- Сказали: Америка! Вот это, по-моему, уж не малое, а большое кощунство. Сравнить с Америкой! Да пусть ее десять раз не будет, этой вашей Америки, на что мне она? Что в моей жизни изменится, есть она или нет? И если бы нужно было мне знать, поехал бы, перевернул бы всю землю вверх дном, отыскал бы ее, ощупал бы сам руками своими, плакал на ней - обетованной земле. А теперь я равнодушен к ней, как к луне, может быть, и в самом деле нет ее, черт ее возьми совсем, охотно дарю ее вам…
- Что вы сегодня волнуетесь так? - спросила Надежда Сергеевна и посмотрела, чуть улыбаясь губами, на Глеба.
Сидел он серьезный и сосредоточенный.
- А того, милая барыня, так я волнуюсь сегодня, что надоело и мне слушать салонные разговоры на тему о Боге и самому в них участвовать. Я запоздал, самолично здесь не был, но вот Николай Платонович про Федю мне рассказал. Сам рассказал, вон в том утолку, и за это я его и не трону, пока не тронет сам… Видите, вон он какой там сидит! А ваш мальчик просто, ведь, правду сказал, и не сказал, а, верно, выкрикнул из своей наболевшей души, и вот я, даром что и старик, да еще и безбожник к тому же, - а, может быть, как раз и потому, что безбожник - как это знать? - я к сердцу принял этот детский надрывный крик, и тоже хочу спросить: ну, а где же Христос ваш?
Верхушин становился серьезен.
- Я уступаю вам в этом сравнении Америки с Богом, вы правы, я сказал, может быть, не подумав.
- Не подумав, можно о пустяке сказать, не о деле всей жизни, - пробурчал все еще неспокойно старик.
- Но для вас это так ведь характерно, что вы обрушиваетесь на пустяки, - продолжал Верхушин, - да, на пустяки, потому что на настоящее вам не с чем обрушиться, ибо у вас нет никакого действительного оружия, вам не на что опереться, вы оперируете только с мнимыми или отрицательными величинами.
- Но я и не строю из них ничего, я себя не обманываю, как обманываете вы. А это недостойная вещь - обман. Себя еще куда ни шло - ваше личное дело, господа, а на других незачем туман напускать…
- Однако, вы уже переходите границы… Верхушина старик задел за живое.
- Границы чего? В таких вопросах какие границы могут быть? - позвольте-ка вас спросить. - А если есть, так, напротив, их нужно, необходимо их перейти! Вот вы, имеющий твердую веру, перейдите-ка вы за границы нашей немощи, раздвиньте их нам, покажите, что там за ними… Мы ждем! Вы думаете, мы меньше верить хотим? А может быть, вы и ошибаетесь в этом, господин Верхушин! Может быть, также и мы тоскуем по вере, по Богу, по несказанно прекрасному лику Христову…
Старик вдруг закашлялся и, обращаясь к Палицыну, сквозь кашель спросил вина.
- Если можно, я попрошу немного вина. Нехорошо мне сегодня. Вы извините меня, господа, что я приятную беседу вашу как бы в кабак превращаю… Я не с тем шел сегодня, думал еще помолчать, да вот Федя, Федечка ваш, дух мой поднял до беспокойных вершин.
- Ничего… Ничего…
В маленький перерыв импровизированного диспута заговорили с разных концов.
- А вы что молчите? - спросила Надежда Сергеевна Глеба.
- Я не люблю говорить. Особенно так, при других.
- А наедине?
- Как с кем, - ответил Глеб. - Этот старик очень интересует меня. С ним говорил бы охотно.
- А со мной? - улыбнулась она.
- С вами? Не знаю. Я вас не знаю еще.
- Вот как! Вы откровенны. Я тоже не люблю вступать в общий крут, хотя слушать люблю. Верхушин говорит очень красиво. Но сегодня он не в ударе. Сегодня наш старичок - герой вечера.
- Кто он такой?
- Так, старичок. Кажется, скряга порядочный, выпить любит. Но любопытный. Не знаю, откуда Николай его выкопал.
- Он мне нравится, - повторил Глеб еще раз.
- А муж мой вам нравится?
- Да, - раздумчиво ответил он, - и да, и нет. - А Верхушин?
- Нет.
- А ведь он той же веры, что вы. У нас, как у сектантов совсем, споры, волнения, тексты. Это сегодня что-то без текстов, а то, уверяю вас, бывает и это. Точно в школе на экзамене по закону Божию…
Она смеялась, наклонясь к Глебу и понижая голос, как школьница. Серые глаза улыбались и были холодно прекрасны. Рот горел алый и яркий.
- Забавно?
- Нет, не забавно. Все это очень мне близко и больно.
- А мне очень забавно.
- Почему?
- Приходите когда-нибудь прямо ко мне. Не к мужу, - подчеркнула она. - Я вам расскажу, почему я так думаю.
- А наш скопидом сегодня что-то нервничает, - сказал, подходя, Верхушин.
- Да, и вам не устоять против него, - сдержанно промолвила Надежда Сергеевна.
Верхушин с удивлением посмотрел на нее, а Глеб не удержался, заметил:
- Вы говорите точно о спорте.
- А разве это в самом деле не спорт? - она сжала руки. - Ах, господа, вся жизнь похожа на спорт! Если бы только не был так часто он скучен…
Подошел Палицын и отозвал Глеба в сторону.
XXIII
- Знаете, такой нервный мальчик наш Федя… - сказал он, теребя Глеба за руку. - Вы говорили что-нибудь с ним? Николай Платонович, видимо, очень смущался.
- Нет, он уснул, а я сидел возле.
- Его мучат разные вещи… Например, мое отношение к террору, не могу же разделять этих взглядов, по которым можно брать на себя роль судьи в деле жизни и смерти.
- А он их решил для себя?
- Не знаю… Не думаю, чтобы окончательно. Для него это, кажется, самый больной вопрос… Но все же душой своей он туда тяготеет. - Николай Платонович замялся. - А еще… это о нашей "недвижимости"… - улыбка вышла довольно больная.
Глеб смотрел вопросительно.
Палицын заморгал глазами и нагнулся совсем близко к лицу Глеба.
- Но тут, знаете, тут не я один…
Ему было очень неловко. Глеб молчал. А Палицын, вдруг подняв глаза, совсем по-детски опять, как в своем кабинете, взглянул на него.
- И, конечно, я думаю - тут он прав безусловно… Но я не один. О детях надо подумать… Вы знаете - у нас двое маленьких деток… Хотите взглянуть?
Почему предложил посмотреть на детей, и сам не знал Николай Платонович. Может быть, просто захотелось уйти из этой общей комнаты, может быть, дети были только предлог, - Федю хотелось увидеть ему; вместе с Глебом не страшно.
И Глеб согласился:
- Пойдемте.
Повернувшись к дверям, встретил он взгляд Надежды Сергеевны. Возле нее, совсем близко, сидел Верхушин. Он широко расставил колени и, весь наклонившись, говорил что-то быстро и оживленно своей собеседнице. Она слушала полувнимательно, думая, видимо, о другом.
- Вот сюда, - сказал Палицын.
И едва они остались одни, он схватил руку Глеба и, сжав ее крепко, волнуясь, сказал:
- Ах, не судите нас по всему тому, что здесь видите! Вы знаете, я иногда так живо чувствую гадость и фальшь моей жизни. И внутренне - верьте мне! - я так страдаю от этого. Наедине, когда я молюсь…
Палицын не кончил фразы. Внутреннее волнение поднялось высоко и сжало горло кольцом. Он немного дрожал.
Глеб взял его руку и сказал мягко:
- Пойдемте, посмотрим детей. Полноте.
И Николай Платонович послушно, как ребенок, ускорил шаг. Прошли мимо Феди. Он еще спал. Одна рука упала с подушки, точно он только что выронил Глебову руку.
"Невинно убиенный", - опять подумал Глеб.
- Бедный мой мальчик, я виноват перед тобой, - прошептал очень тихо и грустно Палицын, легко ступая, чтобы не потревожить спящего. - Он ведь только немного старше детей.
- Ваших детей? - удивился Глеб.
В полупотемках точно взглянули на него, улыбаясь, серые, загадочно-красивые глаза Надежды Сергеевны. Трудно сказать, сколько ей лет. Очень немного.
- Да, вы удивляетесь? Лизе ровно пятнадцать, только что минуло, Сереже четырнадцать.
- Как же так? - недоумевающе снова спросил его Глеб.
- Это, видите, дети не наши… У Надежды Сергеевны… у нас, собственно, нет детей… Но этих мы взяли, вместо детей.
Что-то недоговоренное послышалось в тоне, и тотчас был порыв недоговоренное это сказать, но сдержался, - зачем говорить? - взял себя в руки. Остановились, не доходя до запертых дверей.
- Глупо это, собственно… Не знаю сам, зачем вас повел сюда. Просто не хотелось на людях… этого… знаете… Очень я заволновался Федечкиной искренней речью.
Глебу было жаль Николая Платоновича, и было грустно от такой своей жалости. "Где же Христос ваш?" - вспомнился опять вопрос старика. Где же Христос; просветляющий, преображающий дух?
- Пусть себе крепко спят, милые детки! Придете к нам днем, увидите их. Девочка - она чудесное, особенное дитя. Вот, может быть, им - не нам, таким слабым, - готовится новая жизнь.
- А где же отец и мать ее? Николай Платонович вспыхнул:
- Мать? Мать умерла…
- А отец?
Вспомнил Глеб о другой покинутой девочке, которую ищет отец.
- Отец?.. - Усилием воли Палицын заставил сказать себя: - Отец - это я. Еще до Надежды Сергеевны у меня были дети. Я плохо провел свою молодость.
Он опустился на кресло.
- Я недавно только их взял. Тяжелое детство было у них, но, может быть, оттого и растут такими необыкновенными. Живут они здесь, но душой по-прежнему там - с несчастны, много друзей и осталось, и новых нашлось - на улице. Не знаю, как быть, - и боюсь, и радуюсь вместе. Я не стесняю их. И эта-то радость - одна в моей жизни. Других нет у меня. Жена… - Но не продолжал о жене.