В "Повести о коричневом яблоке" Новиков продолжил раздумья над занимавшей его темой о новоявленных пророках, "неудавшихся мессиях", которая особенно отчетливо была им заявлена в романе "Золотые кресты". Такими там предстают и доктор Николай Платонович Палицын, обсуждающий с единомышленниками на вечерах в своем доме вопросы о приобщении Христу через принятие "земной Голгофы", о соединении христианства и марксизма, о степени свободы в христианской религии, и сластолюбивый Верхушин, проповедующий высокие идеи, но на самом деле, хотя и утверждает бесконечную потребность веры у русского человека, сделавший имя Христа разменной монетой в политических спорах, и небольшой сухонький старичок азиатского типа, под идеями богоборчества несущий новую правду о Христе и обвиняющий остальных в служении Дьяволу, и Кривцов, с именем Бога на устах разжигающий в людях порочные наклонности и страсти и сам им не чуждый, но готовый принять любые муки во славу Господа и в итоге приходящий к раскаянию. Все они заняты поисками светлого Христа, но зачастую оказываются во власти антихриста, в котором провидят Нетленный Лик.
Новиков дает свою интерпретацию мифа об антихристе, захватившего умы Ф. Достоевского, Вл. Соловьева, Н. Бердяева, Д. Мережковского, В. Розанова, В. Свенцицкого - всех тех, кто стоял у истоков неохристианства, или нового религиозного сознания, в России. Новое религиозное сознание, возникшее в кругах русской интеллигенции, с которой тесно соприкасался Новиков в свою бытность в Киеве (там он посещал Религиозно-философские собрания), признано было пересмотреть поверхностный характер духовных ценностей, отказаться от веры, сводимой лишь к исполнению церковной обрядовости. Богоискатели из интеллигенции жаждали преодолеть пропасть между внерелигиозной культурой, общественной жизнью и оторванным от потребностей интеллигенции церковным бытием. Они испытывали потребность в личном Боге, в свободной и одновременно религиозно насыщенной жизни. Это было время "Третьего Завета", "третьего пути", который слил бы воедино небо и землю, одухотворил плоть, воссоединил язычество и христианство, примирил бы личную абсолютную свободу с религиозным освобождением человечества в акте неохристианской соборности.
Духовные борения человека с самим собой освещались писателем еще в первом его романе "Из жизни духа" (1906). Борьба между земной любовью и следованием духу - драматична. Отказаться от любви - все равно означает пойти против своего естества. Но и принятие земной любви - не есть ли отказ от служения Всевышнему? Писателю не удалось примирить двух путей в единой "Сияющей Правде", приобщить читателя к "великой тайне преображения". Может быть, останавливало Новикова то, что "здесь на земле все по-разному думают, и никто, ни один человек не знает всей правды … Так страшно, так жутко, что в каждом особый мир, что в каждом - отдельность, что каждый по-своему верует в правду…".
Теперь он стремится воссоздать в своем религиозно-мистическом романе "Золотые кресты" (1908, второе изд. - 1916) множественность человеческих правд. В предисловии к первому изданию автор писал, что роман "является первым звеном задуманной трилогии", посвященной тому, как стихии язычества и христианства преломляются в современности. Это сразу же должно было напомнить читателю о трилогии Д. С. Мережковского "Христос и антихрист", об его идее объединения язычества и христианства в религии Третьего завета. Первой уловила это сходство З.Н. Гиппиус, которая сразу же поняла, что писатель осваивает тот же плацдарм, что и Мережковский, что его тоже занимает проблема поиска Третьего пути. Она увидела, что в чем-то Новиков даже становится соперником ее мужа, и поэтому постаралась убедить читателя, что он еще не созрел до полноценного понимания всей сложности затрагиваемой проблематики. На "проклятые вопросы", которые с завидным упорством задает Новиков, не может быть ответов, если … оставаться в пределах единоличной трагедии человека, утверждала она. Поэтому и возникают у писателя художественные срывы и просчеты, что он не видит "трагедии человечества", которая может быть разрешена только через воплощение "религиозно-общественного" сознания.
Но Новиков в "Золотых крестах" как раз и хотел в первую очередь обозначить контуры "идеи будущего идеального христианства", и многие страницы романа отмечены проблесками "подлинной религиозной вдохновенности". Но рецепты, которые "выписывает" писатель, - "добровольная смерть" Глеба и Анны, пришедших к новой христианской религии, чтобы окончательно соединиться на "новом небе", - вряд ли могут удовлетворить жаждущих правды. Сомнительными выглядят и принципы "христовой любви", которую проповедуют эти герои: их любовь больше напоминает "тончайшее напряженное сладострастие", а не духовное соединение. И их обмен "золотыми крестами" представляется поэтому едва ли не кощунственным.
Да и образ Христа выступает в романе "дразнящим, экзотическим, почти сладострастным образом исступленных мистических снов".
Но, видя все это, не следует забывать, что мистически - чувственные экстазы, которыми переполнены страницы романа, не были просто средством привлечения читающей публики. Трактовка страсти писателями символистского круга (а к ним принадлежал Новиков) означала мистический путь к прозрению, была воспоминанием забытого смысла Эроса, уравнивающего высокое и низкое, переплавляющего плоть в дух. Возникала искомая апология Эроса, который из своих "низин" поднимается на высоту. Но это такая высота, где уже невозможно дышать, и разряженный воздух горних высей убивает людей. Кроме того, Новиков сумел показать и "страстное напряжение", и "великую нежность" любовно устремленных друг к другу Глеба и Анны, Наташи и Кривцова. И, как правильно было замечено в критике, если герои были не очень убедительны в смысле "внешней правды", то они оживали благодаря "угадываемой правде внутренней".
Удачным было оформление книги: на обложке внизу - поля облаков, по бокам - два ангела с распущенными крыльями и горестно поникшими головами, печально смотрящие на грешную землю, А на звездном небе - слова: "Золотые кресты". Золотой крест - символ страдальческого трагического пути - принадлежность почти каждого из героев. Осеняет он и земной город, на фоне которого разыгрываются описанные события. К золотым крестам устремлены герои романа. А вокруг крестов и над их головами чертят круги черные летучие мыши.
Взор автора охватывал не только космические дали, он проникал и в глубь земли, где копошатся легионы "червей", посланцев смерти, которые, однако, обеспечивают плодородие почвы и созидают в конечном счете жизнь, и в темные бездны души человека. Роман открывался шествием по земле золотой, закатной Царевны-Осени, и во всей книге была разлита "осенняя грусть о хрупкости жизни и веры", "скорбь о жестокости земных путей". Собственно, этой хрупкостью отмечены все близкие автору герои - и мальчик Федя, принимающий близко к сердцу все несправедливости, свершавшиеся на протяжении веков, и юная Наташа, жизнь которой омрачена легендой о дьявольском соблазне, бывшем источником ее рождения, и погибающий от руки "темного старика" на пороге новой жизни Кривцов, и искупающая самоубийством свою ненависть Глаша.
Так постепенно овладевает сознанием писателя убеждение: "…никогда… никогда … нельзя убивать". Таким просьбой-призывом заканчивается рассказ "Гарахвена" (1917) о ребенке, ввергнутом в пучину ненависти, распрей, непрекращающегося насилия. Этот возглас в бойне гражданской войны прозвучал поразительно "несовременно". Дело в том, что писатель не просто "отнесся скорбно к той крови, к тому "греху", который сопутствует бурному ходу революции". Все его существо восстало против несправедливости, которая приводит к гибели неприглядную, почти горбатенькую с угловатыми плечиками и иссохшими от голода ручками Груню, в свои 14 лет оставшуюся той прежней малышкой, прозванной за худобу "принцем индийским", против того чудовищного нового порядка, при котором возможно убийство тщедушным Ленькой подруги детских игр ("Жертва", 1922).