Повествование "Записок" насыщено реминисценциями - от Пушкина до авторов предреволюционного журнала "Сатирикон". "Лито - литераторы. Несчастные мы! ‹…› Бедный ребенок! Не ребенок. Мы бедные!" -одинокие среди новых людей литераторы облекают свои жалобы в слова, сказанные раньше и еще звучащие в памяти определенного слоя читателей-современников. Автор "Записок" рассчитывает на эту общую с ним читательскую память, в которой пребывает в сохранности среди прочей "бывшей" литературы и рассказ Аверченко: "Бедные мы с вами…- прошептал я и заплакал… ‹…› И вошли наши сотрудники и, узнав в чем дело, сказали: - Бедный редактор! Бедный автор! Бедные мы! - И тоже плакали над своей горькой участью ‹…› И так плакали мы все" ("Корибу", 1910). Когда позже в "Записках покойника" безымянный молодой человек объявит редактору, что его автор Максудов подражает "самому обыкновенному Аверченко!" - это имя не будет случайным. Для Булгакова оно - знак отмененной журналистики, прямую связь с которой он утверждает. Уверенность авторского тона перенята им у прежних фельетонистов, привычно рассчитывающих на внимание своих постоянных читателей. Главный эффект повествования "Записок на манжетах" - в несоответствии этой уверенности, решительности авторских суждений, категоричности оценок - жизнеположению автора-рассказчика, в котором для этой уверенности нет никаких внешних оснований. Наперекор складывающейся новой норме общественного быта, герой и автор "Записок" опираются на прежние, "дореволюционные", представления, противопоставляя "бронзовому воротнику" - крахмальный воротничок и манжеты. Распавшаяся жизнь, детально продемонстрированная, скреплена и организована одним - твердым самосознанием рассказчика.
Можно рассматривать "Записки на манжетах" и как развернутую реминисценцию - автор рассчитывает, что его читатель не может не увидеть за текстом гоголевских "Записок сумасшедшего" как постоянного фона и резонатора.
Тема литературы - одна из нескольких, впервые возникших в "Записках на манжетах" и ставших постоянными в творчестве Булгакова.
В новой действительности литература свертывается в "Лито": это - мир организуемой специальными усилиями квазилитературы. В пьесе "Адам и Ева" (1931) Маркизов спрашивает профессионального литератора: "Отчего литература такая скучная? ‹…› Печатное всегда тянет почитать, а когда литература… ‹…› Межа да колхоз!" "Печатное" - это "книги", то есть то, что читают, перечитывают и помнят. В "Записках на манжетах" "книгами" названы сочинения Пушкина и Мельникова-Печерского, сюда относятся Гоголь , Некрасов, Островский, Чехов. "Литература" же в словоупотреблении Булгакова становится неологизмом, так как теперь этим словом называют иное, чем раньше. Это и вызовет признание героя рассказа "Богема", совпадающего с героем "Записок на манжетах": "Я тоже ненавижу литературу…"
Книги - литература, мастер - писатель - эти противопоставления станут устойчивыми в художественном мире Булгакова, и через много лет герой романа "Мастер и Маргарита" солидаризируется с ранними героями: "Я впервые попал в мир литературы, но теперь ‹…› вспоминаю о нем с ужасом!"
Болезнь как полноправный фрагмент сюжета, с медицински точной картиной симптомов, с развернутым описанием бреда и т. п., вошла в русскую литературу в конце XIX века - главным образом в рассказах Чехова. Унаследованная литературная традиция, а также собственная врачебная практика обусловили ее появление у Булгакова - в качестве повторяющегося фабульного звена. Характерное же для него отношение к фактам своей биографии привело к закреплению за этим звеном особой сюжетной функции. Тиф, роковым образом настигший военного врача и корреспондента белых газет в начале 1920 года и оставивший его под властью победившей стороны, заставил вглядеться в событие с особым вниманием. Булгаков увидел возможности его художественного переосмысления. Частное биографическое обстоятельство было преобразовано в литературный прием, ставший устойчивым.
В "Записках на манжетах" болезнь соединяется смысловой связью с роковым моментом смены власти и окончательного слома прежнего жизнеустройства. При первом известии о катастрофе герой чувствует признаки начинающейся болезни, затем наступает забытье, бред, и его суждения оставляют возможность двойного истолкования: "Я бегу в Париж, там напишу роман…" - читателю предлагается на выбор - принять эти мечтания всерьез или рассматривать их как часть бреда. Сознание возвращается к нему уже в ином, изменившемся мире. Герой, таким образом, болезненно в буквальном смысле слова переживает социальную ломку.
Это будет использовано во всех трех романах Булгакова. В "Белой гвардии" в момент кровавой смены власти и в ожидании последующих перемен болеет и бредит доктор Турбин, в "Записках покойника" и "Мастере и Маргарите" близкие к автору герои заболевают, как только делают попытку перейти из своего уединенного мира в мир "литературы", слитый с новым социальным устройством.
Сформированная Булгаковым сюжетная функция болезни предстанет в его творчестве в разных вариантах. Его герои либо выходят из нее к новым попыткам адаптации - прежде чем погибнуть окончательно ("Записки покойника"), либо погибают до всяких попыток ("Морфий"), либо погружаются, сломленные роковыми событиями, в душевную болезнь, выходя из социальной жизни ("Красная корона"), либо, наконец, подымаются из "дома скорби" к покою инобытия ("Мастер и Маргарита").
Болезнь - сон - воображаемая ситуация (повторяющаяся из произведения в произведение воображаемая героем картина расправы с убийцей разовьется даже в самостоятельный рассказ - "Я убил") - эти фабульные звенья, опробованные в "Записках на манжетах", станут основными способами претворения жизненного материала.
Автобиографичность, выдвинутость самого автора на авансцену - в лице предельно сближенного с ним героя - оказалась постоянной и все усложнявшейся чертой художественного мира Булгакова.
Мотив неузнанности большого художника и высокой ценности его личности определится уже в "Записках на манжетах" - с некоторой долей шаржированности. Этот мотив будет подробно развит и доведен до трагического гротеска в "Записках покойника". А в писавшемся одновременно с "Записками покойника" романе "Мастер и Маргарита" этот же мотив, освободившись от шаржа и гротеска, достигнет самой высокой ноты - Мастер уходит безвестным, и самой композицией романа (чередованием современных и новозаветных глав) читателю предложена возможность разгадывать его судьбу и как второе пришествие, оставшееся неузнанным.
Тема неузнанности останется для сочинителя "Записок на манжетах" актуальной до конца - и творчески, и биографически. Е. С. Булгакова рассказывала автору этого комментария, что он не раз повторял: "Когда я умру, в какой-нибудь вечерней газете в крохотной рамочке будет напечатано: "Умер Михаил Александрович Бумаков"" (Архив М. А. Булгакова. С. 145).
М. Ч у д а к о в а
15
"Русское слово" - газета (1895-1918), издававшаяся (в Москве) с 1897 г. И. Д. Сытиным, привлекшим к участию в ней известнейших в России тех лет журналистов; марка журналиста "Русского слова" оставалась и в 1920‑е годы значимой для Булгакова (известно устное свидетельство об этом В. Катаева) (Примеч. М. Чудаковой).
16
Сотрудник покойного "Русского слова"…- Исследователи предполагают, что Булгаков в данном случае имел в виду Н. Н. Покровского (дипломата и журналиста, сотрудничавшего в "Русском слове"), редактировавшего в то время владикавказские газеты "Кавказ" и "Кавказская жизнь" (Булгаков входил в состав сотрудников этих газет), но активнейшим (даже ведущим) сотрудником "Русского слова" был и А. В. Амфитеатров, также участвовавший в издании владикавказских газет (попутно заметим, что А. В. Амфитеатров, находясь в эмиграции, выступал с самыми жесткими статьями в адрес "вождей пролетариата"; в самый острый момент схватки между Сталиным и Троцким Амфитеатров так характеризовал их борьбу: "Ибо для нас, опытных, дело сводится к тому, что, как говорит Иван Федорович Карамазов: - Гад жрет другую гадину" (Возрождение. 1927. 10 декабря). Представляет интерес вообще весь состав сотрудников владикавказских газет. Для этого мы приведем выдержку из газеты "Кавказ" (1920. № 2. 16 февраля): "Газета выходит при ближайшем участии Григория Петрова, Юрия Слезкина, Евгения Венского, Н. Покровского. Сотрудники газеты: А. В. Амфитеатров, Евгений Венский, Евграф Дольский, Александр Дроздов, Григорий Петров, Н. Покровский, Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор, Михаил Булгаков… и др. Редактор Н. Покровский".
Любопытен оптимизм редактора и сотрудников этой газеты. В статье "Счастливое начало" утверждалось: "Газета "Кавказ" выходит под счастливым предзнаменованием. На долго затученном горизонте фронта проглянули первые лучи яркого солнца победы. Взяты обратно от красных Ростов с Нахичеванью…"
Что же произошло на самом деле - известно. ‹…›
17
…как диккенсовский Джингль…- Джингль - персонаж романа Ч. Диккенса "Посмертные записки Пиквикского клуба" (1837), предпочитавший в общении "телеграфный стиль". ‹…›
18
Credito Italiano - крупный банк "Итальянский кредит".
20
Что? Катастрофа?! - Так в одном возгласе Булгаков раскрывает крах белого движения на Кавказе.