- Да что вы все… То не плевать. То не кури. Туда не ходи… Что уж это на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! И насчет "папаши" - это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? - Человек возмущенно лаял.- Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно (человек завел глаза к потолку, как бы вспоминая некую формулу), а равно и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить.
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из рук. "Ну, тип",- пролетело у него в голове.
- Вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? - прищурившись, спросил он.- Вы, может быть, предпочитаете снова бегать по помойкам? Мерзнуть в подворотнях? Ну, если бы я знал…
- Да что вы все попрекаете - помойка, помойка. Я свой кусок хлеба добывал. А если бы я у вас помер под ножом? Вы что на это выразите, товарищ?
- Филипп Филиппович! - раздраженно воскликнул Филипп Филиппович.- Я вам не товарищ! Это чудовищно! - "Кошмар, кошмар",- подумалось ему.
- Уж, конечно, как же…- иронически заговорил человек и победоносно отставил ногу,- мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы в университетах не обучались, в квартирах по пятнадцать комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет свое право…
Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервал речь и демонстративно направился к пепельнице с изжеванной папиросой в руке. Походка у него была развалистая. Он долго мял окурок в раковине с выражением, ясно говорящим: "На! На!" Затушив папиросу, он на ходу вдруг лязгнул зубами и сунул нос под мышку.
- Пальцами блох ловить! Пальцами! - яростно крикнул Филипп Филиппович.- И я не понимаю - откуда вы их берете?
- Да что уж, развожу я их, что ли? - обиделся человек.- Видно, блохи меня любят,- тут он пальцами пошарил в подкладке под рукавом и выпустил в воздух клок рыжей легкой ваты.
Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанил пальцами по столу. Человек, казнив блоху, отошел и сел на стул. Руки он при этом, опустив кисти, развесил вдоль лацканов пиджака. Глаза его скосились к шашкам паркета. Он созерцал свои башмаки, и это доставляло ему большое удовольствие. Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил:
- Какое дело еще вы мне хотели сообщить?
- Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
Филиппа Филипповича несколько передернуло.
- Хм… Черт! Документ! Действительно… Кхм… а, может быть, это как-нибудь можно…- голос его звучал неуверенно и тоскливо.
- Помилуйте,- уверенно ответил человек,- как же так без документа? Это уж - извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать. Во-первых, домком…
- При чем тут домком?
- Как это при чем? Встречают, спрашивают - когда ж ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?
- Ах ты, господи,- уныло воскликнул Филипп Филиппович,- встречаются, спрашивают… Воображаю, что вы им говорите. Ведь я же вам запрещал шляться по лестницам.
- Что я, каторжный? - удивился человек, и сознание его правоты загорелось у него даже в рубине.- Как это так "шляться"?! Довольно обидные ваши слова. Я хожу, как все люди.
При этом он посучил лакированными ногами по паркету.
Филипп Филиппович умолк, глаза его ушли в сторону. "Надо все-таки сдерживать себя",- подумал он. Подойдя к буфету, он одним духом выпил стакан воды.
- Отлично-с,- поспокойнее заговорил он,- дело не в словах. Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
- Что ж ему говорить… Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
- Чьи интересы, позвольте осведомиться?
- Известно чьи - трудового элемента.
Филипп Филиппович выкатил глаза.
- Почему же вы - труженик?
- Да уж известно - не нэпман.
- Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционного интереса?
- Известно что - прописать меня. Они говорят - где ж это видано, чтоб человек проживал непрописанный в Москве. Это - раз. А самое главное - учетная карточка. Я дезертиром быть не желаю. Опять же - союз, биржа…
- Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? - По этой скатерти или по своему паспорту? Ведь нужно все-таки считаться с положением! Не забывайте, что вы… Э… гм… вы ведь, так сказать,- неожиданно явившееся существо, лабораторное.- Филипп Филиппович говорил все менее уверенно.
Человек победоносно молчал.
- Отлично-с. Что же, в конце концов, нужно, чтобы вас прописать и вообще устроить все по плану этого вашего домкома? Ведь у вас же нет ни имени, ни фамилии.
- Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете, и шабаш.
- Как же вам угодно именоваться?
Человек поправил галстук и ответил:
- Полиграф Полиграфович.
- Не валяйте дурака,- хмуро отозвался Филипп Филиппович,- я с вами серьезно говорю.
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
- Что-то не пойму я,- заговорил он весело и осмысленно.- Мне по матушке нельзя. Плевать - нельзя. А от вас только и слышу: "Дурак, дурак". Видно только профессорам разрешается ругаться в Ресефесере.
Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его. Напившись из другого, подумал: "Еще немного, он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках не могу держать себя".
Он повернулся на стуле, преувеличенно вежливо склонил стан и с железной твердостью произнес:
- Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое?
- Домком посоветовал. По календарю искали - какое тебе, говорят? Я и выбрал.
- Ни в каком календаре ничего подобного быть не может.
- Довольно удивительно,- человек усмехнулся,- когда у вас в смотровой висит.
Филипп Филиппович, не вставая, закинулся к кнопке на обоях, и на звонок явилась Зина.
- Календарь из смотровой.
Протекла пауза. Когда Зина вернулась с календарем, Филипп Филиппович спросил:
- Где?
- Четвертого марта празднуется.
- Покажите… Гм… Черт… В печку его, Зина, сейчас же.
Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарем, а человек покачал укоризненно головою.
- Фамилию позвольте узнать?
- Фамилию я согласен наследственную принять.
- Как? Наследственную? Именно?
- Шариков.
* * *
В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича, сидящего рядом.
- Как же писать? - нетерпеливо спросил он.
- Что же,- заговорил Швондер,- дело не сложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… зародившийся в вашей, мол, квартире.
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дернул усом.
- Гм… вот черт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто… ну, одним словом…
- Это - ваше дело,- со спокойным злорадством вымолвил Швондер,- зародился или нет… В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.
- И очень просто,- пролаял Шариков от книжного шкафа. Он вглядывался в галстук, отражавшийся в зеркальной бездне.
- Я бы очень просил вас,- огрызнулся Филипп Филиппович,- не вмешиваться в разговор. Вы напрасно говорите "и очень просто" - это очень не просто.
- Как же мне не вмешиваться,- обидчиво забубнил Шариков.
Швондер немедленно его поддержал:
- Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав. Это его право - участвовать в обсуждении его собственной участи, в особенности постольку, поскольку дело касается документов. Документ - самая важная вещь на свете.
В этот момент оглушительный трезвон над ухом оборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: "Да…", покраснел и закричал:
- Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам какое дело? - И он с силой всадил трубку в рогульки.
Голубая радость разлилась по лицу Швондера.
Филипп Филиппович, багровея, прокричал:
- Одним словом, кончим это.
Он оторвал листок от блокнота и набросал несколько слов, затем раздраженно прочитал вслух:
- "Сим удостоверяю"… Черт знает, что такое… Гм… "Предъявитель сего - человек, полученный при лабораторном опыте путем операции на головном мозгу, нуждается в документах"… Черт! Да я вообще против получения этих идиотских документов. Подпись - "профессор Преображенский".
- Довольно странно, профессор,- обиделся Швондер,- как это так вы документы называете идиотскими? Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да еще не взятого на воинский учет милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?
- Я воевать не пойду никуда! - вдруг хмуро тявкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
- Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учет необходимо взяться.
- На учет возьмусь, а воевать - шиш с маслом,- неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем: "Не угодно ли - мораль". Борменталь многозначительно кивнул головой.