Изабелла, не имевшая ни корыстных, ни честолюбивых стремлений, взглянула на Сигоньяка, а тот, полный смущения, забился в угол повозки, подавленный окружающим великолепием. Девушка попыталась улыбкой ободрить барона, ибо чувствовала, что разительный контраст между замком Брюйер и нищенской усадьбой Сигоньяков глубоко ранит молодого человека, волею судьбы вынужденного примкнуть к бродячим комедиантам. Женский инстинкт подсказывал ей, что только ласка и участие могут согреть сердце благородного юноши, во всех отношениях достойного лучшей доли.
А в это время Тиран вертел в голове, точно бочонки лото в мешке, цифры гонорара, который следовало бы запросить с маркиза, с каждым оборотом колес повозки добавляя по нулю. Педант облизывал губы, потрескавшиеся от неутолимой жажды, воображая все те бочки, бочонки, кувшины и бутылки самых тонких и изысканных вин, которые наверняка хранятся в погребах столь великолепного замка. Леандр, взбивая черепаховым гребнем примятые букли парика, с замиранием сердца гадал, есть ли в этом сказочном дворце дама средних лет из числа тех, на которых неотразимо действует его облик первого любовника. Вопрос первейшей важности! Однако, припомнив выражение лица маркиза, он поумерил полет своей фантазии, а с ним и вольности, которые уже позволял себе в воображении.
Перестроенный, а на деле отстроенный заново в предыдущее царствование, замок Брюйер возвышался в дальнем конце сада, занимая почти всю его ширину. Стиль его архитектуры был во многом сродни особнякам на Королевской площади в Париже. Он состоял из главного корпуса и двух флигелей, примыкавших к нему под прямым углом. Эти здания как бы очерчивали парадный двор и создавали весьма гармоничный и в известной мере величавый ансамбль. Красный кирпич стен, обрамленных по углам тесаным камнем, выгодно оттенял наличники окон, высеченные из того же превосходного светлого камня. Такими же белокаменными "поясами" отделялись один от другого все три этажа главного здания. Пухлые, кокетливо причесанные скульптурные женские головки благожелательно улыбались с замковых камней, вмурованных в арки оконных проемов. Балконы опирались на мощные консоли. Сквозь блики солнца в хрустально чистых оконных стеклах виднелись богатые ткани штор и драпировок с пышными подборами. Чтобы фасад не казался однообразным, архитектор – достойный продолжатель дела Андруэ Дюсерсо – воздвиг в центре выступающий портик, щедро украсив его и поместив под ним парадные входные двери, к которым вели высокие ступени. Четыре сдвоенные колонны с чередующимися круглыми и квадратными основаниями – из тех, что часто можно увидеть на полотнах Рубенса, любимого мастера королевы Марии Медичи, – поддерживали карниз, также увенчанный гербом маркиза. Карниз этот и кровля портика служили полом для обнесенного балюстрадой просторного балкона, куда можно было попасть из гостиной. Лепные рельефы украшали каменное обрамление и арку двустворчатой полированной главной двери со сверкающей, словно серебро, оковкой, петлями и ручками.
Высокие шиферные кровли, искусно разделанные под черепицу, отчетливо вырисовывались в ясном небе, над ними возвышались симметрично расположенные массивные каминные трубы, украшенные головами кабанов и косуль. Пучки резных листьев, отлитых из свинца, красовались на углах кровель, и на всем этом великолепии весело играло солнце. Несмотря на то, что час был ранний, а погода не требовала регулярного отопления, из труб вился легкий дымок – признак счастливой, изобильной и деятельной жизни. Кухня и другие службы также проснулись: скакали егеря на сытых конях, доставляя дичь к столу; арендаторы в тележках подвозили зелень, овощи и прочую провизию, сдавая ее поварам и кастелянам. Лакеи сновали по двору, словно мыши, передавая или исполняя приказания.
Внешний облик замка радовал глаз, и не только окраской кирпичных и каменных стен, напоминающей свежий румянец на цветущем лице. Все здесь свидетельствовало о прочном и постоянно растущем благосостоянии, а не о прихоти Фортуны, щедро одарившей минутного фаворита. Здесь под покровами новой роскоши дышало богатство, восходящее к давним временам.
Чуть подальше, позади флигелей, колыхались кроны вековых деревьев, чьи вершины уже были тронуты желтизной, тогда как нижние ветви сохраняли сочную зелень. Там тянулся парк, просторный, тенистый, густой, величественный, в свою очередь свидетельствовавший о рачительности предков маркиза. Имея золото, можно за год-другой возвести здание, но нельзя ускорить рост деревьев-великанов, где ветвь прирастает к ветви, как на генеалогическом древе тех родов, которые осеняют их тень.
Разумеется, в сердце барона де Сигоньяка не было зависти – презренного чувства, яд которого быстро впитывается, распространяется по всему телу и достигает тончайших нервных окончаний, извращая самые благородные характеры. Тем не менее он не смог удержаться от вздоха при мысли, что некогда де Сигоньяки стояли выше де Брюйеров, их род был древнее, и хронисты упоминали о нем уже в эпоху Первого крестового похода. Этот замок, нарядный и сверкающий, как молодая девушка, нарядившаяся со всеми причудами изысканной роскоши, невольно казался жестокой сатирой на его бедную заброшенную усадьбу, ставшую гнездом мышей и приютом пауков. Все долгие годы тоски, одиночества и нищеты пронеслись перед внутренним взором молодого барона, и, даже не завидуя маркизу, он не мог не считать его необыкновенно счастливым и удачливым человеком.
Повозка комедиантов остановилась перед ступенями главного входа, и это вывело Сигоньяка из безотрадной задумчивости. Он стряхнул с себя грусть, сделал мужественное усилие и как ни в чем ни бывало спрыгнул на посыпанную песком площадку, подав руку Изабелле и другим актрисам, которым мешали спуститься юбки, раздуваемые утренним ветерком.
Де Брюйер, издали завидевший колымагу, которую неспешно влекли волы, встретил труппу в тени портика. Маркиз был в камзоле и панталонах из бархата цвета песка, отделанных лентами в тон, в серых шелковых чулках и белых тупоносых башмаках на высоких каблуках. Спустившись на несколько ступеней, он, как подобает гостеприимному хозяину, который не обращает внимания на общественное положение гостей, приветствовал комедиантов дружеским и покровительственным жестом. К тому же присутствие в труппе барона де Сигоньяка в известной мер оправдывало такую снисходительность.
В этот миг через прореху в парусине фургона выглянуло задорное личико Субретки, сияющее жизнью и огнем. Глаза ее метали молнии во все стороны. Высунувшись из повозки, опираясь руками о перекладину и при этом показывая едва прикрытую косынкой грудь, плутовка застыла, словно в ожидании, что ей кто-нибудь поможет спуститься. Сигоньяк не заметил этого мнимого замешательства, так как был всецело занят Изабеллой, и Субретка обратила томный взгляд на маркиза.
Хозяин замка не замедлил откликнуться на этот призыв. Сбежав, он приблизился к повозке, чтобы исполнить долг учтивого кавалера, протянул руку и, словно в танце, отставил ногу. Кокетливым кошачьим движением Субретка скользнула к самому краю повозки, на миг застыла, сделала вид, что теряет равновесие, обвила шею маркиза и, как перышко, спорхнула на землю, оставив на песке едва заметный след.
– Прошу простить меня, ваша милость, – пролепетала она, изображая крайнее смущение, которого вовсе не испытывала, – я едва не упала, и мне пришлось схватиться за ваш ворот. Ведь вы сами знаете: когда тонешь или падаешь – цепляешься за что придется. А падение – дело нешуточное, а главное – плохой знак для актрисы!
– Позвольте считать этот случай особой удачей для меня, – ответил владелец замка Брюйер, несколько взволнованный прикосновением соблазнительной женской груди. Серафина, скосив глаза и слегка склонив головку к плечу, наблюдала эту сцену с ревнивой зоркостью, не упуская ни единой мелочи. Зербина – так на самом деле звали Субретку – своим фамильярным маневром обеспечила себе внимание маркиза и, можно сказать, завоевала на него права в ущерб ей, героине первых ролей. Это была непростительная наглость, ставящая с ног на голову всю театральную иерархию. "Что за дрянная тварь! Ей, видите ли, требуются маркизы, без них она неспособна даже выбраться из повозки!" – прошипела про себя Серафина совсем не в той изысканной и жеманной манере, которой обычно пользовалась. Но ведь в пылу досады женщины – будь они хоть примадонны, хоть герцогини, – часто пользуются выражениями, позаимствованными у рыночных торговок.
– Жан, – обратился маркиз к лакею, который приблизился к ступеням по знаку господина, – распорядитесь, чтобы повозку поставили в каретный сарай, а декорации и прочие театральные принадлежности вынули оттуда и сложили под навесом. Сундуки этих господ и дам пусть отнесут в комнаты, которые отвел им дворецкий. Я хочу, чтобы они ни в чем не испытывали недостатка и чтобы обращались с ними в высшей степени почтительно. Ступайте!
Отдав эти указания, владелец замка важной поступью поднялся на крыльцо, не преминув, прежде чем исчезнуть за дверью, бросить игривый взгляд на Зербину, а та ответила томной и неумеренно кокетливой улыбкой, что, по мнению возмущенной Серафины, было уже полным бесстыдством.
Тиран, Педант и Скапен сопроводили запряженную волами повозку на задний двор и с помощью слуг извлекли из ее недр три свернутых в трубки старых холста, на которых были изображены городская площадь, дворец и глухой лес. Затем на свет появились якобы античные светильники для алтаря Гименея, чаша из позолоченного дерева, жестяной складной кинжал, моток красной шерсти, с помощью которого изображались кровоточащие раны, флакон с ядом, урна для праха и прочий реквизит, без которого не обойтись в финалах трагедий.