* * *
В то же утро, не находя себе места от волнения, Баки-Хаджи пошел пешком осматривать свое владение - старинное сельское кладбище газавата. Быть похороненным на этом кладбище считалось почетом не только у жителей Дуц-Хоте, но и у многих жителей окрестных сел. Чеченцы местных тейпов, давно переехавшие жить на равнину, согласно завещаниям ехали в далекие горы, чтобы похоронить родственников рядом с предками на родовом кладбище газавата. С тех пор как Баки-Хаджи совершил хадж, он стал главным смотрителем родового кладбища. Без его согласия никто не имел права быть погребенным на этом святом для горцев месте. По правде говоря, никто никогда от Баки-Хаджи отказа не получал, и все эти процедуры согласования носили чисто ритуальный характер. Однако традиции в горах чтили и уважали…
За аулом Баки-Хаджи остановился, огляделся вокруг, прислушался. После тюрьмы весь мир казался новым, чистым, родным. Все эти дни на свободе он не мог надышаться этим благодатным, свежим воздухом.
Была ранняя весна. Еще с прошлого вечера с низин приполз густой молочный туман и своей сыростью и холодом лег на обмякшие после зимнего снега горные долины. Черная благодатная земля чеченских гор - проснулась после долгой спячки, набухла влагой, застыла в ожидании солнца, готовая родить новую жизнь, новый пестрый мир.
Ветра почти не было. Из-за тумана ничего не было видно. Вскоре в молочной дымке потонули и крайние строения аула. Где-то в селе мычала голодная корова, а впереди заслышался знакомый перезвон горного родника.
Медленно, не спеша Баки-Хаджи с помощью костыля счистил грязь со своих сапог, будто бы впереди его ждала сухая чистая дорога, и хотел тронуться дальше, когда послышался глухой одинокий выстрел. Мулла вскинул голову, прислушался, его брови полезли вверх, глаза расширились, рот раскрылся. Так в оцепенении он стоял ровно минуту. Снова мир замер. Наступила тишина. Глаза Баки-Хаджи сощурились, рот закрылся и еле заметная ухмылка или улыбка появилась в уголках рта старика. Это продолжалось лишь мгновение, потом лицо его моментально приняло серьезный вид и он вслух сказал: "Остопирла, Остопирла". Полез в карман, достал четки и, перебирая их, читая губами молитвы, тяжело ступая, тронулся дальше.
Вскоре, услышав за спиной скрип арбы, старик остановился, отошел в сторону, уступая дорогу. Вначале из-за тумана появились две облезлые дворовые собаки; одна из них, более молодая, нерешительно подошла к мулле и обнюхала его. Потом появилась старая кляча - кобыла, запряженная в одноосную древнюю арбу, на огромных деревянных колесах, обитых по краям тонким листом железа. На арбе сидел и погонял хворостинкой кобылу односельчанин Баки-Хаджи, Харон - уже в годах мужчина. Его за глаза редко кто называл Харон - а в основном говорили муж Алпату, потому - что все знали, что его жена Алпату, женщина здоровая и властолюбивая, полностью заправляет всеми делами в хозяйстве, и что Харон человек бесхребетный, болтливый и по горским понятиям далеко не къонах.
- Ассалом аллейкум, Баки-Хаджи! - улыбаясь всем ртом и привставая немного, говорил Харон.
- Во-аллейкум салам, - ответил Баки-Хаджи.
- Ты куда это с рассветом двинулся? Что тебе дома не сидится? Наверно идешь на свою мельницу? - скороговоркой заголосил Харон, дергая поводья и останавливая старую кобылу. - Садись, подвезу.
- Да нет, сдалась мне эта мельница. Иду на кладбище, - с досадой отвечал Баки-Хаджи.
- Ну ладно, садись, до мельницы довезу, а там до кладбища недалеко.
- Нет, нет, спасибо, Харон, пешком. Пройтись хочется.
- Да ладно, залезай, садись, - не унимался Харон, вытаскивая из-под себя поношенный, облезший полушубок и поправляя его для муллы.
- Поезжай, поезжай. Мое дело не скорое, я как-нибудь доберусь.
- Нет, нет, не поеду. Садись. Залезай. Садись сюда, все готово.
Поняв, что отговариваться от Харона бесполезно, Баки-Хаджи неуклюже полез на арбу. Он уже хотел сесть, когда кобыла резко тронулась. Потеряв равновесие, мулла качнулся назад, и чтобы не упасть, обеими руками схватился за Харона, тогда они вместе рванулись в конец арбы, схватились машинально друг за друга и чудом не слетели.
- Да будь ты проклята, старая кляча, - кричал Харон, - когда надо - не тронется, а когда нет нужды - с места в карьер… Скотина безмозглая…
Харон несколько раз со злобой ударил хворостинкой по тощему заду кобылы, да так, что легкий прут разлетелся в клочья и в руках его в конце концов остался только жалкий остаток. Однако все эти действия мало влияли на скорость передвижения, тогда Харон стал совать огрызок хворостинки под хвост строптивой кобылы, крича какие-то мерзости в адрес всего живого. Кобыла некоторое время все это терпела, прижимала хвост, пыталась поворачивать зад, но это у нее не получалось, тогда она умудрилась на ходу подскочить и лягнуть задними ногами. До извозчика она, конечно, достать не могла, но каким-то образом крупный кусок черной земли попал прямо в правый глаз Харона.
- Ах ты, гадина, - закричал вконец взбешенный Харон. Он вскочил и решил, стоя на арбе, дать пинка кобыле. И как только он замахнулся, кобыла от испуга рванулась и Харон полетел назад.
С улыбкой наблюдавший эту сцену Баки-Хаджи поздно оценил всю серьезность ситуации, он с ужасом в глазах хотел было панически схватиться за край арбы, но было поздно - Харон всей своей массой налетел на сидящего сзади муллу, и оба они полетели в грязь. Вслед за ними слетел мешок кукурузы: он беззвучно опустился на землю, от удара развязался, и золотом зерен покрылась черная земля.
Больше всех от данной ситуации пострадал Баки-Хаджи; его черная бурка вся облепилась в грязи, более того, он оказался между землей и падающим Хароном. Старик еле встал, проклиная в душе незадачливого попутчика и его старую клячу. Харон тоже недолго нежился в грязи, он резко вскочил и, обрушив массу ругательств в адрес своей непокорной жены и кобылы, побежал вслед за арбой.
Через минут двадцать они рядом сидели на арбе и, продолжая свой короткий путь, весело смеялись друг над другом, вспоминая прошедший эпизод.
- Что ты ее не продашь? - смеясь, спросил Баки-Хаджи.
- Да кому я ее продам? Кто ее, старуху, купит? - отвечал Харон, осторожно дергая вожжами строптивую кобылу. - А честно говоря, думал, может она ожеребится. Так зря… Уже третий год вхолостую… А твоя-то гнедая как?
- Пока ничего. Ждем.
- Я ведь тоже свою кобылу к тому жеребцу водил. Да видно он не смог.
- Он-то может, - смеялся Баки-Хаджи. - Просто ты и твоя кобыла уже не можете.
- Много ты знаешь, - взбесился Харон, - я и сейчас готов на молодухе жениться.
- А Алпату как? - издевался мулла.
- А что Алпату - дура старая! Мы вот на днях в Грозном были, так девки там так на меня и бросались.
- Да быть такого не может?! - сделал удивленный вид Баки-Хаджи.
- Да что не может, - дышал ему прямо в лицо вчерашним чесночным перегаром Харон. - Все вокруг кружились, прямо ходу от них не было… Их столько там, и все такие молодые, голодные, пышные… Ведь нам на равнине одно мужичье, только и знают, что курят да водку пьют.
- Ну так что, ты чем-нибудь там хоть прославился, - не унимался Баки-Хаджи.
- Да в этом проблемы не было. Просто эта дочь Хазы - Кесирт, с нами в город ездила. Она с ума свела…
- Какая Кесирт? - уже серьезно спросил старик.
- "Какая-какая"? Хаза, что на твоей мельнице. Ее дочь.
- А что она в городе делала?
- Что и все. Купила в Махкеты на базаре яйца и сыр и перепродавала их в городе.
- А как она их несла?
- На себе, конечно, - отвечал Харон, оценивающе поглядывая на соседа.
- А ты что, не мог помочь своей односельчанке? - с удивлением спросил Баки-Хаджи.
- Ты знаешь сколько там таких односельчанок? Да и арба у нас была перегружена. Сам до города пешком шел.
- А ты что вез?
- Мы везли тыкву, сыр, масло, в Махкеты еще двести яиц купили. Ты знаешь какое выгодное дело! Обратно привезли керосин, соль, деньжат немного. Сыну подсобили.
- Как сын твой? - сухо спросил Баки-Хаджи.
- Салман - молодец! В милиции служит. Дали ему комнату. Потом, говорят, квартиру дадут. А так в комнате тепло, днем и ночью свет горит, не то что мы в горах.
- Так что ж, он, значит, на безбожников служит? - с металлической твердостью спросил мулла.
- Да при чем тут безбожники! Жить-то надо, Баки-Хаджи. А куда нам податься? Ты так не говори. Мы все в Бога верим! Днем и ночью его дела вершим.
- Знаем мы вашу милицию. На своей шкуре пробовали… Ничего, время покажет, - злился старик.
Оба замолчали, отвернулись друг от друга.
Весенний утренний туман постепенно стал рассеиваться. Стало светлее. Вдалеке появились расплывчатые очертания почерневшей от времени мельницы, а за ней на косогорье обозначились силуэты могильных памятников. Горы еще спали, погруженные в туман.
- Слушай, Баки-Хаджи, а сколько сейчас стоит помол кукурузы на твоей мельнице? - нарушил томительное молчание Харон.
- Не знаю… Я ведь тебе сказал, что это не моя мельница, а всего нашего тейпа, - со злобной дрожью в голосе ответил Баки-Хаджи.
- А кто знает? - не унимался Харон.
- Спроси у Хазы, она все знает.
- Конечно знает, эта ведьма, она чертова мать, и для вас берет, и себя не забывает, - съязвил Харон, сплевывая в сторону.
- А ты, наверно, хотел, чтобы все было бесплатно, как хотят твои большевики-безбожники, - все больше и больше нервничая говорил мулла.