– Ой, убить тебе треба, як собаку. У-у, кровопийца… Знаю я, что ты думаешь. Знаю. Ты, як бы твоя власть была, изничтожил бы нас, як насекомых. У-у, вижу я, добром с тобой не сговоришь. Хлопцы, ставь его к стенке. У, як вдарю…
Он рассердился и нервно притиснул Василису к стене, ухватив его рукой за горло, отчего Василиса мгновенно стал красным.
– Ай! – в ужасе вскрикнула Ванда и ухватила за руку волка. – Что вы. Помилуйте… Вася, напиши, напиши…
Волк выпустил инженерово горло, и с хрустом в сторону отскочил, как на пружине, воротничок. Василиса и сам не заметил, как оказался сидящим в кресле. Руки его тряслись. Он оторвал от блокнота листок, макнул перо. Настала тишина, и в тишине было слышно, как в кармане волка стучал стеклянный глобус.
– Как же писать? – спросил Василиса слабым, хрипловатым голосом.
Волк задумался, поморгал глазами.
– Пышить… по предписанию штаба сичевого куреня… вещи… вещи… в размере… у целости сдал…
– В разм… – как-то скрипнул Василиса и сейчас же умолк.
– …Сдал при обыске. И претензий нияких не маю. И подпишить…
Тут Василиса собрал остатки последнего духа и спросил, отведя глаза:
– А кому?
Волк подозрительно посмотрел на Василису, но сдержал негодование и только вздохнул.
– Пишить: получив… получили у целости Немоляка (он задумался, посмотрел на урода)… Кирпатый и отаман Ураган.
Василиса, мутно глядя в бумагу, писал под его диктовку. Написав требуемое, вместо подписи поставил дрожащую "Василис", протянул бумагу волку. Тот взял листок и стал в него вглядываться.
В это время далеко на лестнице вверху загремели стеклянные двери, послышались шаги и грянул голос Мышлаевского.
Лицо волка резко изменилось, потемнело. Зашевелились его спутники. Волк стал бурым и тихонько крикнул: "Ша". Он вытащил из кармана браунинг и направил его на Василису, и тот страдальчески улыбнулся. За дверями в коридоре слышались шаги, перекликанья. Потом слышно было, как прогремел болт, крюк, цепь – запирали дверь. Еще пробежали шаги, донесся смех мужчины. После этого стукнула стеклянная дверь, ушли ввысь замирающие шаги, и все стихло. Урод вышел в переднюю, наклонился к двери и прислушался. Когда он вернулся, многозначительно переглянулся с волком, и все, теснясь, стали выходить в переднюю. Там, в передней, гигант пошевелил пальцами в тесноватых ботинках и сказал:
– Холодно буде.
Он надел Василисины галоши.
Волк повернулся к Василисе и заговорил мягким голосом, бегая глазами:
– Вы вот що, пане… Вы молчите, що мы были у вас. Бо як вы накапаете на нас, то вас наши хлопцы вбьють. С квартиры до утра не выходите, за це строго взыскуеться…
– Прощении просим, – сказал провалившийся нос гнилым голосом.
Румяный гигант ничего не сказал, только застенчиво посмотрел на Василису и искоса, радостно – на сияющие галоши. Шли они из двери Василисы по коридору к уличной двери, почему-то приподымаясь на цыпочки, быстро, толкаясь. Прогремели запоры, глянуло темное небо, и Василиса холодными руками запер болты, голова его кружилась, и мгновенно ему показалось, что он видит сон. Тотчас сердце его упало, потом заколотилось часто, часто. В передней рыдала Ванда. Она упала на сундук, стукнулась головой об стену, крупные слезы залили ее лицо.
– Боже! Что же это такое?… Боже. Боже. Вася… Среди бела дня. Что же это делается?…
Василиса трясся перед ней, как лист, лицо его было искажено.
– Вася, – вскричала Ванда, – ты знаешь… Это никакой не штаб, не полк. Вася! Это были бандиты!
– Я сам, сам понял, – бормотал Василиса, в отчаянии разводя руками.
– Господи! – вскрикнула Ванда. – Нужно бежать скорей, сию минуту, сию минуту заявить, ловить их. Ловить! Царица небесная! Все вещи. Все! Все! И хоть бы кто-нибудь, кто-нибудь… А? – Она затряслась, скатилась с сундука на пол, закрыла лицо руками. Волосы ее разметались, кофточка расстегнулась на спине…
– Куда ж, куда?… – спрашивал Василиса.
– Боже мой, в штаб, в Варту! Заявление подать. Скорей. Что ж это такое?!
Василиса топтался на месте, вдруг кинулся бежать в дверь. Он налетел на стеклянную преграду и поднял грохот.
Все, кроме Шервинского и Елены, толпились в квартире Василисы, Лариосик, бледный, стоял в дверях. Мышлаевский, раздвинув ноги, поглядел на опорки и лохмотья, брошенные неизвестными посетителями, повернулся к Василисе.
– Пиши пропало. Это бандиты. Благодарите бога, что живы остались. Я, сказать по правде, удивлен, что вы так дешево отделались.
– Боже… что они с нами сделали! – сказала Ванда.
– Они угрожали мне смертью.
– Спасибо, что угрозу не привели в исполнение. Первый раз такую штуку вижу.
– Чисто сделано, – тихонько подтвердил Карась.
– Что же теперь делать?… – замирая, спросил Василиса. – Бежать жаловаться?… Куда?… Ради бога, Виктор Викторович, посоветуйте.
Мышлаевский крякнул, подумал.
– Никуда я вам жаловаться не советую, – молвил он, – во-первых, их не поймают – раз. – Он загнул длинный палец. – Во-вторых…
– Вася, ты помнишь, они сказали, что убьют, если ты заявишь?
– Ну, это вздор, – Мышлаевский нахмурился, – никто не убьет, но, говорю, не поймают их, да и ловить никто не станет, а второе, – он загнул второй палец, – ведь вам придется заявить, что у вас взяли, вы говорите, царские деньги… Нуте-с, вы заявите там в штаб этот ихний или куда там, а они вам, чего доброго, второй обыск устроят.
– Может быть, очень может быть, – подтвердил высокий специалист Николка.
Василиса, растерзанный, облитый водой после обморока, поник головой. Ванда тихо заплакала, прислонившись к притолоке, всем стало их жаль. Лариосик тяжело вздохнул у дверей и выкатил мутные глаза.
– Вот оно, у каждого свое горе, – прошептал он.
– Чем же они были вооружены? – спросил Николка.
– Боже мой. У обоих револьверы, а третий… Вася, у третьего ничего не было?
– У двух револьверы, – слабо подтвердил Василиса.
– Какие, не заметили? – деловито добивался Николка.
– Ведь я ж не знаю, – вздохнув, ответил Василиса, – не знаю я систем. Один большой черный, другой маленький черный с цепочкой.
– Цепочка, – вздохнула Ванда.
Николка нахмурился и искоса, как птица, посмотрел на Василису. Он потоптался на месте, потом беспокойно двинулся и проворно отправился к двери. Лариосик поплелся за ним. Лариосик не достиг еще столовой, когда из Николкиной комнаты долетел звон стекла и Николкин вопль. Лариосик устремился туда. В Николкиной комнате ярко горел свет, в открытую форточку несло холодом и зияла огромная дыра, которую Николка устроил коленями, сорвавшись с отчаяния с подоконника. Николкины глаза блуждали.
– Неужели? – вскричал Лариосик, вздымая руки. – Это настоящее колдовство!
Николка бросился вон из комнаты, проскочил сквозь книжную, через кухню, мимо ошеломленной Анюты, кричащей: "Никол, Никол, куда ж ты без шапки? Господи, аль еще что случилось?…" И выскочил через сени во двор. Анюта, крестясь, закинула в сенях крючок, убежала в кухню и припала к окну, но Николка моментально пропал из глаз.
Он круто свернул влево, сбежал вниз и остановился перед сугробом, запиравшим вход в ущелье между стенами. Сугроб был совершенно нетронут. "Ничего не понимаю", – в отчаянии бормотал Николка и храбро кинулся в сугроб. Ему показалось, что он задохнется. Он долго месил снег, плевался и фыркал, прорвал наконец снеговую преграду и, весь белый, пролез в дикое ущелье, глянул вверх и увидал: вверху, там, где из рокового окна его комнаты выпадал свет, черными головками виднелись костыли и их остренькие густые тени, но коробки не было.
С последней надеждой, что, может быть, петля оборвалась, Николка, поминутно падая на колени, шарил по битым кирпичам. Коробки не было.
Тут яркий свет осветил вдруг Николкину голову. "А-а", – закричал он и полез дальше, к забору, закрывающему ущелье с улицы. Он дополз и ткнул руками, доски отошли, глянула широкая дыра на черную улицу. Все понятно… Они отшили доски, ведущие в ущелье, были здесь и даже, п-о-ни-маю, хотели залезть к Василисе через кладовку, но там решетка на окне.
Николка, весь белый, вошел в кухню молча.
– Господи, дай хоть почищу… – вскричала Анюта.
– Уйди ты от меня, ради бога, – ответил Николка и прошел в комнаты, обтирая закоченевшие руки об штаны. – Ларион, дай мне по морде, – обратился он к Лариосику. Тот заморгал глазами, потом выкатил их и сказал:
– Что ты, Николаша? Зачем же так впадать в отчаяние? – Он робко стал шаркать руками по спине Николки и рукавом сбивать снег.
– Не говоря о том, что Алеша оторвет мне голову, если, даст бог, поправится, – продолжал Николка, – но самое главное… Най-Турсов кольт!.. Лучше б меня убили самого, ей-богу!.. Это бог наказал меня за то, что я над Василисой издевался. И жаль Василису, но ты понимаешь, они с этим самым револьвером его и отделали. Хотя, впрочем, его можно и без всяких револьверов обобрать как липочку… Такой уже человек. Эх… Вот какая история. Бери бумагу, Ларион, будем окно заклеивать.
Ночью из ущелья вылезли с гвоздями, топором и молотком Николка, Мышлаевский и Лариосик. Ущелье было короткими досками забито наглухо. Сам Николка с остервенением вгонял длинные, толстые гвозди с таким расчетом, чтобы они остриями вылезли наружу. Еще позже на веранде со свечами ходили, а затем через холодную кладовую на чердак лезли Николка, Мышлаевский и Лариосик. На чердаке, над квартирой, со зловещим топотом они лазили всюду, сгибаясь между теплыми трубами, между бельем, и забили слуховое окно.