного состава, принял с увольнения людей, произвел отбой. Сходил на эллинг, проверил несение службы. Затем направился в курилку подымить.
Захожу туда, глядь, а там еще один полуночник - командир отделения, радист из ТКА-52 Ефим Уваров.
- Ты почему не спишь? - удивился я. - Тебе свои обязанности передать или дневальным поставить? С удовольствием подремаю…
- Да вот, еду завтра в отпуск, - отвечает Ефим. - Уже и отпускной в кармане, а не спится. Растревожился что-то. Думаю…
- Что, жалко карантинских девчат оставлять? - пошутил я, имея в виду девчонок, живущих у Карантинной бухты. - Как они переживут-то?
Потолковали мы о сем о том, повеселел вроде Ефим.
- Пойду, наверное, спать, - говорит.
- Иди, иди, сынок, - шутя я ему вдогонку. [277]
- Спокойной ночи…
- Спокойной…
Сынком я его назвал неспроста. Служил Ефим на катере старшего лейтенанта А. И. Кудерского, которого за относительно солидный возраст в дивизионе звали батей, а радиста Уварова в связи с этим окрестили сынком. Ефим ушел, и мне вдруг стало как-то не по себе. Прошел к дежурному звену ТКА. Там тоже тишина. Командиры и весь личный состав - эта дружная десятка - похрапывали в своей 15-минутной готовности в палатках, разбитых непосредственно возле катеров.
Вернулся я снова в курилку. Закурил, вспомнил Глухов, своих родных. "Ну и сынок, - ругнулся мысленно, - разбередил душу своим отпуском".
Тут позвонил оперативный дежурный и объявил:
- Произвести экстренный вызов живущих на квартирах офицеров и сверхсрочников.
Так, я теперь понимаю, у нас, в дивизионе ТКА, начали действовать телеграммы и указания не смыкавших в ту ночь ни на миг глаз наших флотских начальников - и в Севастополе и в Москве.
Поднял нужных краснофлотцев, построил, раздал карточки оповещения и выслал по маршрутам. Вскоре начали появляться офицеры и сверхсрочники. Прибыл командир дивизиона. Примерно через час все были в сборе. Последовал сигнал "боевая тревога", и все разбежались по своим катерам. "Все ясно, - подумал я, - командующий флотом после короткого перерыва решил продолжить учение". Сдав дежурство старшине команды, я пошел на свой катер, который, как и прежде, стоял в ячейке, но уже на плаву - ремонт заканчивался. Поговорил с личным составом о том, что у нас готово, что нужно еще доделать, чтобы быстрее начать ходовые испытания. Хотя катер еще не в строю, не числится в боевом ядре, но сумку командира я все же взял - там хранились карты, чтобы в нужный момент сменить кодировку квадратов - иначе как ты будешь докладывать о своем местонахождении в море.
- В общем, действуйте, - сказал экипажу. - А я пошел в штаб.
В это время и нашему катеру подвезли боезапас. "Значит, скоро будем в строю", - подумал я и направился к сопке, на которой находился штаб. На территории [278] - полное затемнение. Светомаскировка, дело ясное. По радио раздается голос оперативного:
- Самолеты противника! Не стрелять!