- Могу рассказать, как все было. Звали ее Мэй, годом старше меня. Спали мы на кухне, каждый на своей койке. Лет в четырнадцать Мэй завесила угол простыней, чтоб было где переодеваться. Кокетничать начала. Сидит, бывало, на крыльце с девчонками и, как мальчишки мимо идут, прыскает со смеху. Волосы у нее - ровно соломенные. Наверное, была недурна собой. Однажды я гонял с ребятами мяч на пустыре - там сейчас банк - прихожу домой, а мать и говорит: "Ты не видел на крыльце Мэй?" "Не видел", - говорю. Скоро и отец заявился. И тоже: "Где Мэй?"-спрашивает. Мать говорит, не пришла еще. Любопытно, Гарри, как сейчас все в памяти оживает. Помню все: и кто что говорил, и кто как выглядел. Ужинать долго не садились, отец чернее тучи, подбородок у него выщелкнулся. "Подавай на стол, - кричит матери. - А Мэй совсем от рук отбилась. Думает, взрослая стала, так ее уж и выпороть нельзя". А у мамы глаза голубые-голубые, в ту минуту аж белыми сделались. Поужинали, отец у плиты уселся. А сам все больше ярится. Мать рядом села. Я лег спать. Вижу, мать чуток от отца отвернулась, губами шевелит. Небось, молится. Она католичка, а отец церковь не признавал. Сидит и все грозит, что он с Мэй шкуру спустит, когда она вернется. Часов в одиннадцать и они ушли в спальню, но свет на кухне оставили. И долго еще разговаривали, мне слышно было. Раза два ночью я просыпался, смотрю, а мать из спальни выглядывает. И глаза у нее - ровно камушки белые. Джим отвернулся от окна, присел на кровать. Гарри карандашом ковырял стол. - Наутро проснулся, на дворе солнышко, а на кухне все свет горит. Свет посреди бела дня - на душе как-то одиноко делается. Вышла из спальни мать, разожгла плиту. Лицо застыло, взгляд остановился. Потом и отец вышел. Вид такой, будто его только что меж глаз двинули - точно пьяный. Ни слова не сказал. Только уходя на работу, бросил: "Загляну в полицейский участок. Может, ее задавило". Ну, я в школу, оттуда прямо домой. Мать говорит, спроси девчонок, вдруг кто видел Мэй. А уж к тому времени все соседи знали, что Мэй пропала. Девчонки говорят, не видели Мэй. А сами со страху трясутся. Вернулся отец. Заходил по дороге домой в полицию, там записали приметы, сказали, что будут смотреть в оба. Тот вечер прошел, как и предыдущий. Отец с матерью сидели рядышком, только отец уже не кричал и не ругался. Снова свет на ночь не выключали. На следующий день старик мой снова в полицию пошел. Они местных ребятишек опросили, прислали человека, он с матерью поговорил, заверил, что будут искать. Вот и все. Больше о Мэй мы не слышали.
Гарри ткнул карандашом и сломал.
- Может, она с кем из парней постарше гуляла, взяли да убежали.
- Не знаю. Подружки не стали бы скрывать.
- Ну, а как, по-твоему, что с ней могло приключиться?
- Понятия не имею. Исчезла, как сквозь землю провалилась. А через два года еще одна, Берта Райли, так же точно пропала. - Джим погладил ладонью подбородок.
- Может, мне показалось, но мать с той поры стала еще тише и незаметнее. Делала все, как машина, почти не разговаривала. Глаза какие-то тусклые, мертвые. А зато старик мой совсем взбесился. Где попало кулаки в ход пускал. Пошел работать, мастера избил. Три месяца в тюрьме отсидел.
Гарри выглянул в окно. Вдруг он положил карандаш и поднялся.
- Пошли. Отведу тебя сейчас, а то с тобой я так никогда доклад не напишу. Вернусь - докончу.
Джим подошел к батарее, снял две пары еще не просохших носков. Свернул, сунул в пакет.
- Высушу где-нибудь в другом месте, - решил он.
Гарри надел шляпу, сложил недописанный доклад, положил в карман.
- Здесь ничего не оставляю, - пояснил он. - Легавые сюда нет-нет да наведываются. - Вышел, запер дверь.
Они шли деловыми кварталами, потом жилыми районами. Дошли до старых особняков - каждый со своим двориком. Гарри свернул на одну из дорожек.
- Пришли. Вот за этим домом.
По гравийной тропке обогнули особняк, за ним оказался еще один совсем маленький, свежевыкрашенный. Гарри подошел к двери, поманил Джима.
В домике была лишь одна большая комната и кухонька. В комнате стояло шесть железных коек, заправленных солдатскими одеялами; на двух лежали люди, а третий крупный мужчина с лицом боксера-интеллектуала одним пальцем печатал что-то на машинке.
Он вскинул голову, когда Гарри открыл дверь, поднялся, шагнул навстречу
- Привет, Гарри, - улыбнулся он. - С чем пришел?
- Вот, привел Джима Нолана, - объяснил Гарри Помнишь? О нем позавчера речь шла. Познакомься, Джим, это Мак.
Мак снова улыбнулся.
- Очень приятно, Джим.
- Ты, Мак, за парнем присмотри. К делу пристрой. А я пошел, мне доклад дописывать. - Гарри обернулся, помахал рукой лежавшим. - До встречи, ребята.
Дверь за ним закрылась. Джим оглядел комнату: голые, дощатые стены; единственный стул подле пишущей машинки. На кухне, судя по запаху, готовили тушенку. Джим посмотрел на Мака: широкие плечи, длинные руки, широкоскулое, гладкощекое, как у шведа, лицо; губы сухие, потрескавшиеся. Он ответил Джиму не менее испытующим взглядом. Потом вдруг сказал:
- Жаль, что мы не собаки. Обнюхали бы друг друга, сразу б поняли друг или враг. Гарри о тебе хорошо отзывался, а ему можно верить. Познакомься-ка с ребятами. Этот, с бледным лицом, - Дик, парень боевой, особенно с женщинами. От него и нам кое-что перепадает.
Бледный черноволосый парень на койке улыбнулся и приветственно помахал.
- Видишь, какой красавчик? - не унимался Мак. Мы его зовем Дик-сердцеедик. Он дамам про рабочий класс рассказывает, а они ему торты с розовой глазурью дарят. Верно, Дик?
- Да пошел ты к черту, - добродушно отмахнулся тот.
Мак взял Джима под руку и повернул к другой койке. Там лежал человек, возраст его определить было невозможно. Лицо - точно сушеная груша, нос расплющен, челюсть перекошена.
- Это - Джой, - представил Мак. - Он у нас ветеран, верно, Джой?
- Верняк! - отрезал Джой. В глазах у него вспыхнул огонек, но тут же потух. Голова дернулась, раз, другой, Он открыл было рот - видно, хотел что-то добавить, но лишь повторил: - Верняк! - И сказал так убежденно, будто ставил точку в споре. Погладил одной рукой другую. Джим заметил, что руки у него в желваках и шрамах.
Мак пояснил;
- Джой руки не подает. У него все кости переломаны. И пожимать руку больно.
Вновь вспыхнул огонек в глазах у Джоя.
- А все почему? - хрипло выкрикнул Джой. - Потому что били меня, вот почему! Наручниками к столбу прицелили и давай по голове лупить! И лошадьми меня давили! - и совсем перейдя на вопль. - Живого места на мне нет, правда, а, Мак?
- Чистая правда, Джой.
- А все ж таки не согнули меня, нет? Меня били, я им в лицо "Суки вы!" кричал.
- Чистая правда, Джой. Помалкивай ты побольше, поменьше бы шишек схлопотал.
- Моими же руками в наручниках мне голову разбивали, и ногами топтали, и лошадям под копыта бросили. Вся рука, вон, переломана. А я все свое! - истошно вопил Джой. - Правда, Мак?
Мак нагнулся, похлопал его по плечу.
- Правда, Джой, правда. Тебя никто не в силах усмирить.
- Верняк! - кивнул Джой, и огонек в глазах потух.
- Иди-ка сюда, Джим, - Мак повел его в другой угол, где на маленьком столике стояла пишущая машинка.
- Печатать умеешь?
- С грехом пополам.
- Слава богу! Вот тебе и работа. - Мак перешел на шепот. - Ты Джою не удивляйся. Он чуток не в себе. Уж очень часто его по голове били. Мы его как можем поддерживаем, уберегаем.
- Мой старик такой же был, - сказал Джим. - Однажды нашел его на улице - кружит и кружит на одном месте. Я его чуть не за руку повел. Какая-то сволочь его по уху двинула кастетом. И у него, видно, нарушилась ориентация.
- Хорошо, теперь послушай, - прервал его Мак. Вот письмо, здесь наши принципы изложены. В машинку пять листов заложено. А нам нужно двадцать экземпляров. Не хочешь заняться, пока я ужин сварганю?
- О чем речь! - согласился Джим.
- Бей посильнее, копирка старая, истертая. - Мак пошел на кухню и оттуда позвал. - Дик, давай-ка лук почисть, если, конечно, выдержишь.
Дик поднялся, аккуратно закатал рукава по локоть и пошел за Маком.
Едва Джим начал медленно и натужно печатать, как Джой слез с койки и подошел.
- Кто производит товары? - требовательно спросил он.
- Как кто? Рабочие! - ответил Джим.
Лицо у Джоя сделалось по-лисьи хитрым, многозначительным и заговорщицким.
- А кому достается прибыль?
- Тем, кто вложил в производство деньги.
Джой взорвался:
- Но ведь они ничего не производят! Какое право они имеют на прибыль?!
Из кухни выглянул Мак, подошел, держа в руках половник.
- Послушай-ка, Джой, - сказал он. - Наших ребят агитировать не надо. Господи, сколько ж времени мы тратим, друг друга в свою же веру обращая. Иди, Джой, ложись. Тебе отдохнуть не мешает. Джим сейчас занят. А вот закончит он, и я дам тебе надписать несколько конвертов.
- Правда, Мак? Ведь я им все сказал, верно, Мак? Они били, а я на своем стоял!
Мак осторожно взял его под руку, подвел к койке.
- Вот журнал свежий. Посмотри пока картинки, а я поесть приготовлю.
Джим что есть мочи застучал на машинке. Напечатав текст четыре раза, он выложил двадцать экземпляров и, повернувшись к кухне, крикнул:
- Напечатал! Все готово, Мак.
Мак вошел, проверил несколько писем.
- Печатаешь ты здорово! Почти без помарок. Вот конверты - разложи письма. Поедим - напишем адреса.