- А как же! Пригорки!.. - подтвердил он. - Черт водит нас, не иначе... Черт взъелся на нас сегодня, туманит глаза и водит...
- Кругом водит... - заметил Клеменс.
- То-то и есть, что кругом. Черт это, не иначе... вылезай из саней...
Высаживаясь из саней, он сказал сыну:
- Пойдем искать дорогу...
Едва они ступили в снег, вплотную к ним подкатили сани Степана, так что полозья сцепились с полозьями.
- Идем дорогу искать!.. - позвал Петр Степана и Шимона.
Все четверо, увязая в снегу, прошли несколько шагов; вдруг Клеменс вскричал:
- Глянь, тятя, глянь!
Он вытянул руку к серевшей неподалеку, движущейся тени, которая показалась из-за рощи и медленно скользила в снежной мгле.
- Во имя отца и сына... - перекрестился Петр, - сгинь, пропади, нечистая сила...
Степан, самый храбрый из всех, прошел еще несколько шагов.
- Черт или баба? - колеблясь, промолвил он.
- Баба... - подхватил Шимон, - шельма баба, не дала денег, ведьма эта... я ее, как мать родную просил... Ого! Дождется она!
И он ринулся вперед. Через несколько секунд он уже бежал во всю мочь своих пьяных ног назад к зарывшимся в снегу саням. Навалившись на сани, пыхтя и ругаясь, он принялся выворачивать одну из жердей покрытого соломой сиденья.
- Она самая, - бормотал он, - ведьма эта... чертова милка... кузнечиха проклятая... денег не дала, а по ночам людей на погибель водит...
- Она! Опять она! - крикнул Петр и тоже вытащил из саней увесистую жердь.
- Да сгинет бесовская сила перед господней, и да поборют силы небесные бесовскую силу... Поганая душа ее... Сынка моего погубить хотела, а теперь и всех нас хочет в поле заморозить... Нет, не бывать этому...
- И чего она к нашему семейству привязалась, житья нам не дает? - заголосил Клеменс. - Ужели из-за нее пропадать моей головушке?
Степан рта не раскрыл, но тоже выворотил жердь из саней...
В белом мутном сумраке лица их не были видны, но в громком пыхтении, в мрачном бормотании и пьяных выкриках слышалось, как нарастали и бурлили самые жестокие страсти: страх и жажда мести. Прошла минута; в нескольких шагах от сцепившихся полозьями саней затемнела копошившаяся кучка людей и воздух прорезали душераздирающие вопли и стоны; однако ветер заглушил их протяжным воем и со свистом унес в ширь полей, где бушевала вьюга...
Еще через несколько минут сильный порыв ветра разорвал снежную мглу, и тогда показалась прямая, как струна, дорога и трое саней, в которых сидело четверо мужиков. Они побороли бесовскую силу и нашли дорогу. Подхлестывая лошадей и протяжно их понукая, они быстро понеслись по гладко укатанной дороге и скрылись в снова поднявшейся метели. Позади, чернея неподвижным пятном на белой земле, осталась жена кузнеца Михала, Петруся. Палками они проломили ей грудь и ребра, раскровянили молодое лицо и бросили посреди чистого широкого поля белому снегу на подстилку, черным воронам да галкам на съедение.
ЭПИЛОГ
В зале суда жарко от множества народу и огней.
В этот поздний ночной час после долгого разбирательства воздух насыщен тяжелой усталостью. Наконец, отворяется плотно запертая и зорко охраняемая дверь.
С глухим шорохом поднимается публика; подсудимые тоже встают со своей скамьи. Длинной вереницей выходят из совещательной комнаты присяжные; один из них с торжественным видом громко читает четыре вопроса; каждый вопрос относится к одному из обвиняемых, и на него должен последовать короткий ответ: виновен, не виновен.
Четыре раза среди глубокой тишины в переполненном публикой, ярко освещенном зале отчетливо и громко звучит:
- Виновен, виновен, виновен, виновен.
После короткого перерыва уже другой голос громко объявляет приговор:
- Петр, Стефан, Шимон и Клеменс Дзюрдзи приговариваются к десяти годам каторжных работ в рудниках и пожизненному поселению в Сибири, с лишением всех прав - гражданских и личных.
Осужденные слушали, слушали. Голос, объявивший приговор, умолк... Свершилось. По бледному как полотно лицу Петра одна за другой катились тихие, едкие слезы, а руки медленно поднялись и скрестились на груди.
- Отче небесный, царю земной, да будет воля твоя как на небесах, так и на земле, - произнес он глухо, но внятно и устремил глаза ввысь.
Степан даже не дрогнул, только его измятое, изборожденное тысячью морщин лицо залил кровавый румянец, а в черных глазах молнией сверкнули отчаянье и ярость.
Шимон остался, как был: с повисшими руками, разинутым ртом и мокрыми, остановившимися глазами. Казалось, уже все на свете было ему безразлично, а может быть, он даже не понимал, что его ждет в будущем.
Но за этим отупевшим пьяницей вскинулись вверх две сильные юношеские руки, еще не успевшие огрубеть и почернеть от работы; судорожно вцепились они в густые, светлые, как лен, волосы. Схватившись за голову, Клеменс горько разрыдался.
Потом по-одному покинув свои места за барьером, медленно и тяжело ступая, они по очереди стали выходить в открывшуюся перед ними низкую дверь, за которой виднелся темный коридор, казавшийся черным после яркого света. Из сверкающего огнями зала один за другим вступали они в этот черный мрак; за последним из них скрылись и два замыкавших шествие вооруженных солдата. Низкая дверь закрылась медленно и бесшумно...
1885 г.