От издателя
Джон Стейнбек (1902–1968) - один из крупнейших писателей США, получивший Нобелевскую премию в 1962 г. за реалистический и поэтический дар, сочетающийся с мягким юмором и острым социальным видением.
Во второй том вошли произведения: "Квартал Тортилья-Флэт", "И проиграли бой", "О мышах и людях", "Рыжий пони".
Стейнбек Джон
И ПРОИГРАЛИ БОЙ
Мятежных духов буйные полки
Тех, что его презрели произвол,
Вождем избрав меня. Мы безуспешно
Его престол пытались пошатнуть
И проиграли бой. Что из того?
Не все погибло: сохранен запал
Неукротимой воли, наряду
С безмерной ненавистью, жаждой
И мужеством - не уступать вовек.
А это ль не победа?
Дж. Милтон "Потерянный рай"
1
Наконец стало смеркаться. На улице зажглись фонари, замигала неоновая вывеска ресторана: в воздухе яркими цветами распускались красные огоньки. В комнате Джима Нолана по стенам побежали розоватые отблески рекламы. Два часа просидел Джим в маленьком, без подушек, кресле-качалке, положив ноги на белое постельное покрывало. Но вот совсем стемнело, он опустил ноги на пол, похлопал по затекшим икрам, замер, чувствуя, как их закололо. Встал, включил свет; лампочка без абажура осветила обстановку комнаты: большую белую кровать с белоснежным покрывалом, письменный стол золотистого дуба, чистый, некогда красный ковер, - ворс давно выносился и проглянула бурая основа.
Джим подошел к умывальнику в углу, вымыл руки, пригладил мокрыми пальцами волосы. Взглянул в зеркало над умывальником, чуть задержавшись на собственных небольших серых глазах. Достал из кармана расческу с прищепкой, как у авторучки, пригладил прямые каштановые волосы, аккуратно разделил их на косой пробор. На Джиме был темный костюм и серая шерстяная рубашка с открытым воротом. Взяв полотенце, он вытер им обмылок и бросил в открытый бумажный пакет на постели. В пакете лежали: безопасная бритва, четыре пары новых носков, сменная серая шерстяная рубашка. Он оглядел комнату и небрежно закрыл пакет. Еще раз, по старой привычке, взглянул в зеркало, выключил свет и вышел.
Спустился по узкой, голой лестнице и постучал в соседнюю с выходом дверь. Она чуть приоткрылась, выглянула хозяйка, увидев Джима, открыла дверь шире, была она крупной блондинкой с черной родинкой на губе.
- Это вы, ми-и-стер Нолан? - улыбаясь, протянула она.
- Я уезжаю, - сказал Джим.
- Комнату за вами оставить, ведь вы же вернетесь?
- Нет, я уезжаю насовсем. Получил письмо, зовут.
- Не получали вы у меня никаких писем, - недоверчиво произнесла женщина.
- Оно пришло на работу. Я не вернусь. У меня уплачено за неделю вперед.
Улыбка сползла с лица хозяйки и сменилась злобной гримасой.
- Вы должны были уведомить меня заранее, за неделю, - бросила она. - Таков порядок. А раз не уведомили, недельный аванс я вам не верну.
- Не беда. Я и не прошу. Просто я не знал, надолго ли у вас задержусь.
И вновь на лице хозяйки заиграла улыбка.
- Хоть вы и недолго у меня прожили, а хорошим таким постояльцем себя зарекомендовали. Будете в наших краях - милости прошу. Найду для вас местечко. Вот моряки; как в порт заходят, непременно у меня останавливаются. И всегда у меня для них есть комната. И они идут только ко мне.
- Спасибо, я учту, миссис Миэр, ключ я оставил в двери.
- Свет выключили?
- Конечно.
- Ладно, уж завтра утром все схожу проверю. Не хотите чуток выпить на дорожку?
- Нет, спасибо. Мне пора.
Она догадливо прищурилась.
- Может, вы скрываетесь? Может, я чем помочь смогу?
- Да нет, никто за мной не гонится. Просто я меняю работу. Ну, что ж, доброй вам ночи, миссис Миэр.
Она протянула напудренную руку. Джим пожал ее, переложив пакет в свободную руку: пальцы у хозяйки оказались мягкими и слабыми.
- Помните, у меня всегда найдется комната. Из года в год у меня одни и те же постояльцы, будь то моряки или торговцы.
- Запомню. Спокойной ночи.
Она смотрела ему вслед, пока он выходил из дома, спускался с бетонного крыльца на тротуар.
На углу он взглянул на часы в витрине ювелира - половина восьмого. Он прибавил шагу, держа путь на восток; миновал кварталы универсальных магазинов и дорогих лавок с экзотическим товаром; потом пошел узкими, уже притихшими и опустевшими в вечерний час улочками оптовых складов, все ворота заперты на деревянные засовы, упрятаны за проволочные решетки. Наконец он вышел на старую, с особняками в три этажа, улицу. На нижних этажах держали ломбарды, торговали старым инструментом; на верхних - принимали неудачливые зубные врачи и юристы. Джим вглядывался в каждую дверь и наконец нашел нужный номер. Вошел в темный подъезд, поднялся по узкой лестнице с резиновой дорожкой, прижатой медными спицами на каждой ступеньке. Наверху горел лишь маленький ночничок, а в длинном коридоре из-за одной двери с матовым стеклом пробивался тусклый свет. Джим подошел, увидел номер "16" на матовой панели и постучал.
- Войдите! - послышался резкий голос.
Джим открыл дверь и вошел в маленькую, с голыми стенами, комнату: стол, металлический шкафчик с картотекой, армейская кровать и два стула. На столе - электрическая плитка, на ней побулькивал и попыхивал маленький жестяной кофейник. Человек за столом пристально посмотрел на Джима, перевел взгляд на бумажку перед собой.
- Вы - Джим Нолан? - спросил он.
- Да.
Джим тоже пригляделся: щуплый человечек в аккуратном темном костюме. Густые волосы от макушки разделены на прямой пробор, однако не скрывают небольшой шрам - белую полоску над правым ухом. Взгляд черных глаз проницателен и быстр, не задерживается: с Джима на календарь на стене, тотчас же - на будильник и опять - на Джима. Крупный, сужающийся к кончику, нос. Губы, очевидно, некогда полные и добрые, из-за давнишней привычки собрались в тугой морщинистый узелок. Человек этот вряд ли был старше сорока, однако на лице глубокими бороздами запечатлелись стойкость и непреклонность. Руки так же подвижны, как и глаза: большие, даже чрезмерно большие кисти, длинные пальцы с плоскими, "лопаточкой", ногтями. Руки бегали по столу, точно у слепца: трогали бумаги, ощупывали край стола, перебирали пуговицы на жилете. Он потянулся к электрической плитке, выдернул шнур из розетки.
Джим тихо прикрыл за собой дверь и подошел к столу.
- Мне велели прийти сюда.
Человечек вдруг поднялся, резко протянул правую руку.
- Меня зовут Гарри Нилсон. Вот ваше заявление.
Джим пожал ему руку.
- Присаживайтесь, Джим, - нарочито спокойно сказал человечек.
Джим подвинул свободный стул и присел к столу. Гарри открыл ящик стола, достал початый пакет молока в нем спичками были проделаны две дырки, - сахарницу и две глиняные кружки.
- Кофе выпьете?
- С удовольствием.
Нилсон разлил черный кофе по кружкам и заговорил.
- Над заявлениями мы работаем так: его рассматривает комиссия по приему, а мне нужно сначала с вами поговорить и доложить на комиссии. Комиссия обсуждает мое мнение и выносит его на всеобщее голосование. Поэтому не обижайтесь, если буду "копать" глубоко. Обязан. Он налил себе молока, взглянул на Джима, и в глазах мелькнула улыбка.
- Что да как, я знаю, - сказал Джим. - К вам, говорят, труднее попасть, чем в самый престижный клуб.
- А что нам остается! - он сунул Джиму сахарницу и ошарашил вопросом. - А почему вы хотите вступить в партию?
Лицо у Джима напряглось; размешивая кофе, он обдумывал ответ. Потупившись, проговорил:
- Ну… если по мелочам, так много причин наберется. А главное вся моя семья крепко пострадала от этого строя. Старику моему, отцу то есть, уж так досталось во всяких там рабочих передрягах, что у него с головой плохо сделалось. Взбрело ему в голову, дескать, неплохо бы скотобойню, где работал, взорвать. Ну и получил заряд дроби в грудь от усмирителей.
- Ваш отец - Рой Нолан? - перебил его Гарри.
- Ну да. Убили его три года назад.
- Вот досада! Ведь он был силачом, каких по всей стране не сыскать. Мог, говорят, пятерых легавых голыми руками уложить.
- Может, оно и так, - усмехнулся Джим, - только всякий раз ему попадалось шестеро. И они его до полусмерти избивали. Придет, бывало, домой, весь в крови. Сядет у плиты на кухне, и лучше его не трогать. Слова не скажи! Расплачется. Мать его потом моет, а он белугой ревет. Джим помолчал. - Работал-то он за двоих на бойне. Чтоб не ослабеть, даже кровь свежую пил.
Нилсон быстро взглянул на Джима и тут же отвел взгляд. Согнул уголок листа с заявлением, примял его ногтем большого пальца.
- А мать у вас жива? - тихо спросил он.
- Месяц назад умерла, - глаза у Джима сузились. Я в тюрьме сидел. Месяц дали за бродяжничество. Там и сообщили, что она при смерти. Отпустили домой под конвоем. Что с ней случилось, так и не узнал. Молчала в свои последние минуты. Она у меня католичка, а отец ее в церковь-то не пускал. Терпеть не мог церковь. И мать лежит и на меня смотрит. Я говорю, может, тебе священника? Молчит, смотрит на меня, и все тут. Утром, часа в четыре, умерла. А посмотреть - как живая лежит. На похороны я даже и не просился. Все равно бы не пустили. Помоему, ей уже все равно было, в рай ли, в ад попадет.
Гарри нервно вздрогнул.
- Допивайте кофе и наливайте еще. А то прямо на ходу спите. Ничего такого не принимали?
- Это вы насчет травки какой? Нет, не балуюсь. Пить и то не пью.